Отношения царя алексея михайловича и патриарха никона. Царь Алексей Михайлович: государь Никон (проект "история в картинках") Нужна помощь по изучению какой-либы темы

B 1652 году на патриарший престол был избран Никон, который до этого был архиепископом Новгородским. Он показал во время народного бунта свои исключительные административные способности. Он организовал помощь больным и голодающим и привел дела епархии в блестящее состояние. Если при его предшественниках Иоасафе I (1634-40) и Иосифе (1642-62) отношения между Церковью и государством были мирными, то при Никоне, который утверждал открыто, что духовное должно стоять повсюду впереди светского, столкновение стало неизбежным.

Патриарх Никон продолжал реформы, начатые до него, но стал их вводить очень резко и с нетерпимостью по отношению ко всем, кто с ними не был согласен. Большинство исправлений в богослужебных книгах было уже признано всеми, но Никон, своим явным предпочтением греческим рукописям, восстановил против себя справщиков – защитников чистоты православия.

Патриарх Никон в первые годы своего патриаршества принимал большое участие в делах государства, носил титул Великого Государя, и царь ничего не делал, не посоветовавшись с ним. Во время походов против Литвы царь поручил патриарху управление государством. Своим крутым нравом и резкими мерами патриарх восстановил против себя и представителей старины, и реформаторов. У него началась борьба с боярством, которое не всегда считалось с его авторитетом в гражданских делах. Начиная с 1657 года, в отношениях царя и патриарха наступила перемена, которая перешла скоро в открытую борьбу двух властей. Патриарх самовольно покинул Москву и переехал в Волоколамский монастырь, оставив управлять Церковью митрополита Питирима Крутицкого. В 1660 году, чтобы найти выход из создавшегося положения, был собран Собор из русских иерархов. Большинство Собора осудило патриарха на лишение сана, но царь не согласился с соборным решением, и положение осталось неопределенным. В 1662 году в Москву прибыл митрополит Газский Паисий (Лигарит), который встал на сторону противников патриарха Никона. Он составил против патриарха Никона обвинительный акт, который был послан восточным патриархам. Последние, кроме патриарха Нектария Иерусалимского, стали на сторону царской власти.

Тогда царь Алексей решил пригласить в Москву восточных патриархов для решения дела патриарха Никона и других церковных дел. Двое из них, Антиохийский Паисий и Иерусалимский Макарий, прибыли в Москву, где в 1666-67 году состоялся Собор. Перед этим патриарх Никон неожиданно вернулся в столицу, но примирения с царем не произошло. Собор, на котором присутствовал царь, патриархи и все русские архиереи, осудил патриарха Никона, который держал себя все время очень непримиримо. Главным обвинением были письма самого патриарха Никона, посланные им на Восток. Осужденный на лишение сана, святейший Никон был заточен в Ферапонтов монастырь, но не признал осуждения законным и до конца жизни считал себя патриархом. Царь Алексей, который был примерным христианином и проявил в деле патриарха много кротости и миролюбия, написал ему перед смертью моление о прощении. Но Никон, хотя и плакал при его получении, прощения царю не дал. После долгих лет ссылки, Патрирах Никон скончался в 1681 году. С него было снято восточными патриархами запрещение, и он был погребен архиерейским чином в присутствии царя.

Собор 1666-1667 года, осудив патриарха Никона, утвердил все его реформы, в том числе реформу духовного суда. В преемники Никону был избран скромный и кроткий Иоасаф II (1667-73).

Во второй половине ХVII века Русской Церкви пришлось пережить губительный раскол, поводом к которому было то направление, которое патриарх Никон придал делу исправления книг, но корни были заложены в недоверии московских консерваторов к грекам и киевлянам.

Необходимость исправления книг сознавалась очень многими, но патриарх Никон, который только продолжал уже давно подготовленное дело, отдавал предпочтение греческим рукописям, справлялся в Греции о правильности того или иного исправления и не доверял московским справщикам. Кроме того, он ввел трехперстное крестное знамение (при котором три пальца складывались вместе в честь святой Троицы) и тройное пение Аллилуйя, тогда как в постановлениях Стоглавого Собора, авторитет которого был очень велик, говорилось о двуперстном знамении (двух пальцах, символизировавших два естества во Христе Иисусе) и двойном Аллилуйя. Это дало повод защитникам старых русских текстов усомниться в истинности греческих исправлений и ссылаться в своих утверждениях на соборное постановление. К тому же Русь мыслилась последним православным царством (Москва – III Рим, четвертому не бывать), а сверять книги предлагалось по рукописям греков, бывших под властью турок.

В 1654 году патриарх Никон собрал в Москве Собор, который принял все его исправления, а в 1655 г. они были одобрены восточными патриархами. На Соборе 1666 года все, не признавшие новых книг и исправлений и защищавшие старые обычаи в обряды, были преданы проклятию, которое было отменено только в XX веке. Оно вызвало глубокий раскол в русском народе.

Кротким, благоразумным правлением отец Алексея Михайловича, Михаил Федорович , достиг той цели, для которой государственные чины призвали его на царство: прекратив все споры за московскую корону, примирив партии, враждовавшие внутри отечества, восстановив власть закона, он утвердил свою династию, так что, казалось, не было перерыва между поколением Ивана Калиты и домом Романовых. Главный вопрос был решен, но к началу царствования Алексея Михайловича многое оставалось еще неоконченным: продолжительные войны, истощив казну, вынудили правительство ввести разные налоги, обременительные для низших сословий, со всех произведений, сельских и городских, взимались тягостные пошлины в разных видах, установлены откупы, обогащавшие не столько казну, сколько людей частных высшего сословия. Вкрались, сверх того, многочисленные злоупотребления: люди знатные, пользуясь прежними неустройствами, закрепили за собой целые слободы и посады в городах, избавили их от общественных повинностей и дали им средства отбить промыслы у других городских обывателей. Значительные поместья перешли, вопреки постановлениям прежних государей, в ведение монастырей и, подобно отчинам боярским, пользовались многими выгодами, которых не имели земли государственные. При многочисленных изъятиях, при разных льготах, дарованных частным лицам и обществам, не было равенства ни в платеже податей, ни в суде и расправе. Купечество в первые годы Алексея Михайловича роптало явно на гостей иноземных, присвоивших исключительное право беспошлинной торговли и захвативших в свои руки всю внутреннюю промышленность. В кругу людей знатных наконец обнаруживался дух вражды по расчетам местничества. Одним словом, хотя прежние партии замолкли, дух мятежа исчез и все сословия изъявляли беспредельную преданность к дому Романовых, но по стечению обстоятельств внутри государства господствовало общее неудовольствие.

Там Никон единственно по внушению оскорбленного самолюбия говорил смело про двор, про царицу. Этого мало: в пылу негодования он написал оскорбительное для самого Алексея Михайловича письмо к греческим первосвятителям. Дерзкие речи его были доведены до сведения царя; письмо перехвачено. Многочисленные враги Никона, светские и духовные, спешили очернить его. Патриарх легко мог бы возвратить утраченную милость доброго государя, если бы изъявил смирение. Вместо того он стал действовать еще высокомернее, торжественно проклинал врагов и, самовольно явившись в Москве, невзирая на прежнее отречение от патриаршего престола, спорами с сановниками царя Алексея в Успенском храме произвел столь сильное впечатление в народе, что надлежало опасаться серьезных беспорядков, обыкновенных в тогдашнее время. Уже возникала соблазнительная распря о пределах власти царской и патриаршей. Алексей Михайлович постиг всю опасность и спешил подавил зло в самом начале – он просил вселенских патриархов рассудить его с Никоном. Первосвятители Александрийский и Антиохийский прибыли в Москву, нарядили суд и на торжественном соборе (1666–1667) из светских и духовных чинов признали Никона виновным в оскорблении царской особы, в излишнем властолюбии, в непристойных поступках: он был лишен сана и сослан в Белозерский Ферапонтов монастырь в звании монаха. (После кончины Алексея Михайловича Никон был переведен в Кириллов монастырь, откуда новый царь Федор Алексеевич дозволил ему возвратиться в Воскресенский. Никон умер на дороге туда, в Ярославле, в 1681 году.) Неблагоразумные поступки Никона озаботили Алексея Михайловича на целых три года, и именно в то время, когда внешняя политика требовала всего внимания государя. Обязанный успехами первой войны с Польшей личному предводительству, устранявшему все споры о местничестве, царь Алексей теперь не решался отлучаться из Москвы и вести войска свои к победам.

Андрусовский договор 1667

Занятые внутренними неустройствами, русские и поляки вели войну слабо и неоднократно предлагали мир. Переговоры тянулись целых три года и, вероятно, при неуступчивости обеих сторон продлились бы еще несколько лет, если бы вмешательство Турции в дела Малороссии не ускорило развязки. Поводом к тому было безрассудное честолюбие правобережного гетмана Дорошенко. С 1665 года Малороссия разделялась Днепром на две половины: левая сторона, признавая гетмана Брюховецкого, была в подданстве России; правая, избрав вождем Чигиринского казака Петра Дорошенко, находилась в зависимости от Польши. Оба гетмана, по обыкновению, питали непримиримую ненависть и старались вытеснить друг друга. Брюховецкий, в надежде удержаться помощью России, ублажал московский двор, принял сан боярина, женился на дочери Шереметева, допустил наместникам Алексея Михайловича наложить поголовную подать на казаков. Дорошенко стремился к иной цели другими путями: решительнее всех предшественников считая возможным самобытное существование Малороссии в виде отдельного государства, неподвластного ни Польше, ни царю Алексею, по примеру Молдавии и Трансильвании, он успел взволновать казаков мечтой о полной независимости. Мужество в боях, пылкий нрав, увлекательный дар слова, порывы к необузданной воле, все согласовалось с тогдашним расположением умов, и казаки привыкли смотреть на Дорошенко как на второго Богдана Хмельницкого. Вооружая против себя и Россию и Польшу, для вернейшего успеха он обратился с просьбой к султану принять Малороссию в покровительство Порты. Султан, занятый войной в Кандии, не хотел развлекать своих сил, однако же обещал прислать войско. Переговоры Дорошенко не могли укрыться ни от московского двора, ни от варшавского. Предугадывая грозу и не видя надежды удержать Малороссию, Казимир спешил примириться с Алексеем Михайловичем. Договор был заключен (1667) в Андрусове на следующих условиях: 1) прекратить неприязненные действия на 13 лет 6 месяцев, между тем условиться о вечном мире; 2) Смоленску и Северскому княжеству остаться за Россией; 3) Полоцк, Витебск и города южной Лифляндии, занятые русскими войсками, возвратить Польше; 4) Малороссию разделить на две половины: полкам на левой стороне Днепра быть под властью Алексея Михайловича, на правой в зависимости от Польши; 5) Киев возвратить Польше через два года; 6) запорожцам состоять под покровительством обеих держав с обязанностью оберегать пределы их от татар и турок.

Андрусовский договор , избавив Россию от тягостной войны с Польшей и доставив ей значительные выгоды, из которых главнейшей было расширение пределов ее по самый Днепр, не успокоил Малороссии. Казаки с горестью услышали, что государь отказался от Заднепровской Украины, что самый Киев должен быть возвращен полякам. (Неточное исполнение поляками Андрусовского договора побудило Алексея Михайловича удержать Киев. Варшавский двор, после многократных домогательств, отказался от него в 1686 году.) Более всего не нравились условия договора честолюбивому Дорошенку и митрополиту Иосифу Тукальскому: первый помышлял о господстве над всей Малороссией; второй опасался прежнего гонения православной церкви униатами. Ропот распространился и по Русской Украине, где носилась молва, поддерживаемая Нежинским епископом Мефодием, что двор Алексея Михайловича ведет переговоры с варшавским об уступке Польше всей Малороссии. Дорошенко восстал явно против условий Андрусовского договора, объявил Казимиру, что ни он, ни казаки не хотят слышать о повиновении Польше, что полякам не владеть Киевом, и предложил царю Алексею принять его в подданство со всей Малороссией, как было при Хмельницком. Алексей Михайлович советовал ему смириться. Дорошенко восстал и на Россию как союзницу ненавистной Польши, склонил на свою сторону Брюховецкого надеждою турецкого покровительства и коварным обещанием признать его гетманом всей Малороссии. Брюховецкий рад был случаю избавиться от русских воевод, которых Алексей Михайлович назначил наместниками в малороссийские города, произвел всеобщий мятеж в подвластной ему Украине и спешил встретить, как друга, хитрого Дорошенка, который велел его схватить и предать в жертву разъяренной черни, а сам провозгласил себя гетманом всей Малороссии, независимым от Польши и России.

Восстание Разина

Никогда не было в Малороссии столь ужасного волнения. Оно отозвалось на Дону и по Волге. Буйные головы запорожские, вероятно, подстрекаемые Дорошенко, с намерением развлечь наши силы пробрались на Дон, возмутили там целые станицы, которые правительство Алексея Михайловича старалось унять от грабежей, провозгласили атаманом удалого казака донского Степана Разина и бросились к берегам Волги, где этот злодей за несколько лет перед тем испытал удачу разбоя. В 1668 году Разин ограбил окрестности Астрахани и, разорив несколько городов персидских при Каспийском море, едва не вооружил на Россию шаха, но потом получил прощение. Предводительствуя сильным скопищем, Разин взял приступом Царицын и Астрахань, распустил молву, что защиты его ищет мнимый сын Алексея Михайловича, царевич Алексей, с патриархом Никоном, что он идет освободить крестьян от помещиков, и взволновал все Приволжье. Саратов сдался мятежнику, который с 200 000 шел уже к Нижнему Новгороду, ознаменовав свой путь неописуемыми злодействами. В Астрахани от руки воровских казаков соратника Стеньки, Василия Уса , погиб смертью мученика митрополит Иосиф.

Волнение южных и восточных пределов могло быть для России и Алексея Михайловича тем опаснее, что султан турецкий уже собирал войска для поддержания Дорошенка. Благоразумные меры правительства прекратили неустройства прежде, чем турки появились в Малороссии. Спокойствие в Украине было восстановлено без труда: государь уверил обитателей ее, что он не предаст их полякам. Дорошенко же союзом с неверными возбудил против себя негодование и должен был удалиться за Днепр; казаки охотно согласились признать гетманом полковника Многогрешного, усердно преданного престолу. Долее упорствовали сообщники Разина, но мужественная оборона Симбирска боярином Шереметевым остановила распространение мятежа по Волге, а деятельность других воевод Алексея Михайловича, разбивавших отряды Разина по частям, в особенности боярина Милославского, овладевшего Астраханью, так ослабила злодея, что он был выдан правительству и получил достойную казнь. Строгость наказания усмирила Дон и Приволжье.

Борьба с турками

Между тем гроза, которую и царь Алексей, и Польша равно старались отклонить, разразилась в Заднепровской Украине, не коснувшись наших пределов. Ненависть обитателей ее к польскому владычеству обнаружилась с такой силой, что, утратив надежду на присоединение к России, они решились признать покровителем своим лучше турецкого султана, чем польского короля, и охотно стекались под знамена Дорошенка, видя в нем единственного избавителя от ненавистного ига. Магомет IV спешил воспользоваться столь благоприятными обстоятельствами в надежде утвердить свою власть не только в Малороссии, но и в Польше, где царствовала всеобщая анархия, по случаю отречения Казимира от престола. Многочисленное войско турецкое под личным предводительством султана со всей крымской ордой вступило в польские пределы. Падение Каменца Подольского, осада Львова и опустошение многих городов до того устрашили преемника Казимира Михаила Вишневецкого, что, опасаясь потерять все королевство, он предложил султану мир и согласился на весьма тягостные условия: договором в Бучаче король обязался платить туркам ежегодно дань и уступить им Малороссию. Правда, варшавский сейм, по удалении Магомета, считавшего войну конченной, не подтвердил Бучачского договора, и польский полководец Ян Собесский, возобновив войну, разбил неприятелей под Хотином. Но полякам не удалось вытеснить турок из занятых ими городов в Польской Украине. Началась жестокая борьба.

Заднепровская Малороссия, осыпанная пеплом городов, облитая кровью несчастного народа, неоднократно обращалась к царю Алексею Михайловичу с убедительной просьбой спасти ее от турок и поляков. Государь, уже недовольный Польшей за неоднократное нарушение Андрусовского договора, за явную неприязнь, за упорное уклонение от вечного мира, вознегодовал на нее еще более после того, как слабое правительство ее, постоянно утесняя казаков, допустило туркам вмешаться в дела Малороссии. Очевидно было, что султан, овладев Польской Украиной, не оставит в покое и Русской. Безопасность государства обязывала Алексея Михайловича принять участие в стране, которая так усердно желала быть ему подвластной и которую польский король так равнодушно предал в добычу туркам. В 1674 году царь Алексей объявил заднепровским казакам, что он согласен принять их в подданство. Все десять полков, находившихся за Днепром, с радостью присягнули ему, оставили Дорошенка и признали гетманом всей Малороссии Самойловича.

Утверждая свою власть за Днепром, Алексей Михайлович предвидел, что ни король, ни султан, не оставят его спокойным обладателем. Он не страшился войны с обоими совместниками и ревностно готовил свои меры. Но смерть пресекла его жизнь в то самое время, когда надлежало решить и участь Малороссии и запутанные отношения России к Польше и Турции.

Введение…………………………………………………………………………...3

1. Царь Алексей Михайлович и Никон до начала церковной реформы.…………………….………………………………………....................4

1.1 Царь Алексей Михайлович……………………………………………........4

1.2 Никон…………………………………………………………………….........5

1.3 Знакомство Алексея Михайловича и Никона…..…………………….........6

1.4 Единство духовной и светской власти…….………………………………...8

2. Зарождение противоречий между Алексеем Михайловичем и Никоном ……………………………………………………………………………………11

2.1 Подготовка церковной реформы………………………………………….11

2.2 Церковная реформа………………………………………………………...12

3. Разрыв отношений между двумя государями…………………..………..15

3.1 Охлаждение отношений между царём и государем……………………..15

3.2 Окончательный разрыв отношений………………………………….........19

3.3 Возвращение и низвержение государя..………………………………….26

3.4 Разрешение спора двух государей………………………………………...29

Заключение…………………………………………………………………….....34

Список используемой литературы……………………………………………...35

Введение

На протяжении почти всей своей многовековой истории Россия оставалась и остаётся по сегодняшний день носительницей православной истории, культуры. Несмотря на то, что страна многонациональна и в ней уживаются разные религии и вероисповедания, приоритетной для русского народа является христианская религия. Все правители государства, начиная с Владимира Святого, были православными, русский народ не мыслил свою жизнь без церкви, без религии, он верил, что так будет всегда. Но в 20 веке, когда в стране установилась власть большевиков, и наше государство было объявлено атеистическим, христианская религия пришла в упадок, произошёл разрыв отношений между светской и духовной властью, начались гонения на верующих. Сейчас, в 21 веке, когда Россия возобновляет многовековые духовные традиции, и православная религия вновь входит в жизнь русского народа, особенно важно знать, понимать и ощущать её историю, развитие, чтобы снова не повторить ошибок прошлого.

Проблемы светской и духовной власти, поднимаемые в данной работе, были актуальны для России в любой период её исторического развития. По каким законам жить? Подчиняться правовым нормам или же следовать канонам церкви? Каждый человек самостоятельно выбирает свой путь. Но что, если этот выбор ложится на плечи целого государства?

