Афоризмы и цитаты эпикура. Что такое эпикурейство или почему древние греки считали, что нужно жить незаметно Теория познания Эпикура – кратко

Эпикур, (342/341–271/270 гг. до н. э.), древнегреческий философ, основатель эпикуреизма

Никакое наслаждение само по себе не есть зло; но средства достижения иных наслаждений доставляют куда больше хлопот, чем наслаждений.

Все, чего требует природа, легкодостижимо, а все излишнее – труднодостижимо.

Иные всю жизнь готовят себе средства к жизни.

Ничего нет страшного в жизни тому, кто по настоящему понял, что нет ничего страшного в нежизни.

Кому малого недостаточно, тому ничего не достаточно.

Никогда не хотел я нравиться народу – ведь народ не любит того, что я знаю, а я не знаю того, что любит народ.

Благородный человек всегда более занят мудростью и : одна из них есть благо смертное, другая - бессмертное.

Боги живут в «междумириях».

Боль есть величайшее из всех зол.

В письме одному из своих слушателей Эпикур пишет: «Это я говорю не многим, а тебе, ведь мы друг для друга достаточная аудитория».

Величайший плод ограничения желаний - свобода.

Во всех занятиях плод с трудом созревает по их окончании, а в философии познание и удовольствие бегут наперегонки. Наслаждение не следует за познанием, но познание и наслаждение существуют одновременно.

Всем желаниям следует предъявлять такой вопрос: что со мною будет, если исполнится то, чего я ищу вследствие , и если не исполнится?

Да, боги существуют, ибо знание о них - очевидность; но они не таковы, какими их полагает толпа.

Имей всегда больше ума, чем самолюбия.

Нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо, и, наоборот, нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно.

Имей всегда в своей библиотеке новую книгу, в погребе полную бутылку, в саду свежий цветок.

Кто кажется страшным, тот не может быть свободным от страха.

Кто не помнит о прошлом счастье, тот старик уже сегодня.

Кто советует юноше хорошо жить, а старцу хорошо окончить жизнь, тот неразумен не только потому, что жизнь ему мила, но еще и потому, что умение хорошо жить и хорошо - это одна и та же наука. Но еще хуже тот, кто рассуждает в духе Феогнида: «Хорошо не родиться.
Если ж родился - сойти поскорее в обитель Аида». Если он говорит так по убеждению, то почему не уходит из жизни? Ведь если это им твердо решено, то это в его власти. Если же он говорит в насмешку, то это глупо, потому что предмет совсем для этого не подходит.

Лучше с разумом быть несчастным, чем без разума счастливым.

Люди обижают друг друга либо из ненависти, либо из зависти, либо из презрения; но мудрец с помощью разума становится выше этого. Раз достигнув мудрости, он уже не может впасть в противоположное состояние даже притворно. Он больше, чем другие, доступен страстям, но мудрости его они не препятствуют.

Людям необходимы даже самые дурные законы, ибо, не будь их, люди пожрали бы друг друга.

Мудрец один способен верно судить о поэзии и музыке, хотя сам и не будет писать стихов.

Не может превратиться в безмозглого.

Мы ценим свой характер как свою собственность, хорош ли он и уважается ли или нет; так должно ценить и характер других.

Нагибайся только затем, чтобы поднять павших.

Начало всего и величайшее благо есть благоразумие. Поэтому оно дороже философии.

Начало и корень всякого удовольствия - удовольствие чрева, даже мудрость и прочее имеют к нему отношение.

Не избегай оказывать мелкие услуги: будут думать, что ты способен и на большие.
Необходимость есть бедствие, но нет никакой необходимости жить с необходимостью.

Один мудрец другого не мудрее.

Поблагодарим мудрую за то, что нужное она сделала легким, а тяжелое ненужным.

Проживи незаметно.

Редко судьба препятствует мудрому.

Самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого , так как, пока мы существуем, смерть еще отсутствует; когда же она приходит, мы уже не существуем.

Следует и философствовать и в то же время заниматься хозяйством и пользоваться всеми остальными способностями и никогда не переставать изрекать глаголы истинной философии.

Совсем ничтожен тот, у кого есть много причин для ухода из жизни.

Смертный, скользи по жизни, но не напирай на нее.

Человек бывает несчастлив или вследствие страха, или вследствие безграничной, вздорной страсти.

Эпикурейство в разговорной речи - синоним гедонизма. Эпикуреец - это симпатичный человек, живущий в свое удовольствие, правда, эгоцентричный и приземленный. Такие ассоциации имя Эпикура стало вызывать почти сразу после его смерти, еще в эллинистическую эпоху, и сохраняет до сих пор. Хотя сам философ мало в этом повинен, на самом деле его учение довольно далеко от обывательского представления.

Формироваться взгляды Эпикура начали еще в его детстве. Его мать была заклинательницей злых духов, она часто брала его с собой на работу, так что игры со сверстниками будущему философу заменило изгнание демонов. Эмоциональным фоном его детских лет был страх перед высшими силами, к которому потом прибавился и страх смерти, вызванный страшными хроническими болезнями - наподобие тех, что мучили веками позже Ницше. В 322 году до н.э. по закону о высылке иммигрантов из Афин ему пришлось уехать в Малую Азию. Там он уже выступил с собственным учением.

По мнению Эпикура, миссия философии - врачевание душевных страданий, что делает его учение практически психотерапией.

