Диалог Платона «Законы. Платоновские диалоги

Критон. но ты уже видишь, сократ, что необходимо также заботиться и о мнении большинства. Теперь-то оно ясно, что большинство способно причинить не какое-нибудь маленькое, а пожалуй что и величайшее зло тому, кто перед ним оклеветан.

Сократ. Стало быть, уже не так-то должны мы заботиться о том, что скажет о нас большинство, мой милый, а должны заботиться о том, что скажет о нас тот, кто понимает, что справедливо и что несправедливо, - он один да еще сама истина. [...] Подумай-ка ты опять вот о чем: стоим ли мы еще или не стоим за то, что всего больше нужно ценить не жизнь как таковую, а жизнь достойную?

ЕВТИФРОН

Сократ. Скажи ради Зевса, Евтифрон, ты-то себя считаешь настолько точно осведомленным в божественных законах и в вопросах благочестия и нечестия, что не страшишься - даже если бы все было так, как ты говоришь, - сам совершить нечестивое дело, преследуя отца по суду?

Евтифрон. Мало было бы от меня пользы, Сократ, и ничем бы не отличался Евтифрон от большинства людей, если бы я не был точно осведомлен о подобных вещах. Сократ. Пожалуй, уважаемый Евтифрон, для меня самое лучшее - стать твоим учеником... Поведай же мне, ради Зевса... в чем заключается благочестие и нечестие как в отношении убийства, так и во всем остальном? Ведь ты подтвердил, что именно в силу единой идеи {Эйдос - вид и идея (то, что видно) основные термины платоновского учения об идеях, они выражают структурную особеннность предметно-смысловой цельности каждой вещи, оказываясь видением предметно-смыслового оформления действительности. - А.Т.} нечестивое является нечестивым, а благочестивое - благочестивым. [...] Так разъясни же мне относительно этой идеи, что именно она собой представляет, дабы, взирая на нее и пользуясь ею как образцом, я называл бы что-либо одно, совершаемое тобою либо кем-то другим и подобное этому образцу, благочестивым, другое же, не подобное ему, таковым бы не называл.

Евтифрон. Итак, благочестиво то, что угодно богам, нечестиво же то, что им неугодно. [...]

Сократ. Значит, и то, что у богов бывает противоборство, междоусобицы и взаимная вражда, - это тоже ты подтверждаешь?

Евтифрон. Да, подтверждаю. Сократ. А среди богов, благороднейший Евтифрон, одни, по твоим словам, почитают одно справедливым, прекрасным, постыдным, добрым и злым, а другие - другое: ведь не восставали бы они друг на друга, если бы не спорили из-за этого. Как ты думаешь?

Евтифрон. Ты прав. Сократ. Но, Евтифрон, согласно этому рассуждению, благочестивое и нечестивое это одно и то же.

Евтифрон. Видимо, так. Сократ. Но давай внесем сейчас такую поправку в рассуждение: нечестиво ненавистное всем богам, а угодное всем им - благочестиво, если же что-либо одни из них любят, а другие ненавидят, то это либо ни то ни другое, либо и то и другое одновременно. Но подумай вот о чем: благочестивое любимо богами потому, что оно благочестиво, или оно благочестиво потому, что его любят боги? ... Не потому ведомое ведут, что оно является ведомым, но оно потому и ведомо, что его ведут; наконец, не потому несомое несут, что оно несомо, но оно несомо, потому что его несут. Значит, ясно, Евтифрон, что я хочу сказать, а именно: если нечто является чем-то и что-то испытывает, то не потому оно является, что бывает являющимся, но являющееся потому что является; и не из-за того оно нечто испытывает, что бывает страдающим, но страдает из-за того, что нечто испытывает. Что же мы скажем, Евтифрон, о благочестивом? [...] Значит его любят потому, что оно благочестиво, а не потому оно благочестиво, что его любят? Ну а богоугодное ведь является таковым потому, что оно угодно богам? [...] Значит, богоугодное, Евтифрон, - это не благочестивое и благочестивое - это не богоугодное, как ты утверждаешь, но это две различные вещи.

Евтифрон. Итак, Сократ, мне представляется, что праведным и благочестивым является та часть справедливого, которая относится к служению богам; та же часть, что относится к заботе о людях, будет остальною частью справедливого.