Объектом изучения в данной работе является спор, возникший между царём Алексеем Михайловичем и патриархом Никоном. Предметы изучения: установление причин начавшегося спора, анализ конфликта, раскрытие личности царя и патриарха (для понимания поступков, совершённых ими в период разногласий), а также установление итогов и последствий этих противоречий. Более того, следует раскрыть на просто тему противоборства двух правителей (светского и духовного), но и показать при этом отношение к этому вопросу народа, его реакцию на происходящее.

Структура данной работы такова: введение, далее следуют разделы; первый раздел называется «Царь Алексей Михайлович и Никон до начала церковной реформы», в нём раскрываются биографии государя и патриарха, описывается их встреча, далее следует раздел «Зарождение противоречий между Алексеем Михайловичем и Никоном», в котором выявляются причины начавшихся разногласий, затрагиваются проблемы церковной реформы, непосредственно повлиявшие на конфликт. Последний раздел «Разрыв отношений между двумя государями» содержит детальное описание процесса охлаждения и разрыва отношений между царём и патриархом, далее следует заключение, подводящее итог проделанной работе, последним в структуре является список используемой литературы.

1. Царь Алексей Михайлович и Никон до начала церковной реформы

1.1 Царь Алексей Михайлович

Царь Алексей Михайлович «Тишайший» (19.03.1629 – 29.01.1676).Царь всероссийский, сын Михаила Фёдоровича Романова от второго брака с Евдокией Лукьяновой Стрешневой. До пяти лет воспитывался по старинным московским обычаям, под надзором нянек. Затем воспитателем юного царевича был назначен боярин Б.И.Морозов, человек для своего времени эрудированный, который способствовал обучению будущего самодержца не только грамоте, но и почитанию древнерусских обычаев. На четырнадцатом году жизни Алексея Михайловича торжественно «объявили как наследника народу» (В.Ключевский), а на шестнадцатом он, лишившись отца и матери, вступил на московский престол.

В первые годы своего царствования государь находился под влиянием своего воспитателя, боярина Бориса Морозова, злоупотребления властью которого способствовали всколыхнувшему 25 мая 1648 г. Москву «соляному» бунту, тогда Алексей Михайлович с трудом спас своего наставника.

Во всех делах и начинаниях царь продолжал, с одной стороны традиции старой Руси, с другой – вводил новшества. Именно при нём в Россию стали приглашаться на службу иноземцы. Большое значение государь придавал распространению новой для России светской культуры, образования.

Алексей Михайлович отличался самыми примерными личными качествами, был добродушен до такой степени, что получил прозвище «тишайший», хотя по вспыльчивости нрава позволял себе грубое обращение с придворными, но для того периода времени это было почти нормой. Царь был чрезвычайно благочестив, любил читать священные книги, ссылаться на них и руководиться ими; никто не мог превзойти его в соблюдении постов. Чистота его нравов была безупречна: он был примерным семьянином, превосходным хозяином, любил природу и был проникнут поэтическим чувством, которое видно как в многочисленных письмах, так и в некоторых его поступках. В правление Алексея Михайловича особенное развитие получили церковная и придворная обрядности, которые при государе осуществлялись с особенной точностью и торжественностью. Несмотря на превосходные качества этого государя как человека, он был неспособен к управлению: всегда питал самые добрые чувства к своему народу, всем желал счастья, везде хотел видеть порядок, благоустройство, но для этих целей не мог ничего вымыслить иного, как только положиться во всём на существующий механизм приказного управления. Считая себя самодержавным и ни от кого не зависимым, царь был всегда под влиянием то одних, то других; безукоризненно честных людей около него было мало, а просвещённых и дальновидных ещё меньше. Поэтому правление Алексея Михайловича представляет в истории печальный пример, когда под властью вполне хорошей личности строй государственных дел шёл во всех отношениях как нельзя хуже.

1.2 Никон

Патриарх Никон, один из самых крупных, могучих деятелей русской истории, родился в мае 1605г., в селе Вельеманове, близ Нижнего Новгорода, от крестьянина по имени Мины, и наречён в крещении Никитой. Мать умерла вскоре после его рождения. Отец Никиты женился второй раз, но брак этот не принёс счастья, мачеха невзлюбила пасынка, часто его била и морила голодом. Когда мальчик подрос, отец отдал его учиться грамоте. Книги увлекли Никиту. Выучившись читать, он захотел изведать всю мудрость божественного писания. Он отправляется в монастырь Макария Желтоводского, где продолжает изучение священных книг. Здесь с ним случилось событие, глубоко запавшее ему в душу. Однажды, гуляя с монастырскими служащими, он встретил татарина, который во всём околотке славился тем, что искусно гадал и предсказывал будущее. Гадатель, посмотрев на Никона, сказал: «Ты будешь великим государем над царством российским!»

Вскоре у Никиты умирает отец, оставшись единственным хозяином в доме, он женится, но церковь и богослужение неудержимо влекут его. Будучи человеком грамотным и начитанным, Никита начал искать себе место, и через некоторое время был посвящён в приходские священники одного села. Ему тогда было не более 20 лет. Семья у Никиты не сложилась – умерли все дети, рождённые в браке. Он принимает это за небесное указание, повелевающее ему отрешиться от мира. Будущий патриарх уговорил жену подстричься в московском Алексеевском монастыре, а сам ушёл на Белое море и подстригся в Анезерском ските под именем Никона. Как оказалось, жизнь в ските была довольно трудная, братия жила в отдельных избах, раскинутых по острову, и только в субботу сходилась в церковь, богослужение длилось целую ночь, с наступление дня совершалась литургия. Над всеми был начальный старец по имени Елеазар. Несмотря на все трудности, Никон вместе Елеазаром совершил поездку в Москву за сбором милостыни на построение церкви. По приезду в скит между ними произошёл разлад, и Никон отправляется в Кожеозёрскую пустынь, находившуюся на островах Кожеозера. Он поселился на особом озере, отдельно от братии. Спустя некоторое время, Никон стал игуменом.

1.3 Знакомство Алексея Михайловича и Никона

На третий год после своего поставления, в 1646г.Никон, отправившись в Москву, явился с поклоном молодому царю Алексею Михайловичу. Царю до такой степени понравился кожеозерский игу­мен, что он велел ему остаться в Моск­ве, и, по царскому желанию, патриарх Иосиф по­святил его в сан архимандрита Новоспасского мо­настыря. Место это было особенно важно, и архи­мандрит этого монастыря скорее, чем многие дру­гие, мог приблизиться к государю: в Новоспас­ском монастыре была родовая усыпальница Рома­новых; набожный царь часто ездил туда молиться за упокой своих предков и давал на монастырь щедрое жалованье. Чем более беседовал царь с Никоном, тем более чувствовал к нему располо­жение. Алексей Михайлович приказал архимандриту ездить к нему во дворец каждую пятницу. Никон, пользуясь расположением государя, стал просить его за утесненных и обиженных; это очень понравилось царю.

Алексей Михайлович еще более пристра­стился к Никону и сам дал ему поручение прини­мать просьбы от всех, кто искал царско­го милосердия и управы на неправду судей; и архимандрит беспрестанно осаждали такие просители не только в его монастыре, но даже на дороге, когда он ездил из монастыря к царю. Всякая правая просьба в скором времени исполнялась. Никон приобрел сла­ву доброго защитника и всеобщую лю­бовь в Москве, он становится видным духовным деятелем.

Введение.

В 1613 году состоялся Земский собор, на котором должны были избрать царя. Претендентами на престол были польский королевич Владислав, сын шведского короля - Филипп, Иван – сын Марины Мнишек и Лжедмитрия II , представители знатных московских боярских фамилий. Царём был избран Михаил Фёдорович Романов.

Новый царь был сыном Филарета, умевшего во время смуты поладить с Лжедмитрием I , и Василием Шуйским, и с тушинцами. Представителей противоборствующих группировок устраивала и молодость Михаила. Наконец, Романовы были косвенно связаны со старой династией через первую жену Ивана Грозного.

Россия отстояла свою независимость, но понесла серьёзные потери. Хозяйство страны было разорено.

Смутное время всегда вызывало споры среди историков. Ряд исследователей полагает, что некоторые эпизоды смуты таили возможности альтернативного развития для России. Многие историки указывают, сто национальная консолидация, позволившая отразить иноземные вторжения, была достигнута на консервативной основе, что надолго отложило остро необходимую стране модернизацию. Но как бы ни было, но именно в этот период на арене появляются народные массы: первой крестьянской войне под предводительством Болотникова идёт вслед крестьянская война под предводительствомСтепана Разина.[ 5, с. 84 – 85]

Никон, патриарх Московский (в миру Никита Минич). Родилсяв 1605 году, в семье крестьянина с. Вальдеманово (Княгининского уезда, Нижегородской губернии). В детстве много вытерпел от ненавидевшей его мачехи и рано при-учился полагаться на самого себя. Случайно попадавшие в его руки книги пробу-дили в нём жажду знания, и он юношей ушёл в Макарьев Желтоводский мона-стырь. Через несколько лет он стал священником в соседнем с его родиной селе, а оттуда перешёл, по просьбе пленившихся его служением московских купцов, в Москву. Потрясённый смертью всех своих детей, он убеждает жену уйти в монастырь, а сам на Белом озере, в Анзерском скиту, принимает монашество под именем Никона. В 1642 году Никон переходит в Кожеозёрскую пустынь и вскоре становится её игуменом.

С 1646 года он делается известным Алексею Михайловичу, по желанию которого вскоре назначается архимандритом московского Новоспасского монастыря. В 1648 он уже митрополит Новгородский. В Новгороде Никон приобретает широкую популярность своими проповедями, заботами о церковном благочинии и благотворительностью. Во время бунта 1650 года он с риском для собственной жизни пытается преданием проклятию и личными увещаниями восстановить порядок. С этого времени царь в своих письмах к Никону уже начинает его называть «возлюбленником своим и содружебником». В 1652 Никон перевозит в Москву из Соловецкого монастыря мощи святого митрополита Филиппа, замученного Иваном Грозным. Во время этой поездки умирает в Москве патриарх Иосифы, и Никон избирается его преемником.

Царя и патриарха связывала настоящая дружба. Ещё Новоспасским архимандритом Никон каждую пятницу ездил к царю во дворец, и они подолгу засиживались за откровенной беседой; царь и сам нередко навещал архимандрита. Когда Никон стал патриархом, царь иногда целые дни проводил с ним в его загородных монастырях. Впечатлительные и порывистые, с преобладающими практическими наклонностями и с очень развитыми эстетическими вкусами, они тем больше могли давать друг другу, что за одним чувствовалось преимущество житейского опыта и решительного характера, за другим – душевной мягкости и чуткости. Выдвинутый царём, Никон и в глазах общества являлся желательным кандидатом на патриарший престол ввиду важных задач, стоявших тогда перед церковной властью.

Соединяя необыкновенный ум с возвышённым духом и непоколебимою твёрдостью воли , Никон обладал чудною нравственною силою, влиянию которой невольно подчинялось всё окружающее. Доказательством служат, с одной стороны, безусловная к нему преданность большей части его приближённых, любовь народа, привязанность и неограниченная доверенность царя; с другой стороны -мелкие козни царедворцев, не находивших средств действовать прямо против громадной личности, перед которою все враги являются какими – то пигмеями. Значение, которым облекал его государь, возбуждало зависть в боярах: Никон имел многочисленных врагов при дворе . Вполне сознавая своё превосходство перед другими, он любил им пользоваться, старался ещё больше возвысить патриаршую власть, вооружался против всякого нарушения её прав. Суровый до излишества нрав, взыскательный надзор над поступками не только духовных, но и светских сановников, высокомерия Патриарха оскорбляли многих. Громко укорял он в церкви, в присутствии самого государя, бояр, подражавших некоторым обычаям Запада. К духовенству был неумолимо строг, не щадил даже святителей: так, Коломенского епископа Павла, дерзнувшего противиться исправлению церковных книг, отрешил без суда соборного от епархиии подверг заключению. Он восставал и против монастырского приказа, учреждение которого представлялось стеснительным для патриаршей власти, особенно когда распоряжения его стали касаться не одних церковных имений, но и духовных лиц ; не любя щадить врагов своих, нередко предавал проклятию.

Немаловажную роль в этом деле играли, без сомнения, и другие обстоятельства: ненависть приверженцев раскола к смелому исправителю книг, особенно же происки царедворцев. Но они не были главною, тем не менее, единственною причиною: вражда бояр только подала повод к первым несогласиям между царём и Патриархом и вместе с неуступчивостью и раздражительностью Никона уничтожила впоследствии возможность примирения.

Перемена отношений между царём и патриархом сделалась особенно заметною по возвращении царя из второго (ливонского) похода в 1658 году. Во время отсутствия государя власть Никона естественно усилилась; нет сомнения, что в это время и характер царя сделался независимее, по крайней мере относительно Никона: без него уже привыкли обходиться. Теперь, при новой встрече, действительно должны были яснее обнаружиться тёмные стороны характера строгого первосвятителя, на которые прежде царь необращал внимания или смотрел со снисходительностью друга. Тем не менее едва ли в это время Алексей Михайлович приобрёл настолько твёрдости характера, чтобы действовать с полной самостоятельностью, - его натура была слишком мягка для этого. Почувствовав насколько решимости, чтобы выйти из – под влияния Никона он в то же время весьма легко подчинился другим влияниям, и должно сказать, этим последним, собственно, и был обязан тем, что шёл дальше и дальше в разлад со своим прежним другом. Дружеских бесед за трапезою уже не было, не было искренних совещаний о делах с другом – первосвятителем. Если бы добрый царь и Патриарх откровенно объяснились между собою, прежнее дружество ожило бы снова. Но царь по природе своей и по прежним отношениям к Патриарху не мог решиться на прямое объяснение, на прямой расчёт с Никоном; он был слишком мягок для этого и предпочёл бегство; он стал удаляться от Патриарха. Никон заметил это и по природе своей и по положению, к которому привык, не мог идти на прямое объяснение с царём и вперёд сдерживаться в своём поведении. Холодность и удаление царя, прежде всего, раздражали Никона, не привыкшего к такому обращению; он считал себя обиженным и не хотел смириться до того, чтобы искать объяснения и мерами кротости уничтожить нелюбье в самом начале. По этим побуждениям Никон также удалился и тем давал врагам своим полную свободу действовать, всё более и более вооружать против него государя. Так, вскоре по возвращении царя из похода отношение двух друзей сделались очень натянуты; надобно было ожидать взрыва накопившихся в том и другом неудовольствий. Враги Никона сторожили удобную минуту, чтобы подложить искру и зажечь вожделённую для них вражду между царём и Патриархом. Благоприятный случай к тому представился скоро.

Большую тревогу среди преданных церкви людей вызывали тогда общая распущенность нравов, отражавшаяся и на духовенстве, и разнообразные погрешности в богослужебном чине. Ещё при патриархе Иосифе, с целью упорядочения церковной жизни, образовался в Москве кружок «ревнителей» с царским духовником Стефаном Вонифатьевым во главе, получивший большое влияние на церковные дела. Воззрение ревнителей разделял и Никон, сблизившийся лично с некоторыми из них; в духе их воззрений он действовал на новгородской кафедре, и его кандидатура в патриархе встретила с их стороны энергичную поддержку. Сам царь, примыкая к ревнителям в общей постановке задачи, имел, однако, особый взгляд на способ её осуществления, так как склонен, был придавать церковной реформе политическое значение. Воскрешая забытую идею о Москве как центре вселенского православия - идею, предполагавшую подчинение московскому государю всего православного Востока, и вместе с тем имея в виду прочнее закрепить за Москвой присоединявшуюся к ней Украину, Алексей Михайлович считал необходимым тесное единение русской церкви с греческой и малороссийской, а оно, по его мнению, могло быть достигнуто путём согласования русской церковной практики с греческими образцами. Это задание, несомненно, было поставлено будущему патриарху и принято им, причём Никону пришлось изменить свой первоначальный отрицательный взгляд на православие греков. Со своей стороны, и Никон приносил на патриарший престол собственную программу, далеко выходившую за рамки обрядовых вопросов. По установившемуся в Москве ранее порядку церковное управление находилось под постоянным и непосредственным надзором государственной власти: царь назначал и смещал патриархов, созывал духовные соборы, направлял их деятельность, даже изменял их решения, а иногда и сам издавал церковные законы. Никон считал такой порядок ненормальным и находил необходимым освободить церковь от господства над ней светской власти, даже вовсе устранить её вмешательства в церковные дела. В то же время он представлял себе организацию церковной власти по аналогии с государственной и вместо царя хотел видеть во главе церкви патриарха, обличённого такими же неограниченными полномочиями. Может быть, предвидя своё избрание и возможность борьбы в дальнейшем, и торжественное перенесение мощей святого Филиппа устроил для того, чтобы примером из жизни Грозного предостеречь своего царственного друга от нового конфликта между царской и духовной властью. Упорными отказами от звания патриарха Никон заставил царя на коленях умолять его принять патриарший сан и дал соглашение лишь после того, как все присутствовавшие в церкви, в том числе царь и бояре, поклялись, что будут во всём беспрекословно слушать его как «архипастыря и отца верховнейшего».

Первым важным распоряжением Никона и, вместе с тем, началом реформы было предписание (в 1653 году) «творить в церкви» вместо «метаний на колену» поклоны «в пояс» и креститься «тремя персты». Это распоряжение, нечем не мотивированное и шедшее в разрез с постановлением стоглавого собора, вызвало резкий протест среди более энергичных представителей тогдашнего духовенства (Неронов, Аввакум, Логгин и т.д.), принадлежавших к числу «ревнителей», но не допускавших насильственной ломки старинного православного обряда. Расправившись своей властью со своими прежними друзьями - одних отправив под присмотр, других подвергнув расстрижению, - Никон дальнейшие свои мероприятия решил проводить уже не единолично, а через духовный собор. Созванный им в 1654 году собор объявил, согласно указаниям патриарха, целый ряд русских церковных чинов «нововводными», а русские служебники, их содержавшие, испорченными и подлежащими исправлению «против старых харатейных (т. е. русских же) и греческих книг». Этим своим постановлением собор в принципе признал возможным заблуждение для самой русской церкви в её богослужебной практике и непогрешимым образом для неё провозгласил практику церкви греческой, с той лишь оговоркой, что этот образец дан не в новых, а в старых греческих книгах. Принятыесобором положениязадевали национальное чувство русского человека, привыкшего видеть в своей церкви единственную опору правой веры и благочестия; но для Никона они являлись исходными пунктами всей реформы, и потому он настаивал на их признании, подвергнув суровому наказанию выступившего на соборе с возражениями коломенского епископа Павла. Образ действий Никон усилил сопротивление его противников. Соглашение между ними стало тем менее возможным, что обе стороны исходили, по существу, из одинаковых принципиальных взглядов: по недостатку богословского образования обе придавали обрядам существенную важность в деле веры, не отличая их от догматов, и потому не могли сойтись на компромиссе. Желая опереться в завязавшейся борьбе на высший авторитет, Никон, согласно с соборным постановлением, предложил на решение константинопольского патриарха Паисия спорные вопросы церковной практики, касавшиеся главным образом обрядовых особенностей русской церкви. Паисий в ответной грамоте, разъясняя действительное значение обряда, давал понять законность обрядовых различий между поместными церквями, но Никон не оценил этой мысли греческого патриарха и истолковал его ответ как полное одобрение своим начинаниям. Намеченная программа стала им осуществляться ещё до получения грамоты Паисия. В 1655 году был переведён при содействии приезжавшего тогда в Москву антиахийского патриарха Макария греческий служебник, содержавший значительные отклонения в чинах от старых русских, и представлен созванному в том же году собору, членами которого и был формально одобрён, одними – из подобострастия, другими – из страха перед патриархом. Вслед за тем исправлены были и другие церковные книги, причём, в отступлении от соборного постановления 1654 года, за основу принимался справщиками текст новых греческих книг, изданных в Венеции, и только проверялся, где было можно, по старым спискам. Сам Никон, не зная греческого языка, не мог руководить книжным исправлением; по мнению (довольно спорному) Н. Ф. Каптерева, он думал, что он производится по старым греческим книгам. Зато он лично изучал, на примере бывших в Москве греческих иерархов, греческие церковные чины и обряды и, соответственносвоим наблюдениям, исправлял русскую церковную практику.