Философская система Эпикура в корне отличалась от всех предшествующих ей древнегреческих тем, что смещала акцент с космологии на этику. Взгляды Эпикура на устройство Вселенной не оригинальны, они почти полностью повторяют метафизику атомистов. Подобные вопросы были для него второстепенными. Главная цель философии, по его мнению, врачевание душевных страданий, что в каком-то смысле сближает эпикурейство с психотерапией.

Его тетрафармакон (лекарство четырех снадобий, универсальный рецепт счастья) - в первую очередь совет решить собственные проблемы:

- Не надо бояться богов.
- Не надо бояться смерти.
- Можно переносить страдания.
- Можно достичь счастья.

Ранние формы космологии представляли собой религиозные мифы о сотворении (космогония) и уничтожении (эсхатология) существующего мира.

Эпикуру на всю жизнь стало ненавистным то суеверное представление о божественном, которое он узнал в детстве в среде клиентов его матери. Он предложил думать, что бессмертные и блаженные боги пребывают в совершенном мире, не зная наших печалей и радостей. Им равно чужды гнев и милость к людям. Ну, а смерти не стоит бояться потому, что пока мы живы, она не имеет никакого отношения к нам, а когда умрем, то перестанем чувствовать, так что смерть уже не сможет нам досадить. Пусть эти объяснения кажутся наивными, Эпикур на них и не настаивал - он был согласен на любое другое, лишь бы оно учило противостоять страху.

Ополчаясь на страх, философ оставался терпимым к людям, и считал его естественной реакцией на зло и несовершенство мира. Но при этом продолжал мужественно бороться против всего, что могло пугать людей. Пожалуй, еще больший ужас, чем боги, типичному древнему греку внушал Рок. Поэтому на фатализм Эпикур нападал особенно яростно, не уставая доказывать, что человек обладает свободной волей.

Эпикур сторонился политики как дела суетливого и мешающего духовной свободе человека. Она, как и вообще активное участие в общественных делах, мешает достижению атараксии - независимости от забот и страданий. Эпикур учил: «Живи незаметно», но что же вообще совместимо с атараксией? Удовольствия, для которых мы и созданы. Через столетия Мишель Монтень в защиту Эпикура замечал, что не для страданий и горя же создан человек. Однако Эпикур считал, что счастья не достичь, угождая себе во всем. Лучше всего иметь как можно меньше желаний и не переходить назначенную природой меру. Неумеренные желания могут привести к телесной или душевной боли, и потому их следует отвергать.

Это, разумеется, уже тонкости. А тонкости толпой воспринимаются плохо, так что из наследия Эпикура запомнили скорее оправдание удовольствий, чем призыв к умеренности и независимости от суеты.

Как говорить

Неправильно «Мухояров был в гастрономическом отношении великий эпикуреец».

Правильно «Дмитрий, вам следует относиться к жизни эпикурейски и не менять айпады каждые полгода».

Правильно «Я не пойду на митинг - это противоречит моей эпикурейской позиции и мешает достигнуть атараксии».

Про­тив эпи­ку­рей­цев Плу­тарх, в каче­стве гла­вы Пла­то­нов­ской шко­лы, напи­сал не мень­ше деся­ти сочи­не­ний (Lampr. cat. 80-82. 129. 133. 143. 148. 155. 159. 178), из кото­рых до нас дошли толь­ко три: « Про­тив Колота» , « О том, что даже при­ят­ная жизнь невоз­мож­на, если сле­до­вать Эпи­ку­ру» и « Хоро­шо ли изре­че­ние: “Живи непри­мет­но”» . Послед­нее фигу­ри­ру­ет в так назы­вае­мом « Лам­при­е­вом пере­чне» (Lampr. cat. 178) под назва­ни­ем: « Об изре­че­нии: “Живи непри­мет­но”» . По фор­ме оно пред­став­ля­ет собою памят­ник ора­тор­ской про­зы, точ­нее пуб­лич­ную декла­ма­цию, весь­ма рас­про­стра­нен­ную в эпо­ху вто­рой софи­сти­ки и слу­жив­шую сред­ст­вом про­све­ще­ния и одно­вре­мен­но мораль­но-фило­соф­ско­го воздей­ст­вия на город­ское насе­ле­ние во всех циви­ли­зо­ван­ных обла­стях Рим­ской импе­рии. Про­из­не­сен­ная перед неиз­вест­ной ауди­то­ри­ей, эта речь пред­став­ля­ет собой напо­ри­стое, в агрес­сив­ном тоне, опро­вер­же­ние извест­но­го тези­са фило­со­фа Эпи­ку­ра о пре­иму­ще­стве апо­ли­тич­ной, уда­лен­ной от обще­ст­вен­ной и пуб­лич­ной карье­ры жиз­ни.

Мане­ра изло­же­ния здесь, как и вооб­ще в декла­ма­ци­ях это­го рода, крайне рито­рич­на, систе­ма дока­за­тельств носит откро­вен­но игро­вой, несерь­ез­ный харак­тер. Цита­ты из клас­си­ков, вро­де Гоме­ра и Эври­пида, при­зва­ны обос­но­вать такое, напри­мер, ало­гич­ное утвер­жде­ние, что Эпа­ми­нон­да облек­ли дове­ри­ем и вла­стью, вслед­ст­вие чего он стал зна­ме­нит и спас свой поги­баю­щий город. Если отвлечь­ся от софи­сти­че­ских пере­дер­жек, здра­вый смысл под­ска­зы­ва­ет, что в реаль­но­сти дело обсто­я­ло пря­мо наобо­рот: сна­ча­ла Эпа­ми­нонд стал изве­стен бла­го­да­ря сво­им заслу­гам, и лишь затем ему было пору­че­но коман­до­вать в войне про­тив спар­тан­цев.

Тем не менее, несмот­ря на кажу­щу­ю­ся игри­вость аргу­мен­та­ции напад­ки Плу­тар­ха на Эпи­ку­ра сле­ду­ет при­ни­мать совер­шен­но всерь­ез: тако­вы были пра­ви­ла игры, и херо­ней­ский фило­соф все­го лишь сле­до­вал обще­при­ня­тым стан­дар­там веде­ния идей­ной поле­ми­ки. Зажи­га­тель­ный, пла­мен­ный харак­тер речи захва­ты­ва­ет чита­те­ля, тем более что речь, нача­тая уже на доста­точ­но высо­кой ноте, к середине, а осо­бен­но к кон­цу дости­га­ет совер­шен­но исклю­чи­тель­но­го нака­ла, так что автор, выра­жа­ясь сло­ва­ми Пла­то­на (Ion 7, p. 536 b), впа­да­ет здесь в насто­я­щее поэ­ти­че­ское неистов­ство (ἐνθου­σιασ­μός ). Фра­зы ста­но­вят­ся все более взвин­чен­ны­ми эмо­цио­наль­но и услож­нен­ны­ми син­та­к­си­че­ски (чего сто­ит, напри­мер, гла­ва 5-я, кото­рую цели­ком запол­ня­ет одно могу­чее, слож­но­под­чи­нен­ное пред­ло­же­ние с изощ­рен­ной архи­тек­то­ни­кой), язык при­об­ре­та­ет воз­вы­шен­но-поэ­ти­че­скую окрас­ку (чис­ло пря­мых и кос­вен­ных цитат из вели­ча­во­го Пин­да­ра воз­рас­та­ет, при­чем места­ми Плу­тар­хо­вы фра­зы так плот­но спле­та­ют­ся со сло­ва­ми его бео­тий­ско­го сопле­мен­ни­ка, что почти невоз­мож­но пер­вые отде­лить от вто­рых), нако­нец, мелоч­ная и при­дир­чи­вая поле­ми­ка с оппо­нен­том усту­па­ет место вдох­но­вен­но­му, ярко­му гим­ну утвер­жде­ни­ям тех фило­со­фов, кото­рые трак­ту­ют вся­кое рож­де­ние и бытие как про­яв­ле­ние латент­но суще­ст­ву­ю­щих сил и субъ­ек­тов, и не менее ярко­му опи­са­нию адских муче­ний, глав­ное из кото­рых - бес­сла­вие и без­вест­ность.

Весь памят­ник в целом, несо­мнен­но, явля­ет нам любо­пыт­ней­шую стра­ни­цу антич­ной куль­ту­ры, и чита­тель, наде­ем­ся, полу­чит удо­воль­ст­вие как от рито­ри­че­ской фор­мы его, так и от фило­соф­ско­го содер­жа­ния. Пере­вод выпол­нен по изда­нию: Plu­tar­chi Mo­ra­lia. V. VI, 2. Ed. M. Poh­lenz, R. Westman. Leip­zig: B. Teub­ner, 1959. Цита­ты из антич­ных авто­ров, кро­ме осо­бо ого­во­рен­ных, пере­веде­ны нами зано­во с под­лин­ни­ка.

Содер­жа­ние: инвек­ти­ва про­тив авто­ра афо­риз­ма: отго­ва­ри­вая дру­гих от пого­ни за сла­вой, сам он вся­че­ски домо­гал­ся извест­но­сти (). Опро­вер­же­ние само­го афо­риз­ма: скры­вать­ся от обще­ства пагуб­но не толь­ко для стра­даю­щих душев­ным неду­гом и веду­щих пороч­ную жизнь, но и для людей выдаю­щих­ся, так как пер­вых это лиша­ет мораль­ной под­держ­ки (), а вто­рых - воз­мож­но­сти про­явить свою доб­ро­де­тель (). Скрыт­ность умест­на для тех, кто пре­да­ет­ся раз­вра­ту, но не для тех, кто поле­зен обще­ству; извест­ность дает доб­ро­де­те­лям сла­ву и при­ме­не­ние, а без­вест­ность пагуб­на для талан­тов (). Мрак подав­ля­ет рас­судок, а свет сти­му­ли­ру­ет душев­ные силы и разум (). Сама жизнь - это пере­ход из незри­мо­го состо­я­ния в зри­мое, а смерть при­во­дит к рас­па­ду и погру­же­нию в тьму (). Под­твер­жде­ние это­му - оби­тель бла­жен­ных, где даже ночью им све­тит солн­це, и адская без­дна, где нече­стив­цы лише­ны воз­мож­но­сти видеть свет ().