По мере того как расширялся круг нововведений, росло и противодействие реформе. Избрав с самого начала средством реформы власть патриарха, Никон вынужден был идти по этому пути всё дальше и дальше. Захваченный своим темпераментом борца, он всё охотнее применяет крутые меры, нередко теряя самообладание: чтобы больнее поразить своих противников, он предаёт торжественному проклятию особенно ревниво относившиеся ими двоеперстие, усиливает репрессии по отношению к отдельным лицам; на возражения, даже на ссылки из жизни святых, отвечает грубыми несдержанными выходками, отозвавшись, однажды о св. Евфросине Псковском: «вор де б… с… Евфросин!». Самый процесс борьбы начинает заслонять перед ним ту задачу, из которой борьба возникла. положение становится трагическим, когда Никон теряет уверенность в правильности начатого дела. ход реформы и вызванные ею споры заставляют Никона глубже вдуматься в обрядовую сторону веры и постепенно изменяют его взгляды на этот предмет; в 1658 году он уже открыто признает равноправность старых и новых, русских и греческих, книг и обрядов, заявив, Неронову о служебниках: «обои де добры (старые и новые), все де равно, по каким хочешь, по тем и служишь»; он даже начинает допускать двоеперстие наряду с троеперстием. Но с этим вместе исчезал предмет, за который поднята была борьба, и перед Никоном оставался только голый факт вызванных реформой раздражения и ненависти. В одном лишь отношении реформа могла дать ему удовлетворение: если не по замыслу, то в исполнении она была делом церковной власти, и светская власть являлась только пособницей патриарха. Но как раз в критическое для Никона время перелома ему наносится удар и с этой, принципиальнонаиболее важной для него, стороны. [ 4, с. 269 – 287]

Никон хорошо понимал, что его власть в церквидержалась на дружбе к нему царя. По отношению к его главной задаче это значило, что он должен был создать для церкви независимое от царской власти положение, пользуясь в то же время поддержкой этой самой власти. Не видно, чтобы Никон искал опоры в обществе или, по крайней мере, в церковной иерархии: против такого предположения говорило бы уже давление, которому подвергались с его стороны созывавшиеся им духовные соборы. Скорее можно думать, что Никон рассчитывал обеспечить независимость церкви путём укрепления своей личной независимости. Такой смысл могла иметь обнаруженная им хозяйственная предприимчивость: Никон сильно расширил патриаршую область припиской к ней земель, принадлежавших другим кафедрам (14 монастырей и около 500 приходов), и, сверх того, из купленных им и пожалованных царём земель составил значительные личные владения, в пределах которых завёл обширное хозяйство и устроил три монастыря (Воскресенский, Иверский, Крестовый), обстроенные подобно крепостям. Это был своего рода удел, где патриарх являлся полным государем. На время Никон достиг своей цели: он пользовался в церкви неограниченными полномочиями. Царь предоставил на полное его усмотрение назначение епископов и архимандритов; воля патриарха была фактически последней инстанцией во всех церковных делах. Царь не решался даже ходатайствоватьперед ним об отмене того или другого решения: «я боюсь патриарха Никона, - говорил он, - может случиться, что он отдаст мне свой посох и скажет:возьми его и правь сам монахами и священниками;я не мешаю тебе в управлениивоеводами и воинами,зачем же ты идёшь мне наперекор в управлении монахами и попами?». Всяпатриаршая область была изъята и в гражданских делах из ведения Монастырского приказа. «Государевы царёвы власти уже не слышат» - характеризовал создавшиеся в церкви положения один из противников Никона (Неронов). Власть патриарха казалась ещё более прочной и обширной вследствие и огромного значения, каким он пользуется в государственных делах. Во время польско-литовских походов (1654 – 1656) Алексея Михайловича Никон оставался заместителем царя в Москве. К нему на утверждение поступали важнейшие государственные дела, причём в формуле приговоров имя Никона ставилось на месте царского: «святейший патриарх указал и бояре приговорили». От государева и своего имени он объявляет распоряжение приказом и рассылает грамотык воеводам по делам гражданского и даже военного правления. Бояре ежедневно обязаны были являться к патриарху на совет; по словам Павла Алеппского, «опоздавшие на приём бояре должны были ждать в сенях, иногда на сильном холоде, пока патриарх не давал особого приказа войти»; при входе в палату они должны были кланяться ему в землю, сначала все вместе и потом ещё раз – каждый в отдельности, подходя к благословению. С согласия царя, Никон и официальных документах начинает в это время называться великим государем. Он сохраняет своё влияние на государственные дела и во время бытности царя в Москве. При ближайшем её участии и, вероятно, даже по его мысли, проведена была кабацкая реформа в 1652 году, предпринятая в целях морального оздоровления народа и бывшая целым переворотом в финансовой политике Московского государства. Современники приписывали также влиянию Никона объявление войны Швеции. Словом, как выразился близкий к царю, духовник его Вонифатьев, «царь государь положил свою душу и всю Русию на патриархову душу».

Блестящее положение Никона оставалось, однако, простой случайностью и не могло быть прочным, потому что создавало порядок, противоречивший свойствам московского самодержавия. Никон представлял себе отношение царской и патриаршей власти в общем строе государственной жизни как соправительство двух равноправных сил: царь и патриарх, говорилось в предисловии к служебнику 1655 года, - «два великие дара», «премудрая двоица», которую «бог избран в начальство и снабжение людям своим»; у обоих – одно «желание сердец их», внушаемое Богом, но у каждого – своя преимущественная сфера деятельности, куда не должен непосредственно вмешиваться другой. Молодой царь из дружбы к Никону принял подобное разграничение, но не остался при нём навсегда. Сам Никон несомненно, дал толчок развитию политического мировоззрения Алексея Михайловича, раскрывая перед ним в беседах идею самодержавия в его теоретическом обосновании и в практическом применении, хотя бы только в сфере государственного управления. Со временем царь должен был уяснить себе принципиальные постановки, а не в свете личных отношений к Никону вопрос о взаимоотношении царства и священства. И в этом случае против Никона оказались и русская история, передавшая царю господство над церковью, и воззрения окружавшей Алексея Михайловича среды. Ненавидевшие Никона бояре старались повлиять на царя путём «шептания» и клеветы; В том же направлении действовало своими жалобами на грубость и жестокость патриарха духовенство. Всё это подготовило существенную перемену во взглядах Алексея Михайловича, и не случайно из всех московских царей он является самым ярким и самым вдумчивым идеологом самодержавия, для которого царь есть подлинное отображение царя небесного. Когда эта перемена обозначилась, бояре искусно создали обстановку для разрыва. В июле 1658 года царём давался в приехавшего в Москву грузинского царевича Теймураза обед. Никон, вопреки обычаю, не был приглашён, а посланного им к дворцу патриаршего стряпчего князя Мещерского окольничий Б. М. Хитрово, распоряжавшийся церемонией, оскорбил, ударив палкой, причём на протест Мещерского, сославшегося на поручение патриарха, ответил: «не дорожися патриархом!» Никон увидел в этом вызов и настаивал, чтобы царь немедленно дал ему удовлетворение, но в ответ получил лишь обещание рассмотреть дело. Избегая личного объяснения с Никоном, царь после того перестал присутствовать на патриарших службах и однажды через князя Ю. Ромодановского объяснил Никону своё отсутствие гневом на него за то, что тот «царское величество пренебрегал и пишется великим государем ». Ромодановский при этом добавил, что царь почтил патриарха титулом «как отца и пастыря», а он, Никон, «того не уразумел и по тому впредь писаться великим государем не должен ». Для Никона было ещё возможно примирение, но теперь оно означало бы с его стороны отказ от главной его цели, и Никон выбрал другое: в тот же день, по окончании богослужения, он заявил народу что оставляет патриаршество, и уехал в свой Воскресенский монастырь. В последствии, объясняя свой поступок, он говори: «от немилосердия его царева иду с Москвы вон, и пусть ему, государю, просторнее без меня ». В течении года Никон не обнаруживал желания возвратиться и даже дал благословение на избрание нового патриарха. Созванный для обсуждения его дела в 1660 году собор и постановил избрать нового патриарха, а Никона, как самовольного оставившего кафедру, приговорил лишить архиерейства и священства. Царь ввиду возражений Епифания Славинецкого не утвердил соборного приговора, и дело осталось в неопределённом положении.

Эта неопределённость, особенно тягостная для Никона при его нетерпеливом порывистом характере, заставила Никона поколебаться в своём решении. Он пробует примериться с царём и, встретив с его стороны твёрдый отпор, начинает явно безнадёжную борьбу. Терпя на каждом шагу поражения, он окончательно теряет душевное равновесие. Не раз ещё он просит царя «переменится» к нему «Господа ради», старается вызвать в его памяти подробности былой близости, жалуется на своё тяжёлое положение, даже дважды делает попытку добиться личного объяснения; но в минуты гнева, углубляясь в вопрос о соотношении властей и теперь уже категорически отдавая первенство духовной власти перед светской («священство всюду пречестнейше есть царства »), подвергает резкой критике образ действия царя. «Царь превозноситься славою мира сего, принимая в сладость безумные глаголы окружающих: ты Бог земной! »; он «восхитил церковь и достояние её всё в свою область беззаконно », возлюбил церковь, «яко же Давид Уриеву жену Вирсавию и тешится харчем её со всем домом». В том же тоне Никон отзывается об Уложении и самыми мрачными красками изображает положение народа под управлением царя. Особенно поразило Никона, когда царь передал на суд ненавистных патриарху «мирских властей» его земельную тяжбу с соседом Боборыкиным: в порыве гнева он произнёс по этому поводу клятву в такой двусмысленной форме, что её с одинаковым основанием можно было отнести к Боборыкину, и к царю. Между тем царь, по мысли находившегося тогда в Москве газского митрополита Паисия Лигарида, решает собрать к 1662 году новый собор с непременным участием восточных патриархов; но так как, ввиду их отказа приехать в Москву, пришлось послать к ним новые настойчивые приглашения, то собор был отсрочен до 1666 года. Эта задержка в ходе дела подала московским друзьям Никона надежду уладить миром его распрю с царём. Один из них, боярин Никита Зюзин, письмом уверил Никона, что царь желает примирения с ним и что он не встретит препятствий к возвращению на престол. Ночью 1 декабря 1664 года Никон приехал прямо на утреню в Успенский собор. Оказалось, что он был введён в заблуждении: от царя, созвавшего среди ночи совет, пришло требование, чтобы Никон ехал немедленно назад. Возможно, что Никона ободряла в этом последнем шаге и личные отношения к нему Алексея Михайловича, который не переставал оказывать своему бывшему другу знаки внимания, посылал ему разные подарки, просил благословения и неизменно подчёркивал, что гнева на патриарха не имеет. 2 ноября 1666 года прибыли в Москву патриархи александрийский Паисийи антиахийский Макарий, и вскоре был созван собор, которому предстояло судить Никона. Главным обвинителем на соборе был самцарь, со слезами на глазах перечислявший разнообразные «вины» бывшего патриарха. Собор признал Никона виновным в произнесении хулы на царя и на всю русскую церковь, в жестокости к подчинённом и в некоторых других проступках. Никон был приготовлен к лишению святительского сана и к ссылке в Белозёрский Ферапонтов монастырь.

В Москве делали торжественный приём грузинскому царя Теймуразу, прибывшему скрепить союз Грузии с Россией. Патриарх оставил Воскресенское уединение своё, чтобы принять участие в деле, которое было в связи с делами церковными и в котором участвовали предшественники его, начиная с Патриарха Иова. Но Патриарх не был приглашён во дворец. Изумлённый Никон послал своего боярина узнать о причине. Стольник Богдан Хитров, любитель старины и родственник царский, ударил боярина полкою; посланный сказал, что он прислан Патриархом; Хитров повторил удар с грубою бранью. Раздражённый Никон требовал удовлетворения, и царь обещал лично объясниться с Патриархом; но происками бояр Никон не получил удовлетворения. Патриарх надеялся говорить с царём в праздники; но пришёл один праздник (8 июля 1658 года), и царь удержан был от выхода; пришёл другой (10 июля), - Патриарх долго ждал царя; но князь Ромодановский, пришедший объявить, что царь не выйдет, стал публично упрекать Никона в гордости за титло великого государя и «сказал царским словом », чтобы вперёд Патриарх не смел называться и писаться великим государем.

Тогда Никон, огорчившийся до глубины души, потерял терпение. По окончании литургии он объявил вслух, что он более не патриарх ; поставил к Владимирской иконе Богоматери посох святителя Петра и в ризнице написал письмо царю, прося себе кельи для пребывания. Это был поступок самоволия, достойный порицания и пагубной по своим последствиям. Царь, смущённый, хотел успокоить Никона; присланный им князь Трубецкой стал увещевать патриарха: но Никон остался непреклонным, ожидая, по - видимому, «пришествия царского». Ещё раз явился боярин и произнёс наконец: «Великий государь указал тебе сказать, где ты изволишь, тамо себе монастырь и кельи избери». Тогда патриарх, имевший на этот раз право оскорбиться только тем, что не сбылись его ожидания, вышел из собора, чтобы сесть на телегу. Народ не допустил его, царь прислал карету; но Никон отверг её и в большую грязь отправился из Кремля пешком на Воскресенское подворье,а оттуда уехал в свой Новый Иерусалим. Вслед за ним был послан Трубецкой, чтоб ещё раз от имени государя спросить о причине отшествия. Никон повторил, что «ради спасения душевного ищет безмолвия, отрекается от патриаршества и просит себе в управление только основанные им монастыри: Воскресенский, Иверский, Крестный». Вместе с тем благословлял Крутицкому митрополиту Питириму управлять церковными делами и в письме к царю смиренно молил о прощении за скорый отъезд.

Поселившись в любимой обители, он посвятил себя попечением построении каменной соборной церкви, принимал личное участие в работах; вместе с другими копал землю, носил камни, известь, воду. Близ монастыря устроил он пустынь, в которую часто уединялся для поста и молитвы. Молва о труженнеческойжизни добровольного изгнанника не могла не тронуть сердце кроткого царя, из которого ещё не изгладились следы привязанности бывшему другу. Алексей Михайлович не переставал осыпать его милостями; посылал значительные суммы на содержание ему и братии; предоставил в полное распоряжение его доходы с трёх основанных монастырей и принадлежавших к ним сёл. Но враги удалившегося патриарха, в числе их лица духовные (Крутицкий митрополит Питирим, рязанский архиепископ Илларион, Чудовский архимандрит Иоаким), продолжали действовать. Стараясь сделать невозможным примирение, они с одной стороны, более и более вооружали царя; с другой -поддерживали раздражительность в патриархе. Никон, изнуряя своё тело постом и трудами, не смирился духом настолько, чтоб совершенно отказаться от притязаний на власть, которая ему уже не принадлежала.

Жизнь в Ферапонтовом монастыре сложилось для Никона, особенно в первое время, очень тяжело. Помимо материальных лишений, его удручал крепкий надзор, под которым его держали. К нему не допускали никого из посетителей; даже дорога, проходившая вблизи монастыря, была, по распоряжению Москвы, отведена в предупреждение соблазна. С течением времени положение Никона улучшилось. Царь не раз присылал ему значительные подарки, запретил излишние стеснения, предоставил доступ посетителям. Никон приветливо встречает всех приходящих, делится с бедняками своими средствами, оказывает больным медицинскую помощь, и скоро монастырь наполняется толпами богомольцев, привлекаемых именем патриарха. Молва о нём доходит до южной окраины государства, где в это время поднимается разинское движение; сам Разин шлёт в Ферапонтов монастырь своих агентов, приглашая Никона прибыть в свой стан. Встревоженное правительство производит следствие и, хотя не находит доказательств виновности Никона, снова усиливает надзор за бывшим патриархом. Отношение самого царя к Никону до конца остаётся, впрочем, благожелательным. Перед смертью царь послал просить у Никона отпустительную грамоту и в своём завещании просил у него прощения. После смерти Алексея Михайловича наступает в жизни Никона самое тяжёлое время. Враждебно относившийся к нему патриарх Иоаким поднимает против него целое дело по разнообразным обвинениям, явившимся результатом ложных доносов. Никон без суда и следствия переводится в более тяжёлое заключение – в Кирилло-Белозерский монастырь, где он прожил с июня 1676 по август 1681 год. Царь Фёдор Алексеевич, под влиянием тётки своей Татьяны Михайловны и Симеона Полоцкого, решается под конец, несмотря на упорное сопротивление патриарха Иоакима, перевести Никона в Воскресенский монастырь, а вместе с тем ходатайствует перед восточными патриархами о решении Никона и о восстановлении его в патриаршем достоинстве. Разрешительная грамота уже не застала Никона в живых: он скончался в пути, в Ярославе, 17 августа 1681 и был погребён в Воскресенском монастыре как патриарх.

Заключение.

Осудив Никона, великий Собор 1667 года утвердил, однако, все его церковные распоряжения, признал даже справедливым его взгляд на монастырский приказ. Было постановлено, что патриарх не должен носить титула «великого государя», должен повиноваться верховной власти и не вступаться в мирские дела; но в то же время была подтверждена независимость духовенства и всех людей церковного ведомства от мирского суда не только в гражданских, но даже в уголовных делах. Впрочем, несмотря на соборные постановления, воеводы и другие мирские власти постоянно вторгались в церковные суды. Само духовенство предпочитало духовному суду светский, продолжало подавать свои иски на посторонних в разных приказах, а также судиться у воевод и городских властей; многие монастыри судились по старому в приказе большого дворца. Так было при двух слабых престарелых преемниках Никона;но ревностный первосвятитель Иоаким, взявшись твёрдою рукою за кормило Церкви, не допускал мирского вмешательства в дела церковные, должности судей и сборщиков даней поручал он лицам духовным, строго следил, чтобы лица клира не подлежали суду мирскому, кроме преступлений уголовных, которые должна была судить власть светская, и то не иначе как с ведома власти духовной. Между тем он предпринимал меры, которые должны были увеличить надзор духовной власти за делами церкви. На соборе 1675 года он определил, чтобы все церкви и монастыри (кроме монастырей, приписанных к патриаршему дому), находившиеся по писцовым книгам в той или другой епархии, были в ведении епархиального архиерея и чтобы никто из архиереев не имел в чужой епархии подвластных себе церквей и монастырей. Этим распоряжением уничтожились те страшные беспорядки, которые в то время так обыкновенны между духовенством, особенно монашествующим, и к которым вели так называемые «несудимые грамоты» и старый обычай, по которому некоторые монастыри и церкви ускользали от надзора местного архиерея, принадлежала архиерею другой епархии.