Неужто ты не видишь, что с наступ­ле­ни­ем ночи сон­ная вялость завла­де­ва­ет тела­ми, e и души охва­ты­ва­ет бес­силь­ная немощь, и рас­судок, сжав­шись от без­дей­ст­вия и уны­ния, чуть тре­пе­щет, как язы­чок туск­ло­го пла­ме­ни, бес­связ­ны­ми сно­виде­ни­я­ми, как бы наме­кая чело­ве­ку на про­ис­хо­дя­щее наяву, « а когда раз­го­ня­ет лжи­вые сно­виде­ния» вос­хо­дя­щее солн­це, и как бы сме­шав воеди­но, про­буж­да­ет и ожив­ля­ет све­том дея­тель­ность и созна­ние каж­до­го, тогда, по сло­вам Демо­кри­та , « питая с при­хо­дом дня новые помыс­лы» , люди, свя­зан­ные, как проч­ной нитью, вза­им­ным стрем­ле­ни­ем, под­ни­ма­ют­ся, каж­дый со сво­его места, к повсе­днев­ным заня­ти­ям.

F А я пола­гаю, что и самая жизнь, и, шире, суще­ст­во­ва­ние и при­част­ность к рож­де­нию даны чело­ве­ку боже­ст­вом для извест­но­сти. Он - незрим и неве­дом, носи­мый во всех направ­ле­ни­ях в виде рас­се­ян­ных мел­ких частиц, но когда рож­да­ет­ся, то, сгу­ща­ясь в себя и обре­тая раз­ме­ры, начи­на­ет све­тить­ся, ста­но­вясь из незри­мо­го зри­мым и из невид­но­го види­мым. Ведь рож­де­ние - это путь не к суще­ст­во­ва­нию, как утвер­жда­ют иные, а к извест­но­сти о суще­ст­во­ва­нии. Ведь оно не тво­рит рож­да­е­мо­го, но лишь выяв­ля­ет его, 1130 рав­но как и раз­ру­ше­ние суще­го не есть устра­не­ние в небы­тие, а ско­рее увод в незри­мое рас­пав­ше­е­ся на части. Вот поче­му солн­це, счи­тая его, по древним и искон­ным обы­ча­ям, Апол­ло­ном, назы­ва­ют Делос­ским и Пифий­ским , а гос­по­ди­на поту­сто­рон­не­го мира, кем бы он ни был, богом или демо­ном , назы­ва­ют, как если бы, рас­па­да­ясь на части, мы пере­хо­ди­ли в невиди­мое и незри­мое состо­я­ние, « вла­сти­те­лем незри­мой ночи и лени­во­го сна» . Я думаю, что и само­го чело­ве­ка древ­ние назы­ва­ли « све­том» имен­но пото­му, что каж­до­му, в силу род­ства, при­су­ще неудер­жи­мое b жела­ние узна­вать и быть узнан­ным. Да и саму душу неко­то­рые фило­со­фы счи­та­ют, в сущ­но­сти, све­том, дока­зы­вая это, сре­ди про­че­го, тем, что из все­го суще­ст­ву­ю­ще­го душа боль­ше все­го тяго­тит­ся без­вест­но­стью, нена­видит все смут­ное, и при­хо­дит в смя­те­ние от тем­ноты, пол­ной для нее стра­ха и подо­зре­ний, зато свет для нее так сла­до­стен и жела­нен, что без све­та, во мра­ке, ее не раду­ет ничто из вещей, по при­ро­де сво­ей при­ят­ных, но, при­ме­ши­ва­е­мый ко все­му, слов­но при­пра­ва, он дела­ет радост­ным и отрад­ным вся­кое наслаж­де­ние, вся­кое раз­вле­че­ние и уте­ху . c Тот же, кто ввер­га­ет себя в без­вест­ность, обле­ка­ет­ся мра­ком и зажи­во себя погре­ба­ют, види­мо, тяготят­ся самим рож­де­ни­ем сво­им и не хотят бытия.

Ведь при­ро­ду сла­вы и бытия пока­зы­ва­ет оби­тель бла­го­че­сти­вых : « там даже ночью им све­тит яркое солн­це , а средь лугов, покры­тых пур­пур­ны­ми роза­ми» , рас­сти­ла­ет­ся рав­ни­на, пест­ре­ю­щая цве­та­ми пло­до­нос­ных, пыш­ных, тени­стых дерев, и бес­шум­но текут пол­но­вод­ные реки , а сами они, про­ха­жи­ва­ясь вме­сте и мир­но бесе­дуя, про­во­дят вре­мя в вос­по­ми­на­ни­ях и раз­го­во­рах о тех, кто родил­ся и суще­ст­ву­ет. Третья же доро­га , d сбра­сы­ваю­щая души в мрач­ную без­дну, пред­на­зна­че­на тем, кто про­жил нече­сти­вую, без­за­кон­ную жизнь. « Отсюда изли­ва­ют бес­пре­дель­ный мрак мед­лен­ные реки угрю­мой ночи» , при­ни­мая в себя и оку­ты­вая без­вест­но­стью и забве­ни­ем нака­зу­е­мых. Ведь кор­шу­ны не тер­за­ют веч­но печень зло­де­ев , погре­бен­ных в зем­ле (она дав­но без остат­ка сго­ре­ла или истле­ла), и тас­ка­ние тяже­стей не изну­ря­ет тела нака­зу­е­мых (ибо « креп­кие жилы уже не свя­зу­ют ни мышц, ни костей их» , и нет у мерт­вых остат­ка тела, могу­ще­го при­нять тяжесть заслу­жен­ной кары), e но поис­ти­не, есть лишь одно нака­за­ние для про­жи­ваю­щих пороч­ную жизнь: бес­сла­вие, без­вест­ность и исчез­но­ве­ние, бес­след­но устра­ня­ю­щее их в угрю­мые воды Леты, погру­жаю­щее в без­дон­ную мор­скую пучи­ну , вле­ку­щее за собой ник­чем­ность и без­дей­ст­вие, а так­же пол­ное бес­сла­вие и без­вест­ность.