Библиография

1. Большая школьная энциклопедия. В. Бутромеев, В. Сусленков. Москва, «ОЛМА-ПРЕСС», 2000 год.

2. Всемирная история. Г. Б. Поляк, А. Н. Маркова. Юнити; Москва, 2000 год.

3. История русской церкви. Издание Спасо-Преображенского Валаамского монастыря.1991 год.

4. История России в рассказах для детей. А. О. Ишимова. Научно издательский центр «АЛЬФА», Санкт - Петербург, 1993 год.

5. Новая история. А. Я. Юдовская, П. А. Баранов, Л. М. Ванюшкина. Москва, «Просвещение», 1999 год.

6. Русь. Россия. Российская империя. Хроника правлений и событий 862 – 1917 года. Б. Г. Пашков. ЦентрКом, Москва 1997 год.

7. Энциклопедический словарь. Христианство. Том 2. С.С. Аверинцев (главныйредактор), А. Н. Мешков, Ю. Н. Попов. Москва. Научное издательство «большая Российская энциклопедия». 1995 год.

Так свидетельствовали даже иностранцы, недовольные недостатком веротерпимости со стороны Никона. Писателькниги«Stephanus Razin» говорит: «Nicon autocritate et prudential egregious».

Против Никона были Стрешневы – родня царя по матери, Милославские – родня первой супруги царя, Морозов – царский свояк, первая супруга царя Марья Ильинична, составитель Уложения князь Одоевский, бояре Долгорукий, Трубецкой, Салтыков и другие. Семён Стрешнев до такой степени ненавидел Никона, что назвал его именем собаку и выучил её подражать патриаршему благословению. Все эти люди зорко следили за Патриархом, ловили всякий случай, где он слишком резко выставлял свою власть или давал волю своему гневу.

Впоследствии, когда происходили допросы об отречении патриарха (всех показаний было взято по этому случаю более 60), митрополит Крутицкий Питирим показал, будто Никон говорил, что, если помыслит вперёд быть патриархом, то пусть будет анафема. Никто из остальных свидетелей не подтвердил этого показания: одни говорили, что совсем не слыхали, другие не помнят, чтобы патриарх произносил клятву особенно, чтобы говорил: буду анафема. Ещё ризничий патриарший Иов показал, будто Никон говорил в своей речи, что его называли иконоборцем за то, что правит книги, и хотели побить камнями; прочие свидетели не подтвердили и этого показания.

Царь Алексей Михайлович как убежденный грекофил и инициатор грекофильской реформаторской деятельности Никона. Он предоставил Никону полную свободу действий в проведении церковной реформы, активно, во время патриаршества Никона, не вмешиваясь в это дело. По удалении Никона Алексей Михайлович делается фактическим управителем русской церкви. Меры предпринятые Алексеем Михайловичем для умиротворения русской церкви и признания ею реформы Никона. Собор русских иерархов 1666 года, открытый 29 апреля, как совершенно отличный от собора того же 1666 года, открытого 29 ноября в присутствии восточных патриархов. Деятельность собора русских иерархов 1666 года и его особое отношение к старообрядчеству.

Царь Алексей Михайлович, воспитавшийся в грекофильских воззрениях, был искренним, убежденным грекофилом. Вместе с своим уважаемым духовником, – благовещенским протопопом Стефаном Вонифатьевичем, он пришел к мысли о необходимости полного единения во всем русской церкви с тогдашнею греческою и уже ранее патриаршества Никона, как мы знаем , предпринял ряд мер для осуществления этой мысли, которой он остался верен до конца своей жизни. Сам Никон, как реформатор – грекофил был, в значительной степени, созданием царя Алексея Михайловича и, сделавшись благодаря ему патриархом, должен был осуществлять в. свое патриаршество мысль государя о полном единении русской церкви с тогдашнею греческою, причем

1 царь оказывал ему в этом деле постоянную, необходимую поддержку. Без энергичной и постоянной поддержки государя одному Никону, только своею патриаршею властью, провести свои церковные грекофильские реформы было бы решительно невозможно.

Сделав Никона патриархом, уверившись в его полной готовности провести все необходимые церковные реформы в духе полного единения русской церкви с тогдашнею греческою, сделав Никона своим исключительным доверенным лицом – »собиным другом», Алексей Михайлович предоставил ему полную свободу проводить нужные церковные реформы и не считал себя в праве вмешиваться в это дело, почему оно и ведено было исключительно Никоном, ведено им так, как он – Никон находил это лучшим и более достигающим предположенной цели. Конечно во всех важных случаях Никон обо всем докладывал государю, советовался с ним и всегда действовал с его согласия и одобрения. Но несомненно также и то, что мнения и воззрения именно Никона по тому или другому церковному вопросу всегда имели решающее значение И в тех случаях, когда в чем либо и не были согласны с мнением Алексея Михайловича, который уступал своему более компетентному и сведущему, предполагалось, другу, благодаря чему в церковной сфере Никон, во все время своего патриаршества, был самостоятельным и независимым деятелем. Именно на такое отношение царя к церковно-реформаторской деятельности Никона имеются прямые положительные указания современников.

Иоанн Неронов, в письме к царскому духовнику Стефану Вонифатьевичу, от 2-го мая 1654 года, говорит: «о себе самом пишеши к нам убогим, яко царь удивляется моему упрямству, и на себя такого чина не взимает, что управити ему, государю, благочестие... А еже рекл еси, о вселюбезне, яко царь – государь положил свою душу и всю Русию на патриархову душу: не буди ему, государю, тако мудрствовати». Неронов говорил Никону патриарху: «государь тебе волю дал и потому ты теперь поступаешь по-своему. Аз грешный, говорит он в другом случае, в крестовой пред собором всех властей говорил те слова (Никону): подал равноапостольный, благочестивый государь... тебе волю, и ты, не узнався, тако великия ругания творишь, а ему, государю, сказываешь: я-де делал по евангелию и по отеческим преданиям». Действительно Алексей Михайлович остерегался вмешиваться в церковные дела и в церковное управление, хорошо зная, что такое вмешательство возбудит неудовольствие в Никоне и даже может вызвать с его стороны какой либо резкий поступок. Когда Неронов примирился с Никоном, чего усиленно желал царь, последний, раз увидев Неронова в соборе, весело обратился к Дикону, с словами: «благослови его (Неронова) рукою». И патриарх государю рек: «изволь, государь, помолчать, – еще не было разрешительных молитв». И государь рек: «да чего же ты ждешь?» И в палату свою отыде»; т. е. Никон публично и резко сделал замечание царю, что он вмешивается не в свое дело, которое он, Никон патриарх, знает лучше нежели царь, почему и не нуждается в его указаниях. Павел Алепский, при описании своего пребывания в Саввинском монастыре, где он был вместе с антиохийским патриархом и государем, рассказывает: «дьякон митрополита Миры, сосланный царем в этот монастырь, где он пребывал в полном довольстве, – не знаем, в чем он провинился и за что патриарх Никон запретил ему служить, в этот день, поздним вечером, явился к царю, поклонился ему земно и просил дать ему разрешение служить обедню на другой день. Но царь отказал и ответил ему: «боюсь, что патриарх Никон отдаст мне свой посох и скажет: возми его и паси монахов и священников; я не прекословлю твоей власти над вельможами и народом, зачем же ты ставишь мне препятствия, по отношению к монахам и священникам?» Услышав эти слова, замечает Алепский, мы изумились и подивились такой вере, благочестию и почтению к архиереям» .

С своей стороны и первые противники церковной реформы Никона, почти единогласно уверяют, что в церковных реформах Никона царь играл совершенно пассивную роль: он на все смотрел глазами Никона, во всем соглашался с ним, только подтверждал и оправдывал все, чтобы ни делал в церковной сфере Никон. Протопоп Аввакум говорит: «Никон ум отнял у милова (т. е. царя), у нынешнего, как близь его был. Я ведь тут тогда был, все ведаю». В другом месте Аввакум замечает: «житие (царя) было и нарочито исперва, да расказил собака Никон еретик». На соборе 1666 года Аввакум на вопрос: православен ли царь? отвечал: «а государь наш царь православен, но токмо простою своею душею принял от Никона, мнимого пастыря, внутреннего волка, книги, чая их православны, не рассмотря плевел еретических в книгах, внешних ради браней, понял тому веры, и впредь чаю по писанному: праведник, аще падет, не разбиется, яко Господь подкрепляет руку его». Дьякон Федор говорит, что Никон разорял правую веру на Руси, «а самодержец ему о всем том не возбрани; виде матерь свою святую церковь от разбойник разоряему, и не зазирает, но паче заступает. Дивлюся помрачения разума царева, как от змия украден бысть! Или рещи: яко забвение и неразумие на всех хвалится. Человек бо есть. Не ведый бо исперва льсти, не узна волка во овчей кожи пришедша... В символе льстец он – Никон лестию своею истинного изверг, на книги разгласные и пометные письмянные, кои валяхуся вне церкви, и не свидетельствованные, на те указуя: и таковым коварством благоверного царя душу окраде. По сему же образу и в иных догматах, яко змия Еву прельсти лукавством своим, утаивая от него истину, яко враг, и сказуя ему, помазаннику Божию: ни в коих книгах не обретается истинного, государь, токмо в печатных московских книгах приложено истиннаго... Вся он, еретик Никон, от царя закрыл и загладил ложными словесы, да свое хотение совершит... Самодержец о всем том Никону не возбрани; виде матерь свою святую церковь от разбойника разоряему, и не поможе. Понеже, льстец он, улови его в начале патриаршества, и рукописание взя от него, государя царя, да ни в чем ему не возбраняет, что начнет творити, еще же и от боляр его заступает, да не возбраняют и не препинают ему хотения своего творити» . Сам царь Алексей Михайлович в одном случае решительно и прямо заявляет, что во всех делах, касающихся церкви, он предоставлял Никону полную свободу действий и утверждал без возражений то, что считал нужным и правым патриарх Никон. Именно, в грамоте к константинопольскому патриарху Дионисию, от 26 декабря 1662 года, царь, о своем отношении к церковной деятельности Никона, говорить: «мы вся правления церковная на рассуждение его (Никона) полагахом и совету его склоняхомся». .

Наконец и сам Никон признает, что царь, во время его патриаршества, по всем церковным делам слушал его – Никона, подчинялся его советам и указаниям и сам не решался вмешиваться в церковные дела. В письме к царю в июле 1659 года Никон пишет: «дивлюся о сем: како вскоре в такое дерзновение пришел еси (т. е. царь), иже иногда страшился еси на простых церковных причетников суд наносити, яко же и святые законы не повелевают; ныне же всего мира иногда бывша, акн пастыря, восхотел грехи и таинства видети?» В грамоте к константинопольскому патриарху Никон заявляет: «первее царь был благоговеен зело и милостив, и во всем Божиим заповедем искатель, елико мы возвещахом, и милостию Божиею и нашим благословением победи Литву». Свой принципиальный взгляд на отношение царя к церковным делам Никон выразил в следующих словах в письме к царю: «Господа ради, воздержися нe своих яскати, или исправляти», т. е. Никон принципиально устраняет царя от всякого вмешательства в церковные дела, как совсем неподлежащие его ведению. .

Таким образом оказывается, что царь Алексей Михайлович дал Никону, при вступлении его на патриаршую кафедру, только руководящую основную идею для его будущей реформаторской деятельности: достигнуть полного единения во всем русской церкви с тогдашнею греческою. Самый же способ и характер выполнения этой задачи, во всех ее церковных частностях и подробностях, он предоставил усмотрению Никона, от которого исключительно и зависело проведение всех церковных реформ. Царь, с своей стороны, считал своею непременною обязанностью всячески поддерживать и подкреплять своею властью и авторитетом все реформаторские шаги Никона. Но когда Никон, по неудовольствию на царя, неожиданно оставил патриаршую кафедру и все управление русскою церковью фактически перешло в руки государя, когда к нему отовсюду стали приходить заявления, что Никон не исправлял русские церковные книги, чины и обряды, а только портил и искажал, когда царь увидал, что реформы Никона внесли большие соблазны и смуты в русскую церковную жизнь, от чего она пришла вся в полное расстройство, и что в русской церкви быстро нарождается раскол, – он не мог тогда не обратить серьёзного внимания на церковную жизнь, не мог не заботиться о приведении ее в порядок: дальше оставлять церковные дела в их тогдашнем состоянии было невозможно. Царю Алексею Михайловичу поневоле пришлось теперь взять на себя патриаршие обязанности по приведению церковных дел в порядок, и он с честью и энергией выполнял их в течении восьми слишком лет, пока не выбран был новый патриарх.

Очень трудную и тяжелую задачу приходилось выполнить царю Алексею Михайловичу в церковных делах. Ему необходимо было прежде всего разобраться в том, каковы на самом деле были книжные исправления Никона, о которых так много говорят и спорят, и могут ли они во всем объеме, во всех частностях и подробностях быть признаны церковью как правильные, необходимые и потому для всех обязательные? Это был самый главный и настоятельно неотложный вопрос, так как противники книжных никоновских исправлений указывали на тот факт, для всех очевидный и неоспоримый, что вновь исправленные Никоном книги не только были несогласны с старыми московскими печатными книгами, но несогласны и. между собою: при Никоне было три выхода книги служебника и каждый выход был несогласен с другим, что прямо-де указывает на царивший в книжных исправлениях произвол справщиков, иначе между разными выходами служебника не могло бы быть различия. Чтобы положить конец спорам, и препирательствам, чтобы уничтожить смуту и брожение в умах по поводу никоновских книжных исправлений, чтобы устранить упрек в произволе, самочинии и «безсоветии» при книжных исправлениях, какой обыкновенно делали Никону, царь решил действовать в этом деле чрез церковный собор, который должен был выработать определенный церковный и авторитетный взгляд на реформу Никона и потом сделать этот взгляд уже обязательным для всех истинных сынов церкви. В этих видах Алексей Михайлович 21 декабря 1662 года издал повеление созвать церковный собор, который должен был, между прочим, порешить вопрос и о книжных исправлениях Никона, причем на собор решено было пригласить и восточных патриархов. По повелению царя немедленно образована была предсоборная комиссия, в состав которой вошли: Иона митрополит ростовский, Иларион архиепископ рязанский, боярин князь Никита Иванович Одоевский и боярин Петр Михайлович Салтыков, думный дворянин Прокофий Кузмич Елизаров, думный дьяк Алмаз Иванов и дьяк Лукьян Голосов. Этой предсоборной комиссии между прочим поручалось собрать справки «книжного печатного двора у справщиков: сколько при патриархе Никоне было выходов книг печатных и каких, и одних книг выход с выходом во всем ли сходны были, и будет не сходны, в чем рознь и какая, я старые печатные и письменные и харатейные книги, из греческих присыльных книг переводы, с которых новые книги печатаны на печатном дворе ныне все-ль есть, или которых нет и где они ныне? У старца Арсения Суханова (спросить), что он в Палестине купил каких книг на патриарха и иного всего, и что за все дано денег и куда отдано?» . Это собирание точных справок предсоборной комиссией вызывалось, по словам царской грамоты, тем обстоятельством, что по поводу церковных исправлений, бывших при Никоне, «ныне в народе многое размышление и соблазн, а в иных местех и расколы». Значит, имелась в вицу соборная проверка книжных исправлений Никона в целях прекращения смут и волнений, возникших тогда в церковной жизни. Как предсоборная комиссия выполнила возложенную на нее царем задачу и какие данные она собрала о книжной справе при Никоне, мы, к сожалению, не знаем. Здесь только заметим, что соборного рассмотрения и решетя всех спорных, волновавших тогдашнее общество вопросов желали и противники церковной реформы Никона, о чем и заявляли царю, думая одержать на соборе решительную публичную победу над сторонниками книжных никоновских исправлений. Неронов в челобитной обращается к царю: «нужно, христолюбивый царю, собору быти о прелестном его (Никона) мудровании я исправлении церковном». Дьякон Федор заявляет в челобитной царю: «аще не собереши, государь, всех нас во едино, кои стоят за старое и кои за новое, и обоих стран словес не услышиши: не познаеши, государь, истины. Егда будет праведный между нами судия, или ты сам, христианская наша надеждо, или ин кто верный твой царев слуга в тебе место, аще мы пред твоим царским лицом недостойни стати: тогда сии святии себя оправят и лесть прогонят от церкви далече, да паки чиста явится церковная нива от соблазн». На допросе у саркского митрополита Павла в 1665 году дьякон Федор заявлял: «а о служебниках де новые печати говорить не смеет, а служить де по тем служебникам новые печати не будет до собору. И преосвященный митрополит его, дьякона Федора, допрашивал, кто ему сказывал и почему ведает, что о книгах новые печати собор будет. А по допросе сказал: сказывал де ему про собор протопоп Аввакум, а к нему де Аввакуму, присылало от великого государя, как был на Москве, – что б терпел до собору а кто присыпан, того не упомнит». Инок Авраамий обращается к царю: «вонми себе, Бога ради, дай праведный суд зде нам со отступники, от Никона мудрость приимшими, да будущего суда тамо убежиши. Вся тягота церковная ныне на твоей выи висит; а на властей ни на которых ныне нечево смотрит – времени служат, а на пред не озираются беднии пастуси. А ты, государь, аще на суде Христове хощеши стати прав, дай нам зде суд прав . Очевидно, соборный пересмотр книжных исправлений Никона, задуманный царем Алексеем Михайловичем, вполне соответствовал и желаниям противников книжных исправлений Никона, которые, с своей стороны, тоже на собор возлагали все свои надежды на возврат старых, дониконовских порядков.

Понятно само собою, что деятельность предсоборной комиссии и самого собора должна была получить то направление, какое даст им царь Алексей Михайлович, сделавшийся, но удалении Никона, единственным фактическим управителем всей русской церкви, почему его взгляды, убеждения и желания во всех тогдашних церковных делах имели решающее значение. Но Алексей Михайлович был убежденным грекофилом, он был инициатором грекофильской реформаторской деятельности Никона, которой оказывал, во все время патриаршества Никона, полное одобрение и энергическую поддержку, почему церковно-реформаторская деятельность Никона в существенной своей части была выражением воззрений и желаний самого царя. Естественно было, поэтому, что Алексей Михайлович никак не мог быть принципиальным противником произведенной Никоном церковной реформы, ни под каким видом не мог стать на сторону ее противников и врагов, не мог отнестись к ней отрицательно. Наоборот. Он должен был, по указанным причинам, и по удалении Никона, всячески добиваться признания всеми реформы Никона в ее полном объеме. К этому, за последнее время, у него явились и новые особые побуждения, вызванные последними политическими событиями. Малороссия отделилась от Польши, признала своим царем Алексея Михайловича и вошла в состав московского государства, как его нераздельная часть. Но в Москве православие малороссов, как » православие тогдашних греков, возбуждало сильное сомнение потому единственно, что церковно-обрядовая практика южноруссов сходилась с тогдашнею греческою и разнилась от московской. Недаром, конечно, многие и от самого Никона слыхали, как он говаривал на Москве, до своего патриаршества: «гречане де и малые Росии потеряли веру, и крепости и добрых нравов нет у них, покой де и честь тех прельстила, и своим де нравом работают, а постоянства в них не объявилося и благочестия ни мало». Когда Никон, уже патриарх, в свой Иверский монастырь переселил из Кутеинского монастыря 30 человек малороссов иноков с их игуменом Дионисием, которого он сделал игуменом Иверского монастыря, тогда иноки великороссы, ранее поселившиеся в Иверском монастыре, немедленно оставили его и разбрелись по другим монастырям, не желая жить вместе с малороссами, как сомнительными, на их взгляд, в деле православия и истинного благочестия. Казначей Иверского монастыря Нифонт, донося Никону об уходе из монастыря прежней братии и о поселении там Кутеинских иноков, замечает: «а священника у нас в монастыре нашея русския веры нету ни единого и нам помереть без покаяния», т. е. Нифонт Кутеинских иноков не считал иноками «нашея русския веры» и не считал возможным ходить на исповедь к иеромонахам малороссам . Очевидно отсюда, что если царь Алексей Михайлович решил навсегда и прочно присоединить казацко-киевскую Русь к Москве, то церковная реформа, в смысле полного единения русской церкви с тогдашнею греческою церковью, а следовательно и с южно-русскою, была решительно необходима, так как церковная рознь, существовавшая тогда между северною и южною Русью, непризнание малороссов строго православными со стороны москвичей, легко могло породить вражду и ненависть между северною и южною Русью и сильно препятствовать их политическому объединению и слиянию в одно государство.

Царь Алексей Михайлович прекрасно был осведомлен о существовании оппозиции реформам Никона не только в среде белого приходского духовенства я черного – монастырского, но и в среде высшей церковной иерархии т. е. в среде самих архиереев. Это последнее обстоятельство было для него особенно важно и заставляло его действовать очень осторожно, так как требовало от него прежде всего уничтожить оппозицию реформам Никона среди тогдашних епископов. В этих видах царь не спешил выбором нового патриарха на место Никона, хотя собор 1660 года и настаивал на этом. Алексей Михайлович хорошо понимал, что при существовавшей смуте в умах относительно церковной реформы, при всеобщей ненависти к Никону и характеру всей его деятельности, под давлением пропаганды и настояний приверженцев старины, в патриархи может попасть человек враждебный Никону и его реформе, человек, который будет стараться восстановить старые дониконовские церковные порядки, на что действительно и рассчитывали приверженцы старины. Недаром конечно Неронов в глаза говорил Никону: «что ты один незатеваешь – непрочно, другой патриарх по тебе все переделывать будет». Это действительно легко могло случиться, если бы царь решился избрать нового патриарха на место Никона, вскоре после удаления последнего с патриаршей кафедры, на чем особенно усиленно настаивал Неронов и другие противники Никона. Но царь нарочно медлил избранием нового патриарха, а в то же время ставил и выдвигал на первый план таких архиереев, которые безусловно были преданы произведенной церковной реформе, готовы были энергично постоять за нее. К числу таких лиц принадлежали: Павел, митрополит крутицкий, Иларион, архиепископ рязанский и Иоаким, тогда архимандрит Чудова монастыря, а впоследствии патриарх. Они были главными органами, проводниками и исполнителями предначертаний государя при устроении в известном духе тогдашних церковных дел, они, как говорят современные сторонники старины, были главными потаковниками царя, ревностными исполнителями всяких царских желаний и повелений. Дьякон Федор говорит: «власти оклеветали нас царю Алексию лестными глаголы и ложными баснями заочно, понеже бо оные власти – темные и пестрыя – всегда пред царем бяху, мы же вси – страдальцы пред царем пе бехом никогда же поставляеми, ни един от нас. Такоже и патриархом греческим оклеветали нас они же, наши лучшие архиереи, два лучшие отступницы: Павел крутицкий митрополит, да рязанский архиепископ Иларион, и третий Иоаким архимандрит чудовской, человекоугодницы царевы. Сии три лукавии змии зельне цареву душу возмущаху и на кровопролитие христианское поучаху его присно, и в прелести Никонове укрепляху его, чести ради и славы века сего». Тот же дьякон Федор говорит, что Никоновы церковные реформы окончательно утвердили на соборе «не греческие патриархи, но наши русския власти по страсти своей то учинили, стыда ради своего, и царь восхоте сему быти, понеже уже многа лета по новому его (Никона) уставу служили они вси, я новые многия книги напечатали, и многих христиан примучили, сначала еще, и в заточение загнали, кои не приняли тех новых преданий Никоновых. И сего ради они архиереи, и книжницы, и старцы обратитися не восхотеша на прежнее отеческое правоверие, глаголюще нам втайне и яве: аще уже нам, пастырем, и погибнути за отступление свое, а обратитися паки на первое невозможно! Вси христиане укорят нас, и оплюют, и иновернии иноземцы посмеются нам, вси в России живущий! Великий государь то изволил, а мы бы и рады по старым книгам пети и служити Богу, да его, царя, не смеем прогневати, и сего ради угождаем ему; а тамо уже Вог судит, – не мы завели новое! Вси сими глаголы оправдаются безумнии пастыри новые, презирающе святого Духа, глаголюща пророком; убояшася страха, идеже не бе страха, и; яко Бог рассыпа кости человекоугодником. Они бо, врази, – вышереченнии человекоугодницы я душегубные царевы потаковники: Павел митрополит крутицкий и Ларион архиепископ рязанский, не по святым правилом наскочиша на престолы архиерейския; попы убо быша в мире. Святая же правила постригшемуся попу не повелевают священствовати, не токмо архиерействовати, и святый Афанасий Великий измещет таковых презорцов: и те убо два законопреступные архиереи утвердили все никонианство, по хотению цареву; а прочие все власти нехотя последовали им, славы ради и чести временныя: возлюбиша бо славу человеческую, нежели славу Божию». Про Иоакима чудовского архимандрита, а потом патриарха, Федор рассказывает, что царь, после многих искательств Иоакима, всячески стремившегося занять видное положение, «разуме его угодна быти себе, и приказа его испытати Михаилу Ртищеву, которые он (Иоким) держится веры – старые или новые. Михаил же исповеда его тамо у себе о всем. Яким же сказа ему: аз де, государь, не знаю ни старые веры, ни новые, но что велят начальницы, то и готов творити и слушать их во всем. И Михаил сказал се царю. И посем поставили в Чудов, монастырь архимандритом на Павлово место, – пришол вор на вора, а вси на Бога! Павла же поставили митрополитом на Крутицы, пасти ветры, и всех бо, елицех ставили при мне во власти, и пестрые и черные, со отречением: аще кой чернец отречется древнего благочестия церковного всего и приимет новое все никоново, того и поставят во власти будана. Аз бо, грешный Федор дьякон, всему тому самозритель Федор же рассказывает, что пред собором 1666 года к митрополиту крутицкому Павлу «во двор собирахуся все архиереи, я книжняцы, и старцы, якоже, к Каиафе древле на Господа нашего Исуса Христа, советующе лукавая, како бо убити Его, – тако же и на нас у него. Ему бо единому – Павлику и второму Иоакиму сказа царь тайну сердца своего, а они и прочих всех властей уже освоеваху, и утверждаху всех в новинах стояти, а древнее предание все презирати и не во что же вменяти, а не хулити бы явно при нас». В частности про Иоакима, когда он уже сделался патриархом, Федор говорит: «патриарх Яким, отступник отеческого предания и паршивый пастырь не восхоте тому (старому) быти, и приказал по новому вся творити, стыда ради своего: понеже на соборищи том лучший сват бысть, всякия от царя ответы и лести, и страхи и ласки, и прощения и моления и обличения ва новые бл..и относил» .

Таким образом, по свидетельству тогдашних защитников старины, очевидцев происходивших событий, Алексей Михайлович единолично, после оставления Никоном патриаршей кафедры, управляя церковью, проводил свои планы в церковных делах строго систематически и настойчиво: о всех кандидатах на высшие и влиятельные церковные должности он производил предварительные справки, – за новое или за старое они стоят, и давал места только тем лицам, которые заявляли себя решительными стородниками и приверженцами никоновских реформ, благодаря чему постепенно происходил, при занятии высших церковных должностей, систематический подбор лиц строго определенного направления, от которых царь уже не мог ожидать противодействия в признании совершенных церковных реформ. Главными органами в проведении и укреплении этих реформ царь сделал, по единогласному свидетельству современников, Павла митрополита Крутицкого, Илариона архиепископа рязанского и чудовского архимандрита Иоакима, которые во всем исполняли волю и желания царя, воздействовали в известном направлении на всех остальных архиереев, так что последние шли уже за этими тремя лицами. Впрочем царю и его ближайшим креатурам очень нетрудно было уничтожить оппозицию реформам Никона среди тогдашних архиереев.

Дело тут заключалось в следующем: начальная оппозиция архиереев реформам Никона главным образом основывалось на их нерасположении и вражде лично к Никону, который не хотел признавать подчиненных ему архиереев своими братьями, чрезмерно возвышался над ними, обращался с ними гордо, надменно и даже очень грубо. Свое нерасположение лично к Никону архиереи естественно переносили и на его реформы, которые, казалось им, были только произведением личного самочиния и высокоумия Никона, пренебрегавшего советами и указаниями своих собратий – архиереев, и нетерпевшего с их стороны ни малейшего противоречия себе. Стараясь повредить и дискредитировать деятельность своего угнетателя, иерархи нападали и на реформы Никона, так как в их представлении Никон и реформы сливались в одно. Но когда они уверились, что Никон уже не будет более их патриархом т. е. тяжелым, грозным начальником, когда они убедились, что за церковные реформы твердо стоит сам царь и доверенные и особенно близкие ему иерархи – Павел и Иларион, тогда они стали реформы Никона отделять от его личности, стали порицать лично Никона, но уже не порицали его реформ.

С другой стороны. Если из нерасположения лично к Никону, из желания добиться его конечного низвержения, наши иерархи враждебно отнеслись к самой церковной реформе Никона, старались отказаться от всякой солидарности с ней; то все-таки они не могли отвергнуть того несомненного и очевидного для всех факта, что Никон, как церковный реформатор, действовал опираясь на соборные одобрения, каким бы образом они ни получались. В виду этого, если бы присутствовавшие на соборах при Никоне архиереи захотели решительно отказаться от реформ Никона и признать их для церкви неприемлемыми, то им тогда пришлось бы торжественно и публично признаться, что присутствуя на соборах при Никоне и решая на них важные по тому времени церковные вопросы, они высказывали на соборах не свои искренние настоящие мнения и убеждения, а только то, что считали приятным всемогущему и грозному патриарху; они тогда должны были бы открыто сознаться, что для них личное их положение, различные материальные выгоды, соединенные с положением архиерея, личное спокойствие и безопасность, гораздо важнее и ценнее самых дорогих и священных интересов церкви и паствы, что они не истинные пастыри, а только трусливые, эгоистичные наемники. Это было бы тем более справедливо, что истинные пастыри, с самого начала ставшие за святую старину, смело и безбоязненно высказывали прямо в глаза Никону свой отрицательный взгляд на его реформы, смело обличали его и боролись с ним, мужественно терпели за свои убеждения разные преследования, ссылки, казни. В виду указанных обстоятельств архиереи волей – неволей должны были в конце признать свою солидарность с церковно-реформаторскою деятельностью Никона, оправдывать ее, как законную и полезную для церкви, так как противоположное решение вопроса окончательно сгубило бы в мнении общества их архипастырский авторитет и вызвало бы в церковных делах еще большую смуту и шаткость. Протопоп Аввакум говорит; «а никониане забрели во глубину зол за стыд свой; о совестьми теми бодоми, яко жидовя, ведают, что своровали над церковью. Бывает то, яко и не ради тому, за совесть стало, – невосможно стало покинуть дóндеже извод возмет». То же утверждает дьякон Федор. Он говорит: «Никона убо изгнали, а ново собранные развратные его уставы и чины и новые книги вся утвердили. И се не греческие патриархи совершили, но наши русския власти по страсти своей то учинили, стыда ради своего, а царь восхоте сему быти». Дьякон Федор даже утверждает, что будто бы сами архиереи ему лично говорили, что они, по совести и убеждению, готовы служить по старым книгам, и не делают этого единственно ради царя. Он заявляет: «сказа ми Павел архиерей правду свою в крестовой патриаршей, пряся со мною, тихо и к слову некоему сказав, рече ми: и мы, диаконе, знаем, яко старое благочестие церковное все право и свято, и книги непорочны; да нам бы царя оправить, того ради мы за новые книги стоим, утешая его... Великий государь то изволил, а мы бы и ради по старым книгам нети и служити Богу, да его, царя, не смеем прогневати, и сего ради угождаем ему: а за то уже Бог судит, – не мы завели новое» .

Много помогли и сами защитники старины и ярые борцы за нее тому обстоятельству, что все, даже колеблющиеся тогдашние архиереи, очень скоро самым решительным образом и окончательно стали на сторону реформы Никона, всячески стали настаивать на ее церковном признании и обязательности для всех, и в то же время решительно отрицательно отнеслись ко всем сторонникам и защитникам до-никоновской церковной старины, как к врагам и ругателям всей церковной иерархии и самой православной вселенской церкви.

Противники Никона – реформатора, Признавая реформы только личным делом Никона, и всячески нападая на него как врага и развратителя русской правой веры и истинного благочестия, в то же время вместе с Никоном нападали и на всех тогдашних архиереев, осыпая их всевозможными ругательствами и оскорблениями, всячески издеваясь над ними, презрительно не признавая их за истинных, настоящих архипастырей церкви. Протопоп Аввакум, например, обращается к царю с такою речью: «я, бедной, тебе ворчу, – архиереи же не помогают мне, злодеи, но токмо потакают лише тебе: жги, государь, христиан тех; а нам как прикажешь, так мы в церкви и поем; во всем тебе, государю, не противны; хотя медведя дай нам в алтарь, и мы рады тебя, государя, тешить, лише нам погребы давай, да кормы с дворца. Да, право, так. Не лгу». Он же презрительно – насмешливо говорит про современных архиереев: «а то малое-ли дело, Богом преданное скидали с голов, и волосы расчесав, чтобы бабы блудницы любили их, выставя рожу всю, да препояшется по титкам, воздевши на себя широкий жупан! Так ли то святии предали смирения образ носить?.. Или ты чаешь, потому святы нынешние законоположники – власти, что брюха-те у них толсты, что у коров: да о небесных тайнах не смыслят, понеже живут поскотски и всякому беззаконию ползки». Или, например, он восклицает: «ох, воры, бл...ы дети! Каковы митрополиты и архиепископы, таковы и попы наставлены». Лазарь упрекает царя, что он боится клятвы «студных и мерзких архиереев и иереев». Дьякон Федор заявляет царю: «ей, государь царь православный, аще бы не твоя христоподобная к нам кротость и отеческия щедроты, давно бы пастыри и кости наши измождили, возмущаючи твою царскую душу». Иллюстрируя эту свою мысль, Федор рисуете такую картину: некоторым главнейшим противникам никоновской реформы, между прочими и самому Федору, вырезали языки, но Господь чудесно снова возвратил им дар речи. Тогда архиереи, повествует Федор, «умыслиша ин ков на нашу кровь грешную, лютейше первого сугубо, еже бы не быти живым нам. И приидоша к царю и начата жалобу творити на тех, братию нашу о Христе, благочестия поборников, и на нас клеветали ему, глагодюще: развратники-де, государь, изгнаные и осужденные от нас, пишут к Москве людем многим и хвастают, после казни будто им паки Христос дал языки иные, и говорят по-прежнему ясно. Царь же рече им: слышах и аз о том. Тии же кровососы начата роптати и клятися пред царем, и широкими ризами потрясати, и колокольчиками, яко сучьки плясовые, позвякивати, и глаголати царю лестные глаголы: никако, государь тишайший, нестатное то дело, еже Христу дати им языки после нашея клятвы, – ни государь, лгут, или мало им отрезали уже то! И сего ради, говорят, пошли, государь, паки нарошно к ним, врагом нашим, и повели при всем народе до основания вырезати языки у них, и по руце отсещи, за Христово то их знамение крестное, и мы в то время услышим и правду их узнаем: даст ли им Христос, Сын Божий, языки – те, и как-то станут говорить паки и паки! Царь же рече им: батки, суть не устать казнить-то; да боюся Бога! была уже им казнь, – и духовная ваша, и наша градская! Они же, темные власти, яко же жидовстии архиереи рекоша Пилату о Христе, тако и они о нас: кровь их на нас, государь, и на чадех наших! не подобает уже им противником быти и живым! К сему же иную злую казнь возвели на ны в то же время они, лукавые змии, будто мы послания писали на Дон к казаком и мир весь восколебали. И тем они, лестцы, возмутили паче цареву душу на ны, еже бы чем пригнати нас к смерти. Царь же поверил им, послуша их, и повеле на Москве тех рабов Христовых хватати, и в темницы такоже сажати, и за караул передавати и мучити всяко. К нам же, в Пустозерье, посла полуголову Полтева, приказу Ивана Елагина, и повеле нам паки языки вырезать до основания последнего и по руце отсещи. Пригнав же скоро полуголова, и сотвори нам тако при всем народе, и к болезни язв наших приложиша болезни, и к ранам раны нам прибавиша смертныя. Аще бы не Господь помогл нам паки – в то время лютое, смертное, невозможно бы нам уже и дыхати, и приничати. Праведный же судия и сердцеведец, Христос истинный Бог наш, хотя лестное их умышление посрамити, и прелесть никониянскую и козни их обличите преславная сотвори о нас, рабех своих, и в том же часе по казни той даде нам паки глаголати ясно, и раны вскоре исцели, яко всем людем дивитися и славити Бога о бывшем чудеси». Инок Авраамий говорит о тогдашних архиереях: «беднии епископи руки свои приложиша к Никонову мудрованию, мню, яко не хотяше лишитися чести маловременные и за церковь Христову пострадати любоплотски, или яко пси немии не могуще лаяти на еретика: аможе он, яко слепых водяше, туды в путь и идяху, и ни в чем не супротивляхуся, яко скоти безсловеснии; нехотящихжеся с ними отторгвутися от догмат православия, таковых на муки различные предавшие и вместо учительства мучительства сан на себе восприимше. И воистиву збытся писание, яко пастырие века сего водны быша». Подобно Федору Авраамий тоже утверждает, что все жестокости против защитников старины исходят от архиереев. «Воистинну, Государь, пишет он, власти, паче того богоотступного Никона, правоверных христиан люто озлобляют, а православную веру до конца истребляют, или рещи, яко и всю искоренили. И таковым злым своим советом и правлением лукавым и тебя, государя, на гнев привели, еже оскорбляти страдальцев, языки резати, дабы не глаголали о истине, и руце отсекати, дабы не писали на прелесть их обличительных словес от божественных писаний; многих и в струбах сожигали... .