ПРИМЕЧАНИЯ

Юно­ше­ски запаль­чи­во­му тону декла­ма­ции соот­вет­ст­ву­ет ее рез­кое, без пред­и­сло­вий (προοίμιον , exor­dium), нача­ло. По Ари­сто­те­лю (Arist. rhet. 3. 1415b8; ср. ), даже если ора­тор име­ет дело с понят­ли­вым слу­ша­те­лем, все рав­но речь сле­ду­ет начать хотя бы с пере­чис­ле­ния основ­ных ее тези­сов, «чтобы тело, если так мож­но выра­зить­ся, име­ло и голо­ву» (ср. : «вся­кая речь, подоб­но живот­но­му, долж­на иметь тело, а вме­сте с ним ноги и голо­ву, при­чем сред­няя часть ее и конеч­но­сти долж­ны быть сораз­мер­ны и друг дру­гу, и цело­му»).

Eur. fr. 905 Nauck 2 (цити­ру­ет­ся: v. Alex. 53; Luc. apol. 5; Men. mon. 332; ; ср. ; Max. Tyr. 31, p. 409). Веро­ят­ный смысл сен­тен­ции: «преж­де чем поучать дру­гих, сам научись сле­до­вать сво­им прин­ци­пам» (ср. Lc 4. 23: ἰατ­ρέ θε­ράπευ­σον σεαυτόν ).

Сици­ли­ец Гна­тон и афи­ня­нин Филок­сен - зна­ме­ни­тые в древ­но­сти чре­во­угод­ни­ки (ср. ; ; ; At­hen. 1. 6b; 5. 220b). Филок­сен, выс­шее удо­воль­ст­вие пола­гав­ший­ся в ося­за­нии пищи, даже молил­ся, чтобы глот­ка у него ста­ла длин­ней журав­ли­ной (Arist. eth. Nic. 1118a33. eth. Eud. 1231a15. probl. 28. 7, p. 950a3). Ари­сто­фан в сво­их шут­ках (vesp. 84. nub. 686) неод­но­крат­но упо­ми­на­ет его гомо­сек­су­а­лизм и рас­пут­ство.

Так назы­вае­мый «пара­докс» (πα­ράδο­ξον ), фра­за, содер­жа­щая, неожидан­ную для слу­ша­те­лей мысль, кото­рая тут же, после эффект­ной пау­зы пояс­ня­ет­ся.

Ср. насмеш­ли­вое выска­зы­ва­ние о скеп­ти­че­ском фило­со­фе Тимоне пери­па­те­ти­ка Иеро­ни­ма: «Как ски­фы стре­ля­ют, убе­гая, и стре­ля­ют, пре­сле­дуя, так иные фило­со­фы любят уче­ни­ков, гоня­ясь за ними, а иные - убе­гая от них, как Тимон» (Diog. Laert. 9. 112).

τυμ­βω­ρύ­χος , т. е. маро­дер, рас­ка­пы­ваю­щий и разо­ря­ю­щий моги­лы (ср. Ar. ran. 1149; Luc. Jupp. Tr. 52), или про­фес­сио­наль­ный могиль­щик, за пла­ту рою­щий могиль­ные ямы (ср. Sext. math. 7. 45).

Обы­чай, при­пи­сы­ва­е­мый жите­лям Вави­ло­нии: ; (по дру­гой вер­сии - егип­тя­нам и ибе­рий­цам: ).

Ср. иде­аль­ный образ фило­со­фа-кини­ка, кото­рый, как врач, совер­шая обход сограж­дан и щупая у них пульс, дол­жен им давать ука­за­ния: «У тебя лихо­рад­ка, у тебя голов­ная боль, у тебя подаг­ра», «Тебе сле­ду­ет голо­дать, тебе мож­но есть, тебе луч­ше воз­дер­жать­ся от бань», «Ты нуж­да­ешь­ся в кро­во­пус­ка­нии, а ты - в при­жи­га­нии» (Epict. diss. 3. 22. 73).

Рито­ри­че­ское пре­уве­ли­че­ние: соб­ст­вен­но­руч­но Фра­си­бул тира­нов не уби­вал, хотя сыг­рал важ­ней­шую роль в свер­же­нии афин­ской «оли­гар­хии Трид­ца­ти» (декабрь 404 г.).

Уче­ни­ков Эпи­ку­ра даже назы­ва­ли εἰκα­δισ­ταί , пото­му что они отме­ча­ли память сво­его учи­те­ля по два­дца­тым чис­лам (εἰκάς ) Гаме­ли­о­на (At­hen. 7. 298d).

Хай­редем и Ари­сто­бул - бра­тья фило­со­фа (Diog. Laert. 10. 3), а Мет­ро­дор Ламп­сак­ский - его бли­жай­ший спо­движ­ник и уче­ник (ibid. 10. 23). Всем тро­им посвя­ще­ны не дошед­шие до нас сочи­не­ния Эпи­ку­ра (ibid. 10. 28).