По мнению защитников старины не только русские архиереи перестали быть настоящими, истинными пастырями, но и вся русская церковь перестала быть истинною православною церковью и в мире наступают времена антихриста. Эту общую всем им мысль дьякон Федор выражает так: «на месте святем мерзость запустения стояти будет, по Христову словеси и до Даниилову речению пророчю, сиречь: священство покупное и скверное будет стояти в алтарех церковных, и крайние самые архиереи яко повапленные болваны будут, глупы и неучительны, и на всякое дело благо не искусны, точию бо на творение пиров, и на составление медов и прочих питий благовонных, и на собрание богатства тщательны будут и на блуд лакомы. Поставляемые же от них попы и диаконы ометие человеческое будут, ни к чему же годны и пусты всякого блага, токмо бо на соблазн миру и на погибель душевную и на всяко зло потаковники будут, и людем простым научитися и вопрошатися о пользе душевней не от кого будет, яко слепец слепца аще водит, и оба в яму впадут... Тако бо и ныне есть и будет в скончание века сего». .

Наконец, защитники старины, при малейшей к тому возможности, смело стремились вмешиваться в самое церковное управление, влиять на него в тех видах, чтобы придать всему течению церковных дел то направление, какое соответствовало их воззрениям, вкусам и желаниям. Протопопа Аввакума, по возвращении его из Даур, встретили в Москве – царь, бояре и многие знатные лица, очень ласково и даже с почетом, как пострадавшего от суровости Никона. По поводу такого приема в Москве Аввакум возмнил, что Никон с его реформами уже осужден безвозвратно, что в Москве начинается поворот к старым до никоновским порядкам, и что он – Аввакум призван содействовать скорейшему возвращению к старине, почему он и спешит подать от себя государю «Роспись, хто в которые во владыки годятца». Сам Аввакум указывает на эту роспись в своей второй челобитной царю. Он пишет: «грех ради моих и ныне скорбь к скорби достиже мя, мню, маленькова ради моего моленьица к тебе, великому государю, о духовных властех, ихже и нужно тебе, великому государю, снискать, истинных молитвенников за тя к Богу и праве исправити могущих благочестия ради Духа пресвятого благодати, живущей в них». Из челобитной Неронова государю, от 6 дек. 1664 года, мы узнаем и о некоторых лицах, которые значились в упомянутой росписи Аввакума. Неронов пишет: «оклеветали ево (Аввакума) тебе великому государю, власти, гневался на нево, что он тебе, великому государю, подал моленейцо о Сергие Салтыкове (бывший строитель Безюкова монастыря) и о Никаноре (бывший Саввинский архимандрит, а после один из главных руководителей соловецкого бунта) и о иных ко жребию святительского чина, и рьяся за то, составили ложь, будто он, протопоп, ходячи по улицам и по стогнам градским, развращает народы, уча, чтоб к церквам Божиим не приходили» .

В виду всех указанных обстоятельств, тогдашним архиереям, которые сами официально уже давно служили по новоисправленным книгам, крестились тремя, а не двумя перстами и вообще держали весь Никоном исправленный церковный чин и обряд, и на которых, ради этого, вместе с Никоном, подало обвинение со стороны старообрядцев в неправославии, в развращении правой веры и истинного благочестия, – приходилось выбирать одно из двух: или отказаться от реформ Никона и этим признать, что русская церковь в течении нескольких лет, вследствие новшеств Никона, действительно не была строго православною, а они настоящими строго православными епископами, им пришлось бы признать, что не они – высшие иерархи церкви, а Аввакум, Лазарь, Федор, и им подобные, в действительности были единственными верными хранителями, мужественными поборниками и защитниками православия и что им, вследствие этого, по праву и справедливости должно принадлежать действительное высшее руководство делами веры и благочестия. Или же архиереям приходилось признать законность и правильность реформ Никона и противление им – за проявление самочиния, невежества и непонимания со стороны неразумных ревнителей старины. Естественно, что архиереи избрали последний выход, тем более, что этого желал царь, а желание царя всегда было для них законом, которому они безусловно подчинялись.

Тем не менее царь Алексей Михайлович и теперь действовал с величайшею осторожностью и предусмотрительностью. Он решил, еще до открытия собора, иметь в своих руках такой строго официальный акт, который бы делал невозможным малейшую попытку со стороны членов собора воспротивиться признанию и окончательному утверждению церковной реформы Никона. И он вполне достиг этой цели. 29 апреля 1666 года царь пригласил на собор в Москву всех русских архиереев и настоятелей важнейших монастырей. Но прежде открытия собора Алексей Михайлович устрояет предварительное предсоборное присутствие из архиереев и приглашенных настоятелей монастырей и делает им предложение, чтобы каждый из них письменно, за собственноручною подписью, дал ответы на следующие три вопроса «первое: как нам долженствует исповедати святейших греческих патриархов: константинопольского, александрийского, антиохийского и иерусалимского, аще они православни суть? Второе: книги греческие печатные и древние рукописные, иже святейшие греческие патриархи употребляют и по ним все славословие Божие исполняют, и чины церковные, како исповедати долженствуем? Третие: собор, бывый в богоспасаемом, преименитом, царствующем, великом граде Москве, при благочестивейшем и богохранимом государе нашем царе и великом князе Алексее. Михайловиче, всея великия и малые и белые России самодержце, и при святейшем Никоне патриархе, и царского пресветлого величества при всем его синклите, подписанный священных руками, как исповедати ныне нам долженствует, иже содеяся в царских палатах в лето от создания мира 7162, от по плоти рождества Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа в лето 1654-е?» Понятно само собою, что все находившиеся в предсоборном собрании архиереи, архимандриты и игумены прекрасно знали, какой ответ на поставленные вопросы желает получить царь, и что иного ответа, несогласного с желанием царя, им дать невозможно, тем более что каждый из них должен был дать свой письменный ответ в отдельности от других, за своею собственноручною подписью. Кроме того, относительно некоторых членов предсоборного собрания заранее было известно, что они напишут свои ответы согласно желанию государя, почему, при таких условиях, охотников проявлять свое несогласие с царем конечно не нашлось. Вследствие этого все важнейшие члены собора; еще за два месяца до соборных заседаний, уже дали государю, каждый в отдельности, письменное заявление, что тогдашних греческих патриархов, их печатные и рукописные книги, они признают вполне православными, точно также и собор 1654 года, решивший произвести у нас церковную реформу, признают настоящим собором, а его постановления для себя обязательными. Следовательно, еще до открытия собора его члены уже письменно выразили полное свое согласие на признание правильности всей произведенной Никоном реформы .

Обеспечив, еще до открытия собора, признание никоновских церковных реформ голосами всех важнейших членов будущего собора, Алексей Михайлович обратил, внимание и на другую не менее важную сторону дела: на тех лиц, которые открыто и решительно заявляли себя доселе непримиримыми врагами никоновских реформ. Относительно их царь Алексей Михайлович держался совершенно иной тактики, чем патриарх Никон. Последний проводил реформы только опираясь на свою громадную власть, на тот страх, который он внушал всем, на те суровые насильственные меры, какие он употреблял против всех, кто был не согласен с ним и противился ему. Но запрещения, лишения сана, ссылки, заточения и казни, которые Никон пускал в ход против своих противников, никого, конечно, не убеждали в правоте его реформ и нисколько не уничтожали оппозиции, напротив, – она все более усиливалась и разрасталась. Очевидно для ее уничтожения, или по крайней мере ослабления, нужны были другие меры. Это хорошо понял Алексей Михайлович. Уже по своему сравнительно мягкому и благодушному характеру Алексей Михайлович не мог быть сторонником одних только крутых и насильственных мер, какие практиковал Никон, – он несомненно не одобрял их, хотя ии не противодействовал в этом Никону, считая его единственно правомочным и вместе единственно ответственным за все меры, какие он, будучи патриархом, находил нужным предпринимать в церковных делах. Что Алексей Михайлович далеко не всегда сочувствовал и одобрял крутые меры и расправы Никона с его противниками, это, между прочим, видно из следующего: когда Никон сослал Неронова в Спасокаменный монастырь, царь поддерживал сношения с ссыльным протопопом чрез своего духовника – Стефана Вонифатьевича и всячески старался примирить Неронова е Никоном. Когда Неронов, по совету Стефана, с согласия и разрешения государя, постригся тайно в монахи, он целые сорок дней после этого проживал тайно, рядом с Никоном, у Стефана, о чем хорошо знал и царь. Но он не выдал Неронова Никону, который всюду разыскивал его, и не мог найти, не подозревая, что Неронов живет рядом с ним и что об этом хорошо знает царь, который даже приказал освободить двух работников Неронова, арестованных было Никоном. Конечно по желанию и с одобрения царя Неронов пошел на примирение с Никоном, которое, к удовольствию царя, наконец и состоялось. Тактику – умиротворять и примирять, а не раздражать и ожесточать, Алексей Михайлович пытался приложить, как мы видели, и в своих отношениях к протопопу Аввакуму. Он нарочно вызвал его из Сибири в Москву, где встретил его с честью, оказывал ему свое особое внимание и ласку, а в то же время настоятельно требовал от него, чтобы Аввакум, по крайней мере открыто и публично, не восставал против новых церковных порядков и не восстановлял против них других. Аввакум не выполнил этого требования царя и потому должен был отправиться в ссылку на Мезень. Но и теперь царь не оставил мысли примирить Аввакума с церковью. С этою целью, пред собором 1666 года, Аввакум заранее привезен был из ссылки в Москву и поселен в Боровском Калужском монастыре. Царь посылал сюда разных лиц уговаривать и убеждать Аввакума примириться с церковью на почве признания церковных реформ Никона. Царь даже шел будто бы на какие-то уступки, лишь бы только примирить Аввакума с церковью. Но крайней мере, по рассказу последнего, царь присылал к нему говорить от его лица: «пожалуй-де послушай меня (государя): соединись со вселенскими теми хотя не большим чем». Кроме Аввакума в Москву были вызваны и другие известные сторонники и защитники церковной старины для предварительных увещаний и уговоров, в видах примирения их с новыми церковными порядками. Архиереям и другим лицам, которые должны были вести собеседования и увещания с приверженцами церковной старины, дана была инструкция действовать только убеждением, уговорами, ласкою, никак не раздражать и не обижать защитников старины, и, особенно, не хулить пред ними старопечатных книг и прежних церковных обычаев. Дьякон Федор, который также призывался для увещаний, рассказывает про себя: когда царь, в 1666 году, разослал всем властям приглашение явиться на собор, то, говорит Федор, «мнеже, между съездом их, многие поставки были, и расспросы, и ласкания, и уговоры от Павла митрополита, по приказу цареву, во дворе его, и в соборной церкви, и патриаршей крестовой, дабы аз приложился к соборищу их, и приял бы вся новые книги, и ничего бы в них не хулил. И мне не восхотеся последовати отступлению их». Затем рассказывая, что у крутицкого митрополита Павла собирались все съехавшиеся на собор архиереи и что на эти архиерейские собрания призывали и его – дьякона Федора для уговоров и увещаний, он повествует: «вопрошахом же мы их всех купно архиереев и всего собора их: православны-ли быша прежние цари наши московския, и великия князи, и святейшие патриархи, и митрополиты, и архиепископы, прочия вси святители русския, и при них рукописные и печатные книги церковные вся правы-ли суть и непорочны? Отвещаху они вси нам воедино слово, яко вси прежний цари и великия князи, и святейшия патриархи и святители православни быша, и при них рукописные и печатные книги вся правы и непорочны суть, – их мы не хулим. Тако сказовали нам, яко правы старые книги и не хулим их, а не стоят за них, и в руце свои взять не хотят их: а инии и хотят взять их, но не смеют и боятся начальных отступников. И тако их змий лукавый опутал всех страхом земным и самолюбием века сего, и отторже их от истины». Современный событиям составитель жития боярыни Морозовой рассказывает, что Павел митрополит крутицкий и Иоаким чудовский архимандрит пытались, по приказу государя, кроткими мерами подействовать на Морозову: «Павел митрополит начат ей глаголати тихо, воспоминая ее честь и породу: и сие тебе сотвориша старцы и старицы, прельстившия тя, с ними же любовне видалася еси и слушалася учения их, и доведоша тя до сего безчестия, еже приведене быти честности твоей на судище. Потом же многими словами кротяще ю увещеваху, яко да покорится цареви. И красоту сына ее воспомннаху, яко да помилует его и да не сотворит дому его разорену быти своим прекословием. Она же противу всех их словес даяше им пред боляры ответы... Митрополит спрашивал еще: и како убо ты о нас всех мыслиши, – еда вси еретицы есмы? Она же отвеща: понеже он, враг Божий Никон, своими ересьми яко блевотиною наблевал, а вы ныне то осквернение его полизаете, и посему яве, яко подобни ему есте. Тогда Павел возопи вельми, глаголя: о что имамы сотворити? Се всех нас еретиками называет... И бысть ей прения с ними от второго часа нощи до десятаго». Инок Авраамий о бывших ему увещаниях рассказывает: «нача ми говорити рязанской архиепископ Иларион: как, бедной Аврамей, дело Божие творите без страха! Уже у вас соборная апостольская церковь не церковь, таинство не таинство, архиереи не архиереи, вера православная христианская не вера! Приди, братец Аврамей, в разум! И паки рече еще: тебя брата исповедую себе, аще приидет в разум и истину познает. Прииди, брате Авраме, в разум и помилуй сам себя! Престани прекословити архиереом, хотящим тебя видети во истине и о спасении твоем пекущимся. Да и сие, брате Аврамей, помысли: мы сами себе хотим-ли погибели?» Во время этих увещаний и прений архиереи указывали ревнителям старины, откуда собственно происходит их противление никоновской реформе и всяким вообще новшеством: «а вы, брате Аврамей, говорил архиепископ Иларион, конечно за неведение погибаете. Не учася риторства, ни философства, ниже граматического здравого разума стяжали есте, а начнете говорить выше ума своего» .

Иногда увещания архиереями защитников старины переходили в горячие прения с ними, которые, вследствие несдержанности спорящих, взаимных резких обличений в неправославии, принимали довольно бурный характер. Так протопоп Аввакум свои прения с увещевавшими его митрополитом крутицким Павлом и архиепископом рязанским Иларионом характеризует таким заявлением, что он «с кобелями теми грызся, яко гончая собака с борзыми – с Павлом и Иларионом». Иногда я сами увещатели иерархи, в виду резко-обидных заявлений увещаемых, не выдерживали до конца своей умиротворяющей роли, приходили в крайне возбужденное и гневное состояние и пускали в ход, относительно увещаемых, кулачную расправу. Инок Авраамий, вызванный для увещаний в предсоборную комиссию, изображает такую характерную картину бывших ему увещаний: Авраамий стал говорить крутицкому митрополиту Павлу, что в России теперь велят всем учиться новой вере, о какой ранее и не слыхали, а прежнюю православную веру уже считают не правой и что, значит, теперь следует всем, не исключая самих архиереев, креститься вновь в эту новую веру, так как старое крещение более уже недействительно. «И сие мое рассуждение, говорит Авраамий, Павлу митрополиту зело полюбилося: не усидел на месте своем, и востав прииде ко мне, и любезно ми от своего смирения почал подавать благословение – взем мя левою своею рукою за бороду и нача браду мою крепко держати, паче же и терзати. И сие творя святитель, болезнуя о мне, исповедал брады моея, крепка ли есть, что бы было за что держати, егда станет десницею своею благословлять; ведая сие крепкое благословение, сего ради держа мя, что бы не пошатился от его благословения, и о помост палатный не ушибся. Егда исповедал браду мою, начал десницею своею по ланитам моим довольно мя благословляти, да и по носу довольно мя благословил. А приговаривал, благословляя, сице: за крещение свое я стану, – я крестился крещением, что Никон патриарх на соборе с архиереи исправил. И зело распалялся на меня яростию, и збил с главы моея клобук и камилавку на пол, простовласа водя мя по палате за бороду, говорил сице: скажи, что разньство в старом и новом крещении? Аз же рех ему: не бранитися аз с вами аде приидох: довольно ми есть твоего благословения, и сие ми любезно есть. И радуяся сердцем и лицем улыскаяся, рех ему: припамятуй владыко, что писано в святых правилех: иерей, бия верна и неверна, извержется. Кольми паче архиерею должно смирение имети, не яко обладающе причтом, ио яко образ стаду бывающе. Он же глагола ми: несть ми в сем порока, – я хощу тебя, врага довольно бити, яко Николай Ария еретика. Прочия же власти, вологодской и чудовской, якобы уетыдилися и говорили с тихостию Павлу митрополиту, что бы престал от дерзости», и Павел действительно прекратил наконец свою дикую расправу с увещеваемым. Когда недели через две Авраамия вновь поставили пред увещательной комиссией, в которой находился теперь и рязанский архиепископ Иларион, последний старался подействовать на Авраамия ласкою и убеждением, называл его своим братом и, в видах несколько оправдать пред ним поведение Павла митрополита, во время предшествующего увещания, говорил ему: «ты, прекословя истине, архиерея прогневал. Да и о сем зазираешь архиереом, что за твое прекословие дерзнул рукою. А Господь наш непокоривых бил, нам образ показал, егда бич сотворил от вервии, изгнал купующих из церкви», т. е. Иларион признал, что архиерей, будто бы по примеру самого Христа, может и в праве, в известных случаях, прибегать к личной кулачной расправе с человеком, прогневавшим архиерея своим противлением истине .

Таким образом прежде чем открыть собор, который должен был заняться окончательным устройством и приведением в порядок всех церковных дел, царь Алексей Михайлович предпринял предварительные меры, что бы на соборе церковные реформы Никона были признаны правыми, для всех обязательными, и чтобы противящиеся им были доведены до сознания необходимости признать их. С этою целью Алексей Михайлович, с одной стороны, еще до созвания собора уничтожил всякую возможную оппозицию реформам Никона среди архиереев и других членов собора; с другой стороны – путем настойчивых увещаний и убеждений важнейших защитников церковной старины, старался подготовить почву к окончательному.уничтожению на соборе всякого противодействия с их стороны новым церковным порядкам. И только предприняв эти предварительные меры царь 29 апреля 1666 года открыл собор.

Прежде чем говорить о деяниях собора 1666 года, мы должны сделать о нем несколько предварительных замечаний, которые помогут нам лучше разобраться в ходе последующих событий.

Подлинных записей о деяниях собора 29 апреля 1666 года до нас не дошло, а дошла только их литературная обработка, сделанная, по поручению государя, известным тогдашним ученым, выходцем юго-западной Руси, – старцем Симеоном Полоцким. Полоцкий, при обработке соборного материала, относился к нему довольно свободно и даже вносил в соборные деяния и нечто свое личное. Так он приделал к соборным деяниям сочиненное им вступление, совершенно бессодержательное, не имеющее никакой исторической ценности и к делу прямо неотносящееся, – обычный продукт тогдашнего пустого красноречия. Затем. Вместо подлинной речи царя к собору, поместил в деяниях речь своего собственного сочинения. То же он сделал и с речью митрополита Питирима, которую тот говорил от лица собора в ответ на речь царя. Причем сам Полоцкий в своих соборных деяниях делает такие простодушные пометы: «Слово великого государя ко освященному собору. Зде написать речь великого государя, или, доложив его, великого государя, сию последующую» и действительно затем в деяниях помещает речь своего сочинения. Или им надписано: «здесь речь преосвященного митрополиты (т. е. Питирима) написати, или, вместо ее, сей ответ» и помещает далее ответ им самим составленный. Иногда Полоцкий в своих деяниях совсем опускал целые соборные заседания с происходившими на них прениями по очень важным вопросам. Так, на соборе 1666 – 1667 года, в течении нескольких заседаний, происходили очень характерные и горячия прения о власти царской и патриаршей в их взаимных отношениях. Между тем в деяниях Полоцкого мы не находим и намека на эти заседания и прения, как будто в действительности их вовсе и не было, хотя с ними нас подробно знакомит другой достоверный современный источник. К соборным деяниям Полоцкий относит и такие события, которые не были собственно соборными деяниями, а только предшествовали им, как предварительные предсоборные действия. Так, например, его первое соборное деяние, в котором описывается, как собравшиеся на собор архиереи, прежде чем приступать к рассмотрение каких либо дел, решили наперед «соиспытатися и совзыскати», как сами они, архиереи, смотрят на греческих патриархов, на греческие книги и на новоисправленные с них русские, на бывший при Никоне собор 1654 года, – не было в действительности соборным деянием, а предварительным предсоборным актом, устроенным по приказанию государя, для уничтожения всякой возможности со стороны архиереев проявить на соборе какое либо противодействие признанию никоновской реформы. Свои письменные заявления по указанным вопросам все архиереи уже подали в феврале, между тем как собор был открыт только 29 апреля. Некоторые бывшие на соборе события протекали в течении двух заседаний, а в деяниях Полоцкого они представлены происходящими в одном заседании; или: что происходило несколько позже, у него поставлено ранее и наоборот. Даже хронологические данные, когда происходило то или другое заседание, у него почти совсем отсутствуют. Но что самое главное и существенное: Полоцкий два совершенно различных собора слил в своих деяниях в один и описал их деяния, как деяния одного собора. Между тем в действительности у нас было в 1666 году не один, а два совершенно различных собора: первый был открыт 29 апреля, а закрыт, судя по дате на соборном наставлении, не позже 2-го июля. Второй собор того же года был открыть 29 ноября т. е. чрез пять месяцев после закрытия первого и продолжался потом в 1667 году. Эти два собора были существенно различны между собою не только по времени, но еще – прежде всего: по самому составу своих членов. Собор открытый 29 апреля 1666 года состоял исключительно из одних русских архиереев. Между тем Полоцкий в своих деяниях говорит, что в феврале 1666 года собрались «в царствующий и богоспасаемый град Москву, на святый собор, преосвященнии архиереи благочестивые великороссийския державы и иностраннии, в то время прилунившийся в царствующем граде Москве». В действительности же, хотя в то время в Москве были иностранные митрополиты: сербский Феодосий, газский Паисий Лигарид, иконийский Афанасий и амасийский Козьма, но ни один из них не был приглашен на собор, открывшийся 29 апреля, и ни один из них не присутствовал и не принимал в его деяниях никакого участия, в чем ясно удостоверяют сохранившиеся под соборными деяниями подписи присутствовавших на соборе архиереев, между которыми нет ни одной подписи иностранных архиереев, что было бы невозможно, если бы они присутствовали на соборных заседаниях. Да это и понятно. На соборе 1666 года, 29 апреля, занимались только допросом и увещаниями отдельных защитников старины и решением чисто местных вопросов относительно церковного благочиния. Очевидно иностранцы, вследствие незнания ими русского языка, были на таком чисто русском соборе совсем ненужны и бесполезны, не говоря уже о том, что русское правительство сначала имело в виду бороться с местными беспорядками русской церковной жизни своими собственными домашними силами и средствами, не прибегая пока к помощи иностранцев. Наконец собор 29 апреля не только составом своих членов отличался от собора, открытого 29 ноября, но и по самому характеру своих решений и поставлений, как это мы увидим ниже, почему и с этой стороны указанные два собора никак не следует смешивать и соединять в один собор, а нужно их рассматривать как два отдельные самостоятельные собора.

29 апреля 1666 года царь открыл собор, состоявший исключительно из одних русских архиереев, речью к отцам собора, в которой он изображал плачевное состояние тогдашних церковных дел и всего положения церкви, и приглашал отцов собора ревностно потрудиться к искоренению возникшего зла и к водворению прочных церковных порядков. Указывая на возникающий в русской церкви раскол, царь говорил: «уже богохульное их (противников церкви) плодоношение не точию по различных царствия, Богом нам врученного, странах, градех же и весех, обносится, но и в самый сей град престола нашего вомчеся, даже и нашима в свитцех рукама, в словесех же ушесома, прикоснутися. Яже услышавше мы и прочетше, абие богонаставлением познахом диаволе быти семя, сицевые хулы содержащее: яко нынешняя церковь несть церковь, тайны божественные не тайны, крещение не крещение, архиереи не архиереи, писания лестна, учение неправедное и вся скверна и не благочестна. Имже душеубийственным злоплодием мнози скудноумнии повреждошася, аки вне ума бывша, заблудиша от церкве в новопрозябшая сонмища, крещение отложиша, грехов, своих иереом Божиим не исповедаша, тайнам животворящим не причащахуся, вкратце рекше, весма от церкви и от Бога отчудишася». Нарисовав такую печальную картину тогдашнего состояния русской церкви, царь обращается с увещанием к архиереям, чтобы они позаботились И порадели очистить Божию ниву от злых диавольских плевел. «Мелим убо вы и увещеваем, говорил царь, яко да со всяким тщанием прилежите о сем деле Божии, во еже бы нам о непопечении, вам же о нерадении и небрежении, в страшный день отмщения Судии нелицемерному слова не воздати». О себе же царь заявляет: «се мы свидетельствуем безначально живущего и безконечно царствующего, яко готовы есмы вся наша и самых нас положите на поборение по церкве Божии; вы точию, о делателие нивы Христовы, небрежением отягчени не будите». Затем царь говорил, что он, размышляя и прилежно заботясь об утолении мятежа церковного, с особою помощию Божиею нашел в своей царской сокровищнице «драгий и безценный бисер, преизрядное и преугодное орудие на искоренение расколов, богодухновенную книгу, Хризовул именованную», которая представляла из себя не что иное, как деяние цареградского собора 1593 года об учреждении в России патриаршества, где, между прочим, сполна приведен символ веры. Это деяние цареградского собора уже давно хорошо было известно и самому царю и некоторым присутствовавшим сейчас на соборе лицам, так как оно, с заключающимся в нем символом, читано было на соборе 1654 года Никоном в присутствии государя, который, следовательно, уже ранее слышал и хорошо знал Хризовул и вновь открывать его с особою Божией помощью, как что-то неизвестное, не имел нужды. Как на соборе 1654 года Никон, так на соборе 1666 года царь лично прочел Хризовул и затем обратился с вопросом к архиереям и боярам, тоже присутствовавшим на соборе: «тако-ли символ святый и прочия догматы по написанному в Хризовуле держат?» На этот вопрос, от имени собора, отвечал целою речью важнейший и старейший из иерархов новгородский митрополит Питирим. В своей речи, которая впрочем представляет из себя сочинение Полоцкого, Питирим, прославляя ревность царя, заявляет, что все они принимают «богодухновенную книгу (Хризовул), яко истинную брань веры. Тако верим, тако держим, яко же в ней святейший четыре восточнии патриарси, написавшие руками си и печатьми утвердивше, прислаша, и якоже твое пресветлое царское величество благоволи нам во всеуслышание всем прочести. К сим вовеки ничесоже имамы приложите, отяте, или измените, инако же держащия, прилагающия отъемлющия, или изменяющия за враги имамы церкве Божия, ихже властью, от Бога нам данною, потщимся в покорение любезно приводити; на не брегущые же о сем и жезла нашего духовные силы не усумнимся употребити, способием прекрепкия твоея царския десницы ». После такого ответа Питирима от лица собора, царь сам сначала поцеловал символ, находящийся в Хризовуле, «и вручи и просвещенному собору, его, вси почину целовавшие архиереи, предаша и благородным болярам, окольничим и думным людем, ко еже целовати». Это целование символа всеми членами собора, не исключая присутствовавших на соборе бояр, окольничих и думных людей, заменяло, так сказать, поименную голосовку в пользу признания всеми членами собора новоисправленного при Никоне символа, а вместе и всех вообще книжных исправлений. После этого царь закрыл первое соборное заседание, и на следующие более не являлся. Самые соборные заседания, открытые в его царской столовой палате, начиная со второго заседания, происходили уже в патриаршей крестовой палате в присутствии только одних духовных лиц.

На втором заседании собор имел дело исключительно с вятским епископом Александром. Последний, как мы знаем, будучи личным врагом Никона, который, закрыв коломенскую епархию, перевел из нее Александра в далекую Вятку, подавал парю челобитную, в которой он сильно нападал лично на Никона, изображая его, как патриарха, в самых мрачных красках. Но на этом Александр не остановился, а перешел к нападению на книжные исправления Никона, почти во всем сходясь в этом случае с защитниками старины, у которых, поэтому, Александр и пользовался особым уважением и расположением. Естественно, что собор, единодушно решившийся признать правыми церковные реформы Никона и осудить всех противящихся им, не мог оставить без внимания Александра, вносившего разлад в единодушную епископскую среду и оказывавшего, уже благодаря своему епископскому сану, сильную нравственную поддержку всем защитникам старины. Александр был подвергнут соборным увещаниям, ему показана была ошибочность и неправота его нападений на новоисправленные книги, и он принужден был сознаться в своих заблуждениях и принести в них раскаяние, признав, вместе с другими архиереями, полную правильность и законность всех новых церковных порядков. Это отречение от прежних воззрений Александр выразил письменно, причем, вполне присоединяясь к признанию, вместе со всеми другими архиереями, православия тогдашних греческих патриархов, греческих печатных книг и московского собора 1654 года, писал еще: «а еже, пред сим временем, яко человек метохся о вышеписанных, паче же о прилагательном имени во святом символе, еже истинного, якоже возмнеся немощи моей, его же коварству сам в себе не сведех, мнех, яко прав мысля, та вся моя сомнения весьма повергаю, отреваю, и оплеваю; понеже о всех о нех ныне истинно уверихся добрым уверением, паче же о прилагательном имяни во святом символе от древних рукописных книг, и от греческих, яко святая соборная апостольская восточная церковь, мати наша, в символе веры прилагательного имяни никогда же име и не имать. Сего ради отныне и аз без всякого сомнения тако держу и от сердца моего исповедую».

Покаяние епископа Александра на соборе имело большое нравственное значение и должно было влиять на успех усилий примирить поклонников и защитников старины с новыми церковными порядками. На их стороне доселе был один архиерей, но и тот теперь, по убеждению, отказался от них, как от защитников неправых мнений и публично перешел на сторону их противников. Пример епископа Александра, очевидно, должен был повлиять и на других сторонников старины, побудить и их к примирению с церковью.

Последующие заседания собора были посвящены тому, что на них, но очереди, призывались главнейшие и влиятельнейшие представители и поборники церковной старины, ранее доставленные в Москву, которым отцы собора производили увещания и разъяснения их недоумений, приводили Доказательства и опровержения их мнений, всячески старались примирить их с церковью. Они привлечены были на соборный суд не за то собственно, что держались старых до никоновских церковных книг, чинов и обрядов, но за то именно, как прямо говорят соборные деяния, что приверженцы старины всем и всюду публично проповедывали и писали: «яко нынешняя церковь несть церковь, тайны божественные не тайны, крещение не крещение, архиереи не архиереи, писания лестна, учение неправедное и вся скверна и неблагочестна». Собор призывая главнейших борцов за церковную старину, перечислял каждому его заблуждения, за которые он и подвергнут соборному суду. Но при этом собор ни одному из них ни разу не поставил в вину того обстоятельства, что они держатся старых книг, чинов и обрядов, как по существу неправых, или еретических и потому чуждых православной церкви. Относительно, например, протопопа Аввакума собор указывает следующие его вины, за которые он предан соборному суду: «писа бо хулы на святого символа исправление, на триех первых перстов в креста воображении сложение, на исправление книжное и исправители, на согласие пения церковного; оклевета же и священники московския, аки неверующия во Христа вочеловечьшася, и не исповедающия Его воскресения, еще же аки именующих несовершенна быти Царя со Отцем на небеси Христа Господа, и Духа Святого не истинного исповедающих, и иные многия сим подобные иже и клеветы не убояся Бога написати, к нимже приложи, яко епилог, матересловие, возбраняя православным Христианом от священников, новоисправленных книг во священнодействии употребляющих, божественных тайн комкания сподоблятися. О сих веех от священного собора стязан бяше и не покорися, клеветник и мятежник, паче же злобу злобе прилагая, укори в лице весь священный собор, вся неправославным нарицая». За подобные же вины собор судил и всех других защитников старины, причем настоятельно требовал от них только одного, чтобы они не хулили новоисправленных книг и их приверженцев, не произносили бы хулы на всю русскую церковь за то что она будто бы, ради признания новоисправленных книг, потеряла православие и сделалась еретическою. При этом собор терпеливо старался разъяснить каждому подсудимому законность я правильность Никоновской реформы и вместе полную ошибочность и несостоятельность их возражений против нее. Относительно, например, суздальского священника Никиты Добрынина соборные деяния говорят: «начата ему архиереи отверзати умная очеса и являти его невежества, толковати же божественных писаний трудности; он же, окаянный, уподобися аспиду, затыкающему ушеса своя на глас овевающего, не хоте и слушати архиерейских увещаний, но гордостию диявольскою напыщен быв, глагола единого себе искуснейша быти божественных писаний, ниже вси архиереи. Обаче они, яко добрии врачеве, презирающе и завывающе вся укоризны и ругания его нестерпимая, не престаша его молити же и увещати ко обращению». Или, например, относительно дьякона Федора соборные деяния говорят: «начата его архиереи увещати со любовию, да приидет в чувство, и показаша ему, яко вся по преданию святых отец благочестно исправились, благодатию пресвятого и животворящего Духа; он же, от князя тьмы помрачен сый во уме своем, ничесому же внимающе, но во своем упорстве укрепляшеся». Но даже и к таким непокорным лицам собор оказывал возможное снисхождение. Так, в соборных деяниях относительно Аввакума заменено, что за свое упорство и нераскаянность он подвергся конечному соборному суждению; однако же и после того «паки увещен бе ко обращению; но тщетен труд и ждания бяше», и уже только после этого последнего увещания он сослан был в Пустогерский острог. О Лазаре в соборных деяниях говорится: «многими поученьми добрие пастырие на пут истинный наставляху и вред его душевный врачеваху, давше ему многих месяцев поприще ко исправлению, терпяще его даже до пришествия святейших патриарх: Паисия александрийского и Макария антиохийского. Но ни мало успеша. .

Вполне естественно было, что указанный в высшей степени тактичный и примирительный образ действий русских иерархов на соборе 1666 года, какого они держались относительно приверженцев старины, согласно желанию и приказу государя, сопровождался самыми благими последствиями. Почти все привлеченные к соборному суду защитники церковной старины, благодаря кротким, разумным и примирительным увещаниям архипастырей, остерегавшихся раздражать и озлоблять увещеваемых порицательным отношением к родной старине, сознались в ошибочности взводимых ими ранее обвинений на новоисправленные книги, покаялись в своих заблуждениях и соединились с церковью. Только очень немногие, именно: Аввакум, Лазарь, дьякон Федор и подъяк Федор – всего четыре человека, не смотря на увещания собора, остались непреклонными в своих заблуждениях, не захотели отказаться от обвинений церкви в еретичестве и потому подвергнулись конечному соборному осуждению (лишению сана и анафеме) за свое упорство. Но это, очевидно, были только единицы, которые к тому же уже не имели под собою прежней твердой почвы и потому не могли быть особенно опасными в будущем для мира церкви. Даже возможно думать, что и эти лица, если бы к ним и к защищаемой ими старине и потом относились строго в духе собора 1666 года, с течением времени одумались бы и тоже соединились с церковью.

Так думать дает право то обстоятельство, что и на указанных нами не многих самых упорных и ожесточенных защитников старины находили однако минуты сомнения, колебаний, неуверенности в правоте защищаемого ими дела. Протопоп Аввакум рассказывает о своем настроении после лишения его собором сана и предания анафеме следующее: «егда мне темные власти волосы и бороду остригли и проклявши за твоим (т. е. царским) караулом на Угреше в темнице держали, о, горе мне, не хочется говорить, да нужда влечет! – тогда нападе на мя печаль, и зело отяготихся от кручины и размышлях в себе: что се бысть, яко древле и еретиков так не ругали, яко же меня ныне, – бороду и волосы отстригли и прокляли и в темнице затворили: никониане пуще отца своего Никона надомною бедным сотворили. И о том стужах Божеству, да явит ми, не туне-ли мое бедное страдание? «Дьякон Федор про себя рассказывает, что когда он сидел в заточении в Угрешском монастыре, «по триех неделях помысли окаянный молити всещедраго Бога, дабы известил сердцу моему Христос: аще неправо что старое наше благочестие и новое что добро». Он же рассказывает про себя: «егда прииде нам весть, яко Соловецкий монастырь взят бысть и разорен: и аз грешный вельми оскорбихся о том, и правило отверг того дни, и начат седя стужати Христу – свету, я от горести с досадою глаголати, яко Вскую попусти последнюю обитель разорити и осквернити, – бия рукама своима в перси и о постелю свою от зельные жалости; презрел мя еси Господи – глаголаше, – и не хощу уже впредь просити у Тебя ни очем, ни псалмов дети, токмо едино: создавый мя, помилуй мя, глаголати, буди воля Твоя!... По сем аз о клятвах сумневахся и сетовах некогда. В пост Филипов отпев заутреню рано, и повалихся на скамейку, и налах размышляти в себе, глаголя: что се, Господи, будет? тамо, на Москве, клятвы вси власти налагают за старую веру и на прочих верных, и зде у нас между собою стали клятвы и мои друзи мене проклинают за несогласие с ними в вере же, во многих догматех, болши и никонианских!... Да еще ми бысть, продолжает рассказывать Федор, печаль велия после казни нашея зде, яко дни три лишитимися и правила обычного всего: зане стужих ся продолжения ради мучительского томительного, бысть в смущении велице, и по премногу отяготихся скорбию от зельного томления, яко разорен есть и обруган от отступник, и разлучен со всеми своими, и в далекую страну заточен, и обрезан двократы языка, и обсечен рукою, и жив в земли загребен, яко во гробе, и заключен и злою стражею огражен, и гладом и наготою я всякою теснотою утомляем есмь, и дымом повсядневным и горким чадом умерщвляем всегда. И стенах зело к Богу о сем, глаголя: Господи сердцеведче всех праведный судия! Что будет по сем Твоя святая воля о нас бедных? И проклинах день рождения своего, яко же Иов, от зельные печали тоя».

На возможность, при благоприятных условиях, примирения с реформою Никона и самых упорных ее противников указывает следующий случай, бывший с Аввакумом. В Тобольске, рассказывает про себя Аввакум, он стал было ходить из простого любопытства в православную церковь и сначала только ругался над новым богослужением, «а как привык ходить, так и ругаться не стал, что жалом – духом антихристовым и ужалило было». Кроме того в среде отделившихся в церкви из за обряда и книжных исправлений, еще очень рано появились уже распри, несогласия, нетерпимость, взаимные обличения в неправославии. Сами главари старообрядчества в своих сочинениях рисуют такую картину положения дел среди их приверженцев: протопоп Аввакум пишет: «меня никонияня еретиком зовут, дети духовные еретиком же зовут». Он же говорит о своих последователях: «затекаете во многом мудровании своем и уже друг друга гнушаетеся, и хлеба не ядите друг с другом. Глупцы! от гордости што черви капустные, все пропадете... Да не дивися ты тому, что несть согласия между верными... У нас повсюду ропот, да счет, да самомнение с гордостию, да укоризны друг друга, да напыщение на искренних, да всяк учитель, а послушников и нет». Дьякон Федор поучает своих последователей: «от всякия злые вещи огребайтеся, и пустых распрей и свиров бегайте. Сими злыми диавол в нас любовь разоряет, еже есть начало и конец всякому благу: исполнение бо закона любви есть .