Обе гете­ры, как утвер­жда­ли недоб­ро­же­ла­те­ли Эпи­ку­ра, сожи­тель­ст­во­ва­ли одно­вре­мен­но с ним и с его уче­ни­ком Мет­ро­до­ром (Diog. Laert. 10. 6; 10. 23).

Ср., одна­ко, Plut. non pos­se 1088b: «Они (эпи­ку­рей­цы) сами еди­но­душ­но утвер­жда­ют, что плот­ские наслаж­де­ния сто­ят ничтож­но мало, или вовсе нисколь­ко, если конеч­но, не пусто­сло­вят и не рису­ют­ся, когда Мет­ро­дор гово­рит, что «нам глу­бо­ко напле­вать на телес­ные наслаж­де­ния»».

Источник текста:

Памятники поздней античной научно-художественной литературы. Наука. 1964.

1. Однако ведь сам-то человек, сказавший эти слова, не пожелал остаться незамеченным: даже это суждение он высказал ради того, чтобы его заметили как человека необыкновенного образа мыслей, - иначе говоря, призывом к бесславию лукаво готовил себе славу!

Смешон мудрец, немудрый в деле собственном!

Рассказывают про Филоксена из Эриксиды и про сицилийца Гнафона , будто они были такими обжорами, что сморкались в блюда с лакомствами, чтобы внушить сотрапезникам отвращение к этим яствам, а самим наесться вволю; вот так и люди, не в меру жадные до славы, хотят оклеветать ее перед другими, как бы своими соперниками в любви к ней, лишь бы получить ее без состязания. Еще они похожи на гребцов, которые усаживаются лицом к корме, но корабль-то однако же гонят вперед, и обратное движение воды, возникающее от ударов весел, подталкивает суденышко, - так и эти люди, давая подобные советы, гоняются за славой, как бы отвернув от нее лицо. К чему было говорить все это, к чему записывать, к чему издавать для будущих времен, если он хотел остаться неизвестным для своих современников, - это он-то, который позаботился, чтобы о нем узнали даже потомки!
2. Но довольно об этом. Но разве само по себе изречение не худо? "Живи незаметно" - такой совет подходит гробокраду. Или, может быть, жить позорно? Почему это о нас никто и знать не должен? А вот я посоветовал бы: "Даже если ты живешь скверно - не силься жить незаметно; лучше образумься, раскайся, исправься. Если в тебе есть что-нибудь хорошее, не будь бесполезным, если дурное - не избегай воспитания".
Но лучше разграничить и обособить, кому, собственно, ты даешь такое наставление. Положим, что человеку невежественному, порочному, вздорному, - так ведь это все равно, что сказать: "Скрывай свою лихорадку, скрывай свое помешательство, а то врач узнает! Ступай, забейся в уголок потемнее, чтобы остаться со своими недугами незамеченным!" Вот твои слова: "Ты болен неотвязной и гибельной болезнью - своей порочностью; так ступай и спрячь эту зависть, эти приступы суеверия, но страшись отдать себя в руки тех, кто способен вразумлять и врачевать!"
А вот в глубокой древности и больных пользовали всенародно: каждый, если сам раньше перенес ту же хворь или ходил за больным и по опыту мог сообщить что-нибудь полезное, давал нуждающемуся совет : так-то, если верить рассказам, из накапливаемого опыта родилось великое искусство врачевания. Наподобие этого следовало бы и нездоровые нравы и душевные язвы обнажать перед глазами всех, чтобы каждый мог рассмотреть положение дела и сказать: "Ты гневлив? Остерегайся того-то. Ты завистлив? Предприми то-то. Ты влюблен? Когда-то и я был влюблен, но образумился". Но вместо этого люди отрицают, скрывают, прячут свои пороки и тем самым загоняют их вглубь.
Но положим, что ты советуешь таиться и скрываться достойным людям. В таком случае ты говоришь Эпаминонду: "Не начальствуй воинами!", Ликургу - "Не издавай законов!", Фрасибулу - "Не свергай тираннов!", Пифагору - "Не воспитывай юношей!", Сократу - "Не веди бесед!", да и себе же первому, Эпикур, - "Не пиши писем асийским друзьям! Не зови учеников из Египта! Не сопровождай повсюду лампсакских эфебов! Да и книг не рассылай, не показывай всем и каждому свою мудрость, - и не делай распоряжений о своих похоронах!" В самом деле, к чему совместные трапезы, к чему собрания друзей и красавцев, к чему все эти тысячи строк, так трудолюбиво сочиненных и составленных и посвященных Метродору, или Аристобулу, или Хередему , дабы они и после смерти не были безвестными, коль скоро ты предписываешь добродетели - бесславие, мудрости - безмолвие, успеху - забвение?
4. Но если ты хочешь изгнать из жизни гласность, как на пирушке гасят свет, чтобы в безвестности можно было предаваться каким угодно видам наслаждения, - что же, тогда ты можешь сказать: "Живи незаметно". Еще бы - коль скоро я намерен жить с гетерой Гедией и с Леонтион , "плевать на прекрасное" и видеть благо "в плотских ощущениях" - такие вещи нуждаются во мраке и в ночи, для этого нужны забвение и безвестность. Не если кто-нибудь восхваляет в миропорядке бога, справедливость, провидение , в нравственном мире - закон, согласие, гражданскую общность, а в последней - достойное, а не "пользу" , чего ради такому человеку скрывать свою жизнь? Чтобы ни на кого не оказать доброго воздействия, никого не побудить к соревнованию в добродетели, ни для кого не послужить прекрасным примером?
Если бы Фемистокл таился от афинян, Камилл - от римлян, Платон - от Диона , то Эллада не одолела бы Ксеркса, не устоял бы город Рим, и Сицилия не была бы освобождена. Свет, как мне кажется, помогает нам не только видеть друг друга, но, прежде всего, быть друг для друга полезными; так и гласность доставляет добродетели не только славу, но и случай проявить себя на деле. В самом деле, Эпаминонд до сорока лет оставался безвестным и за это время не смог принести фиванцам никакой пользы; но когда ему оказали доверие и предоставили власть, он спас от гибели отчизну и избавил от рабства Элладу, воспользовавшись славой, как светом, чтобы в должный миг явить готовую к делу доблесть.