Наряду с распрями и несогласиями, проявившимися так рано между противниками церковной реформы Никона, скоро обнаружилось между ними и нечто более важное, именно: мудрования неправославные и прямо еретические. Дьякон Федор говорит: «есть бо ныне мнози отцы и братия наша и матери и сестры страждут и умирают с нами за старые книги и догматы церковные, добре зело, по истине; нецыи же от них к той истине по неразумию много приплетают ложное мудрование о святых тайнах тела и крови Христове: веруют бо и мнят неподобно, еже освящатися и прилагатися хлебу и вину в тело и кровь Христову на проскомидии, преже еще и начала литоргии, и с никонияны всуе прятся о том, л страдание праведное тою неправдою безчестят, и вину укоризненную врагам своим сами дают на ся праведну.., Есть бо неции невежи от нашего священного чина и от простолюдин, кои мнят и просто веруют, прежде начала обедни совершенно тело Христово и кровь, и к тому приводят от Херувимския песни: «яко царя всех подемлюще». К числу таких «невежд от нашего духовного чина», имевших «ложное мудрование» о времени пресуществления святых даров принадлежал прежде всего известный суздальский священник Никита Добрынин, обыкновенно называемый Пустосвят. В челобитной государю Никита не раз настойчиво заявляет, стараясь привести в доказательство разные свидетельства, что еще на проскомидии «силою и действием пресвятого и животворящего Духа хлеб в самое истинное тело Христово, иже нас ради на кресте прободенное, претворяется, и вино и вода в самую истинную боготочную кровь и воду, истекшу из пречистых прободенных ребр его, умне же и невидимо, паче всякого естественного смысла, яко же той сам воплотившийся и пострадавший плотию Христос Бог весть» .

Таких же «неподобных» верований на время пресуществления святых даров держались и такие столпы старообрядства, как Аввакум и Лазарь. Но к этим неподобным верованиям у них присоединялись еще ложные мудрования о св. Троице и по другим вопросам христианского вероучения. В этом отношении особенно любопытны и характерны прения, происходившие между дьяконом Федором, Аввакумом и Лазарем. Протопоп Аввакум говорит об этом: «увы мне грешному! Ей, слезам достойно есть! , у меня здесь диявол от десных ссору положил, – в догматах считалися да и разбилися. Молодой щенок, Федор дьякон, сын духовный мне, учал блудить над старыми книгами и о святой Троице предкнулся и о Христове во ад сошествии и о иных, догматствуя по никониянки, нелепотно. В книге моей написано и послано к вам о Господе. Аз же, не утерпев безумию его, и слышати не мог хулы на Господа Бога моего, отрезал его от себя и положил под клятвою, не ради внешних досад, – никакоже! – Но ради безстудства его на Бога и хулы на старых книг. Буди он проклят он – враг Божий!» Дьякон Федор, с своей стороны, подробно рассказывает в чем именно состояли его прения с Аввакумом и Лазарем. «А распри со мною у них, говорит он, много было зело, и брани и клятвы друг с другом о многих догматех великих сих. Они убо, протопоп Аввакум и поп Лазарь, начали Троицу на трех престолех исповедовати, и трибожну, и трисущну глаголют; и в трех лицах по три состава глаголет Лазарь; а Христа четверта Бога глаголют быти и на четвертом престоле седяща, и самого существа божественного не исповедывают, но силу и благодать от сыновни ипостаси, излиявшуюся в девицу, глаголют, а самое де существо сыновне и Духа святого на землю никогда не сходит, но сила и благодать посылается. Дух свят не сам же сходил в пятидесятницу глаголют. Местом убо описуют они божество Св. Троицы, поиюдейски, плотским разумом. А во ад схождение Христово с плотию по востании от гроба исповедует Аввакум, и востание Христово от гроба не называет воскресением, но востанием токмо, а воскресде, как изо ада вышел. А Лазарь глаголет едину душу бывшу во аде с силою Божества и без плоти, до восстания от гроба, и восстание Христово от гроба называет воскресением, – Лазарь и Аввакуму противится в том. И о преложении святых даров оба они мудрствуют – сначала проскомидии совершенно тело Христово и кровь. И основание церкви на Петре апостоле глаголют, а не на Христе самом. Аз же диякон Феодор всего их мудрования не приемлю, но отметаю и обличаю, и прения творю с ними за ты вся, вышереченная зде... А протопоп Аввакум востания Христова из гроба не называет воскресением, но востанием токмо, а воскрес, глаголет, как изо ада вышел, а до востания душа его в руках Отчих бысть на небеси: тамо, глаголет, ходила к Богу Отцу, и кровь Христову гостинца носила и на жидов била челом, еже они Христа убили напрасно... А он, Лазарь поп, часто пряся со мною, вопит, глаголя: Троица рядком седит, – Сын одесную , а Дух святый ошую Отца на небеси на разных престолах, – яко царь с детьми седит Бог Отец, – а Христос на четвертом престоле особном сидит пред Отцем небесным! И Аввакум от него приял той алый толк, еже четверити Троицу трисвятую... Явно уже и глаголют так, – увы! – аще бы самое существо-де сошло в Девицу – ту, Христову мать, так бы и сожгло ее чрево-то... У ангелов он, Лазарь, глаголаше власы быти, и торочки на главах, и зерцала в руках и крыла у них... И после казни нашея вскоре начася у нас размова о сошествии Христове во ад, о немже писано выше сего, и сошествии святого Духа на апостолы во огненных языцех. Те убо языки на главах апостольских не Духа святого седение глаголал он, Аввакум, но благодать пришедшую из апостолов сквозь темя: не вместилась-де в них вся, да и на главы вышла!.. А в колесах живых, еже виде пророк Езекиил пред престолом Господним, в тех он самую ипостась святого Духа глаголет живушу... А союзник мой, отец Аввакум, клятву налагает на мя за сия, еже аз во едино Божество верую и три лица святые Троицы во едином Божестве исповедую, и царю уже и царевнам писал на мя: диякон-де во единобожество впал, прельстился!» Очевидно, некоторые даже главнейшие столпы старообрядчества, в своем религиозном миросозерцании еще не вышли из стадии грубых антропоморфических представлений о Божестве, от которых они никак не могли отрешиться и в своих умствованиях о христианском догмате Св. Троицы.

Указанные колебания, распри, нестроения, взаимные обличения, поражающие крайнею грубостью невежественные богословские мудрования, которые так резко проявились уже на первых порах возникновения старообрядчества, ясно указывали на внутреннюю его непрочность и несостоятельность, на полную возможность успешной борьбы с ним, если бы только и в последующее время она велась в духе и направлении деятельности русского собора 1666 года. Окончательно утвердив реформу Никона, осудив ее противников не за приверженность к святой русской старине, а только за хулы на новоисправленные книги, чины и обряды и за хулы на всю вообще церковь, и тем положив прочное начало к прекращению возникавшего было церковного раскола, собор 1666 года, обратил, в заключение, свое внимание на необходимость водворения более строгого церковного благочиния, на усиление надзора за жизнью и пастырскою деятельностью духовенства, поскольку она служила поводом к соблазну и нареканию на существующие церковные порядки. Сделать это было тем более необходимо, что первые представители старообрядчества, как мы знаем, принадлежали к кружку ревнителей благочестия, который образовался в начале царствования Алексея Михайловича и задался мыслью уничтожить различные пороки и недостатки в жизни народа, самого духовенства, как белого так и черного, различные беспорядки, сильно укоренившиеся тогда в отправлении различных церковных служб и т. под. Именно реформы в этой сфере кружек ждал и требовал от Никона патриарха, как своего бывшего сочлена и сторонника. Но Никон, как известно, сделавшись патриархом, сосредоточил всю свою деятельность исключительно на исправлении церковных книг и обрядов, оставив неисправленною ту сторону жизни, на исправлении которой особенно усиленно и энергично настаивали ревнители, убежденные, что в исправлении нуждается самая жизнь, а не книги. В этом смысле ревнители не переставали делать заявления и в последующее время. Поп Ирадион (дело о котором разбиралось в 1660 году) писал: «священство в мире яко душа в теле. Ведомо убо буди: епископ убо вместо всех Бога, священник же – Христа, прочий же святых ангелов; аз же мню: несть уже ни единого епископа, чтобы жил по епископски, ни священника, чтобы жил по священнически, ни инока, чтобы жил по иночески, ни христианина, чтобы жил по христиански, вси свой чин презреша. Игумени оставиша свои монастыри и возлюбиша с мирскими женами и девицами содружатися, а попове, оставльше учительство, и возлюбиша обедни части служить и кадило от грабления и от блуда на жертву Богу приносити, и мерзостное и дальнее своф житие всем являти, и благочестием лицемерствующееся, мняще частыми обеднями Бога умилостивити, недостойни и пияни, помрачени различными злобами, а слова Божия и слышать не хотяще». Дьякон Федор, указывая на существующие злоупотребления при поставлении в священно и церковно-служительския должности, замечает: «сие бо им подобаше исправляти, а не догматы отеческия превращати». Инок Авраамий тоже замечает: «подобает им, государь, самих себе исправити, еже по закону божественному свое житие устроити, а не закон божественный своими умыслами развращати» .

Справедливость указанных жалоб и обличений ревнителей была для всех очевидна. Все истинно благочестивые люди действительно соблазнялись тогда разными церковными беспорядками и нестроениями и искренно желали, чтобы архипастыри уничтожили их. Б виду этого собор русских иерархов 1666 года решился восполнить реформу Никона, сделать то, что Никон не мог, или не успел сделать т. е. решился по возможности уничтожить те злоупотребления и недостатки в религиозно-церковной жизни, на которые жаловались ревнители еще при патриархе Иосифе и на которые потом с ударением указывали противники церковной реформы Никона, поясняя при этом, что современные архипастыри занимаются только никому ненужными и не для кого неполезными переделками святой старины, а о том, что действительно требует исправления и переделки, что служит постоянным соблазном для всех верующих, – об исправлении этого они не заботятся.

Собор 1666 года обращается ко всем пастырям с особым довольно обширным воззванием, в котором он заповедует пастырям церкви по новоисправленным книгам «исправляти церковное все славословие чинно и немятежно и единогласно, и гласовое пение пети на речь, час же девятый велеть пети купно с вечернею, а не по литургии, ниже прежде литургии». Заповедует, чтобы священники наблюдали за опрятным содержанием всех церковных предметов, за правильным ведением записей о рождении и крещении, умерших, о браках, чтобы священники и дьяконы провожали умерших на кладбища, не погребали у церкви и не отпевали тех, которые не были на исповеди без особенно уважительных причин, чтобы они «страха ради человеческого, или сана величества стыдяся, мзду некую получив», не допускали до приобщения ев. тайн лиц недостойных, и чтобы для напутствовавия болящих, шли к ним без всякого замедления, «дабы не един христианин, мал и велик, не отошел света сего без покаяния и елеосвящения и причащения тела я крове Христовы». Собор предписывает поповским старостам и десятским накрепко смотреть, «чтобы священноиноцы и священницы, и прочий иноцы и причетницы не упивались и в корчмы пити бы не ходили и от сквернословия и срамословия и кощунства всякого удалялися» и хранили бы священный чин священства «беззазорным своим жительством». Предписывается чтобы священники поучали мирских людей «по вся воскресения по литургии, раздав антидор», внушали бы своим прихожанам неопустительно посещать все церковные службы, и приносить в дар церкви свечи, ладон и вино, а для нищих милостыню, «комождо по силе от праведного притяжания, а не от грабления и обиды и проклятого мздоимания неправеднаго»; чтобы молящиеся «стояли в церквах тихо и немятежно, и пению бы я чтению внимали и Господу Богу о оставлении грехов своих молилися от всея души, со умилением, и воздыханием, и со слезами, и в молитвах своих поклонения во время учиненное творили со знамением на себе честного креста». В видах соблюдения чинности и тишины во время богослужения собор «накрепко» наказывает священникам наблюдать, «чтобы нищие в церкви, во время пения, по церкви не бродили милостыни просити, а стояли бы в церкви нищие тихо во время божественного 4 пения, или бы стояли на паперти», где и должна им подаваться милостыня, непокорных же нищих «велети смиряти священникам за безчинство». В этих же видах собор предписывает священникам: «тако же бы велети имати и власы растящих, и ризы черные носящих, и босых ходящих, иже мнятся благоговейна быти, не суть же такови, – сих имати и приводити на патриаршей двор, а в прочих епархиях по градам приводити на митрополии и архиепископлии и епископлии дворы». Относительно черного духовенства собор заповедует архимандритам и игуменам, под угрозою епитимии, чтобы черные попы и дьяконы, без особого разрешения местного архиерея, ни под каким видом не переходили из монастыря в монастырь, и чтобы никто и ни кого не смел постригать в иноческий чин в домах, а постригали бы только в монастырях, при свидетелях, я не иначе бы, как после долгого искуса на монастырских работах.

В своем воззвании к пастырям церкви собор 1666 года внушает всем пастырям держаться новоисправленных Никоном книг, при этом однако вовсе не упоминает о старых книгах, как неправых; вовсе умалчивает и о старом обряде, как испорченном, а только рекомендует обряд новоисправленный, не показывая его отношения к старому. Так, собор предписывает знаменовать себя в крестном знамении тремя перстами, но при этом вовсе не говорит, чтобы двоеперстная форма перстосложения, которой в то время держалось большинство, была неправославная, еретическая-армянская, как ранее торжественно уверял в этом антиохийский патриарх Макарий, не говорит, чтобы двоеперстие было недопустимо для православных. Собор предписывает при крестном знамении говорить молитву: Господи И. Христе, Боже наш, помилуй нас, а не так, как говорят некоторые: Господи И. Христе, Сыне Божий, помилуй нас, при чем замечает: «от обычая неких глаголется и сия , и не обхуждаем ю сим, зане предводительствует сей молитве предложенная от нас зде молитва». Священникам повелевается при благословении слагать персты имянословно, но рядом с этим вовсе нет запрещения употреблять при благословении и иное перстосложение. Только относительно аллилуии отцы собора решительно требуют, чтобы всеми обязательно употреблялась трегубая аллилуиа, а никак не сугубая, так как, говорят отцы собора, «еже в житии святого Ефросима псковского писано глаголати дважды аллилуиа, в третье: слава тебе Боже, и о сем не мозите претися, зане тамо писано велия и несказанная хула на святую живоначальную Троицу, ее же и писанию предати не мощно» . Таким образом, принцип: не хулить старые книги, чины и обряды, не порицать и не укорять держащихся их, был очевидно, строго проведен и в соборном воззвании русских иерархов ко всем пастырям церкви, чем, конечно, отнимались поводы к препирательствам и взаимным неразумным обличениям в неправославии между держащимися старого и новоисправленного обряда и создавалась прочная основа для их примирения, которое, при таком положении дел, составляло уже только вопрос времени. Если же в действительности этого не случилось, то на это были особые причины, о которых будем говорить ниже.

В деятельности собора 1666 года относительно старообрядчества было однако и нечто недоговоренное, что препятствовало окончательному и быстрому водворению церковного мира и настоятельно требовало разъяснения. Собор 1666 года признал и узаконил существование в русской церкви новоисправленного церковного чина и обряда. Но и старый церковный чин и обряд тоже был торжественно узаконен таким же собором русских иерархов 1551 года и, к тому же, был освящен вековым употреблением церкви. Значит и новый и старый обряд одинаково опирались на постановления соборов русских иерархов и с этой точки зрения были, конечно, вполне равноправны. Но практически новый обряд уже признавался теперь церковью высшим и совершеннейшим нежели старый, который осуждался на вымирание. При спокойном течении дел этот процесс вымирания старого обряда и постепенной его замены новым, совершился бы конечно сам собою незаметно, в течении более или менее продолжительного времени. Но совсем другое дело, когда явился сильный и энергичный протест относительно замены старого обряда новым, причем этот протест решительно и твердо опирался на существующие и никем еще неотмененные постановления Стоглавого собора 1551 года. При таком положении дел, очевидно, требовалось точное и ясное определение того, как постановления собора 1666 года относятся к постановлениям собора 1551 года, так как одного умолчания о соборе, ранее узаконившем старый обряд, как единственно православный, при данных обстоятельствах, было недостаточно. Собору 1666 года необходимо было решительно высказаться: ровноправен или нет старый обряд с новым, считать ли постановления Стоглавого собора отмененными или еще имеющими свое значение? А между тем собор 1666 года, подобно патриарху Никону, совсем умалчивал об этих насущных вопросах, что конечно немало препятствовало успеху умиротворения враждовавших из-за церковного обряда. Был и другой очень важный пункт, оставшийся совершенно неуясненным собором 1666 года. Дело в том, что приверженцы старины постоянно и настойчиво проповедывали всем и всюду, что если Никон и его последователи изменили церковный обряд и чин, то значит они переменили и самую веру, ибо, по их убеждению, обряд так же всегда един и неизменен, как всегда едино и неизменно самое учение веры, изменение обряда есть необходимо изменение самой веры, почему они считали всех державшихся новоисправленного обряда оставившими старую веру и заменившими ее новою. Дьякон Федор, например, прямо говорит: подобает вам по новым книгам сызнова и крещение прияти от новых своих святителей, а то уже старое крещение не во спасение будет вам, но во осуждение вечное и на проклятие». Правда, новообрядцы старались заверить старообрядцев, что приняв исправленные Никоном церковные чины и обряды, они этим вовсе не изменяли своей веры, которая остается у них все тою же, какою она была и ранее, что принятый ими новоисправленный обряд вовсе не вводит чего либо нового в их прежние верования, так что о замене старой веры новою не может быть, в данном случае, и речи. Но старообрядцы никак не могли понять того, каким образом можно изменять обряд, а в то же время не изменять самой веры, каким образом приняв новый обряд, в то же время можно остаться при прежней вере. Вот именно этот-то пункт, совершенно непонятный тогдашним старообрядцам и служивший для лих главнейшим камнем преткновения в деле принятия новоисправленного обряда, и требовалось прежде всего объяснить я сделать вполне понятным. А между тем ни ранее, ни на соборе 1666 года, этот в высшей степени важный пункт не был однако выяснен, вследствие чего у приверженцев старины и не было уничтожено недоверие к новоисправленному обряду, не было уничтожено их подозрение, что принявшие новый обряд не изменили, ради этого, своей старой веры, а это необходимо вело к дальнейшим прискорбным столкновениям между сторонниками старого я нового обряда. Впрочем, указанные нами пункты, обойденные собором русских иерархов 1666 года, были потом решены на соборе 1667 года в присутствии восточных патриархов, но решены были так своеобразно, что вызвали формальное появление в русской церкви раскола старообрядчества, о чем подробно скажем ниже.