Он обжитой сияет, словно меди блеск;
Но, праздный, и заброшенный, погибнет ... -

не только "дом", как говорит Софокл, но и дух человеческий: в бездействии и безвестности он как бы ржавеет и дряхлеет. Тупой покой и праздная, вялая жизнь расслабляют не только тела, но и души. Как вода при отсутствии света и стока загнивает, так и у людей, ведущих неподвижную жизнь, если в них и было что хорошего, все эти врожденные силы гибнут и преждевременно иссякают.
5. Разве ты не видишь, как с приходом ночи тела людей сковывает ленивое оцепенение, а души охватывает сонная вялость, и рассудок, ограниченный пределами самого себя, словно едва тлеющий огонь, от праздности и изнеможения сотрясается несвязными видениями, свидетельствуя лишь о том, что еще живет человек?

Но едва лишь разгонит видений обманчивых стаю

восходящее солнце, едва оно, как бы соединяя воедино, всех разбудит и обратит своим светом к действию и мысли, - тогда люди, "с новыми думами при начале нового дня", как говорит Демокрит , влекомые друг к другу душевным побуждением, словно неизбывной тягой, из разных мест собираются, чтобы приступить к трудам.
6. Мне представляется, что и самая жизнь, то, что мы вообще появляемся на свет и становимся причастными рождению, дано человеку божеством для того, чтобы о нем узнали. Никто во всем свете не знает и не ведает человека, пока он пребывает ничтожным и обособленным; когда же он родится, когда он придет к людям и вырастет, он становится известным из безвестного и заметным из скрытого. Ведь рождение - стезя не к бытию, как говорят иные, но к тому, чтобы о твоем бытии знали: кто рождается, тот еще не становится человеком, а лишь является на свет. Так и гибель существующего - это не переход в небытие, но скорее сведение через распад к недоступному для восприятия состоянию. Поэтому-то эллины, полагая, в соответствии с древними отеческими установлениями, что Аполлон - это Солнце, именуют его Делием и Пифийским , а владыке противоположного удела - будь то бог или демон - дают прозвание в соответствии с тем, что в недоступное зрению место отходим мы, подвергаясь разрушению: его называют "темной ночи царем и праздного сна".
Я думаю, что и человека древние потому называли φως , что в каждом из нас живет врожденное страстное желание - познавать других и быть узнанным в общении самому. Да и самое душу некоторые философы считают по ее сущности светом; при этом они пользуются как другими доводами, так и тем соображением, что из всего сущего тяжелее всего душа переносит неведение, что она ненавидит мрак и боится темноты, внушающей ей страхи и подозрения. Свет же столь сладостен, столь желанен для нее, что ничем из иных вещей, по природе своей приятных, она не хочет насладиться без него, во мраке: свет, как всеобщая приправа, сообщает всякому удовольствию, всякой утехе и забаве привлекательность для человека. Тот же, кто ввергает себя самого в безвестность, облачается во мрак и хоронит себя заживо, тот, похоже, недоволен тем, что родился, и отказывается от бытия.
7. Ведь природа славы и бытия не чужда, по рассказам поэтов, обители блаженных .

Им и ночью сияет в глубинах подземных солнце,
В лугах, что покрыты пурпурными розами ,

и перед ними простирается долина, красующаяся цветами плодоносных, цветущих и тенистых деревьев; тихо и спокойно протекают некие реки. А обитатели тех мест проводят время в воспоминаниях и беседах о делах прошедших и настоящих.
Третья же стезя, уготованная тем, кто прожил жизнь нечестиво и беззаконно, ввергает души в некий мрак, в бездну,

Отколе медлительные реки мрачной ночи Безбрежную мглу изрыгают .

Реки эти подхватывают обреченных каре и скрывают их в безвестности и забвении. Ведь лежащим в земле злодеям коршуны не терзают печень - она или сгорела, или сгнила! - тела наказуемых не страдают и не изнемогают под бременем груза ведь:

Крепкие жилы уже не связуют ни мышц, ни костей их ,

и у мертвых не остается плоти, которая могла бы принять наложенное наказание. Нет, - но одна кара воистину существует для тех, кто прожил дурную жизнь: бесславие, безвестность, бесследное уничтожение, которое влечет их в скорбную реку Забвения и топит в бездонном и пустынном море, ввергая в никчемность и праздность, в полную безвестность и бесславие.

«Живи незаметно» - известное изречение Эпикура (фр. 551 Usener), пользовавшееся в древности большой популярностью: упоминания о нем, его отголоски и полемика с ним встречаются у многих античных писателей, от Горация и Овидия до Фемистия и Юлиана Отступника.
Эврипид, фрагмент 905.
Анекдот о Филоксене и Гнафоне у других авторов не встречается. Плутарх упоминает Гнафона. как образец наглого парасита, любящего обжираться на даровщинку, также в «Застольных изысканиях», VII, 6.
К сходному сопоставлению больных телесными болезнями и тех, кто нуждается во врачевании души, Плутарх прибегает в своем трактате «Как можно почувствовать свои успехи в нравственном самоусовершенствовании», гл. 11.
Встречающиеся у античных авторов описания обычая всенародного консультирования больных на древнем Востоке (у вавилонян) восходят к Геродоту, I, 1–97.
Фрасибул - афинский политический деятель и полководец VIV вв. до н. э., возглавивший в 404–403 гг. реставрацию афинской демократии.
Об отношениях ж переписке Эпикура со своими малоазиатскими и египетскими последователями известно только из этого упоминания. В Лам–псаке (город в Малой Азии), Эпикур бывал сам и имел талантливых учеников из числа его уроженцев (Метродор, Идоменей, Колот и др.).
Завещание Эпикура приводится у Диогена Лаэртского, X, 18. Оно обязывало учеников ежегодно в день рождения своего учителя совершать жертвоприношения ему самому, его родителям и братьям и, кроме того, в память о нем собираться по 20–м числам каждого месяца.
Метродор из Лампсака (330–277 до н. э.) - последователь и один из ближайших друзей Эпикура, которому были посвящены многие сочинения учителя. Аристобул и Хередем - братья Эпикура; некоторые утраченные сочинения Эпикура имели форму посланий к ним, а после их смерти философ каждого из них почтил похвальным словом.
Гедия и Леонтион - гетеры. Из них особенно известна вторая, характеризуемая преданием как ученая женщина: ей даже приписывалось сочинение «Против Теофраста» (Цицерон, «О природе богов», I, 33, 93).
Имеются в виду слова Эпикура (фр. 512 Usener) «Я плюю на красоту и на тех, кто попусту восхищается ею, когда она не доставляет никакого удовольствия».
Это высказывание Эпикура вызывает взрыв негодования у Сенеки, письмо 92, 6: «Так счастливым делает телесное ощущение? Что же ты колеблешься сказать, что человеку хорошо, если хорошо его нёбу? И ты причислишь - не скажу к мужам, но к людям - того, чье высшее благо заключено во вкусовых, зрительных и звуковых ощущениях!»
Защита идеи божественного промысла, благого провидения является основным мотивом антиэпикуровской полемики Плутарха, привлекающего, по выражению Маркса, «философию на суд религии». См.: К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М., 1956, стр. 24. Впрочем, в нашей диатрибе вопросы отношения к религии занимают очень мало места, отступая на второй план перед основной темой.
По–видимому, Эпикур говорил в какомто из своих утраченных сочинений о практической пользе как источнике морали и основе общественной жизни людей (фр. 524 Usener). Эти взгляды встречают у Плутарха немного ханжеское возмущение.
Дион Сиракузский, страстный последователь и друг Платона, в 357 г. сверг в Сиракузах тиранна Дионисия Младшего. Однако из его попыток претворения в жизни аристократической утопии Платона ничего не вышло, сам он вскоре был убит своими же сторонниками, и Дионисий Младший вернулся к власти. Плутарх написал жизнеописание Диона.
Софокл, фрагмент 780.
Каллимах, фрагмент 93.
Демокрит, II, 91, 19 слл. Diels.
Эти рассуждения о природе Аполлона в высшей степени характерны для Плутарха. О солнечной сущности Аполлона Плутарх говорит неоднократно (например, «О падении оракулов», 42, «О надписи «Е» в Дельфах», 21, и др.). Эпитеты «Делий» (т. е. «Делосский») и «Пифийский» (т. е. «Дельфийский») используются Плутархом для игры слов: первое сопоставляется с прилагательным δῇλος («ясный»), второе, по–видимому, с глаголом πυνθάνομαι («узнаю»), так как солнечный свет дает возможность познавать мир.
Имеется в виду Аид, имя которого, прямо не называемое, также служит поводом для игры слов ввиду · своего сходства с прилагательным ἀειδής - «незримый» (ср. ниже «в недоступное зрению место отходим мы…»). Аналогичную антитезу Аполлона и Аида как мировых начал света и тьмы мы находим у Плутарха в его диалоге «О надписи «Е» в Дельфах», 20.
Снова игра слов: φώς (слово архаическое) - «муж», «человек»; φῶς - «свет».
В начале седьмой главы текст сильно испорчен и содержит значительную лакуну. Перевод первой фразы главы приблизительный, по смыслу. Фразу о «третьей стезе», по–видимому, следует понимать так: одна дорога ведет человека на Олимп (если герой после смерти становится богом, как это было с Гераклом), вторая - в страну блаженных, описываемую в начале главы, третья - в места, где наказывают грешников.
Пиндар, фрагмент 129.
Пиндар, фрагмент 130.
По распространенному мифу, коршуны терзают в загробном мире печень Тития, оскорбившего богиню Латону; что касается «бремени груза», то Плутарх мог иметь в виду Сизифа, вкатывающего камень в гору, или водоносиц–Данаид.
«Одиссея», XI, 218 (пер. В. Жуковского).
«Река Забвения» - Лета (λήθη по–гречески и означает «забвение»).