Сократ. Ну а благочестие и праведность - это забота о богах, Евтифрон? Евтифрон. Именно так.

Сократ. Так, значит, и благочестие, будучи заботой о богах, приносит богам пользу и делает их лучшими? И ты согласишься с тем, что, когда ты совершаешь что-то благочестивое, ты делаешь кого-то из богов лучше? Евтифрон. Конечно, нет, клянусь Зевсом! [...] Сократ. Так скажи же, какого рода служение богам является благочестивым? Евтифрон. А такое, каким служат рабы своим господам. Сократ. Понимаю: значит, это своего рода искусство служить богам. Но скажи, ради Зевса, что это за расчудесное дело, которое вершат боги, пользуясь нами как слугами?

Н. э., и, с другой стороны, тем обстоятельством, что неоплатоники и всевозможные мистики использовали учение Платона как прикрытие своих собственных концепций, из-за чего платонизм долгое время не получал должного признания.

За исключением «Писем», принадлежность которых часто подвергается сомнению, труды Платона представлены «Диалогами», состав которых неоспорим. О драматических и литературных качествах «Диалогов» писалось не одну тысячу раз, и они одинаково обязательны как в программах по античной литературе, так и в программах по философии. К тому же исторические анекдоты, которые содержатся в «Диалогах», рассуждения об учениях предшествовавших Платону и Сократу философов представляют собой поистине золотое дно для историков. Философские размышления даны в форме споров, в которых роль ведущего исполняет Сократ, за исключением четырех диалогов, написанных Платоном в конце жизни («Софист», «Политика», «Тимей» и «Законы»). Участники диалогов, независимо от того, являлись ли они современниками или предшественниками Платона, объединены обсуждением актуальной философской темы. Можно сказать, что, если персонажи, появляющиеся на сцене, и принадлежат другому времени, они отражают философские и литературные интересы времени Платона.

Заголовки диалогов - это обычно имена протагонистов, собеседников, с которыми Сократ ведет спор: софисты Протагор, Гиппий, Горгий дали свои имена диалогам, направленным против софистики; философ-гераклитианец «Кратил», который был первым учителем Платона, представлен в «Кратиле»; математик Теэтет, сотрудник Платона в Академии, предоставил заголовок «Теэтету»; в «Тимее» фигурирует некий пифагореец Тимей из Локр Италийских (V в. до н. э.), речь которого составлена наподобие традиционного натурфилософского сочинения о создании вечно изменчивого мира.

Античная философия ГЛАВНЫЕ ТЕМЫ СООТВЕТСТВУЮЩИЕ ДИАЛОГИ Критика софистики «Горгий», Теория знания-припоминания «Менон», Теория Идей

(первая платоновская философия) первое упоминание развитие теории «Менон» «Федон» Теория души

Бессмертная душа, понимаемая как гармония. Любовь,как двигатель познания. От любви человеческой к любви к Добру и Богу. Пути души. «Федон»

« Фвдр», «Ггосударство» (кн. X: рассказ Эра о судьбе души) Теория деления

(вторая платоновская философия) Критика элеатов Что такое наука?

Новый метод деления «Парменид» «Геэгер> (диалог без ответа)

«Софист», «Политик» Теория образов, видов Сущего «Филеб» Теории политические и моральные

Идеальный город, управляемый философами Искусство управления Новое государство «Государство»

«Политик»

«Законы» Космология « Тимей» Платоновские диалоги от «Горгия» до «Тимея»

Тексты Платона многократно переписывались в платоновской Академии после его смерти и до конца IV в. до н. э. Философы, грамматики и библиотекари прилагали усилия, чтобы сохранить определенную последовательность сочинений Учителя, а из опасения утратить что-нибудь даже включали в них

Роже Каратини

диалоги, возможно, не принадлежавшие перу самого Платона. Фрагменты рукописей распространялись по всему греческому миру, а затем по эллинистическому и романскому. Мало-помалу сложилась традиция разбивать платоновские диалоги в группы по тройкам (такая классификация была названа трило-гической александрийским библиотекарем Аристофаном из Византии, жившим между 257-м и 180 г. до н. э.), например: «Теэтет» - «Софист» - «Политик», или «Государство» - «Ти-мей» - «Критий» и так далее. Другая, более древняя классификация разбивает диалоги на группы по четыре (тетралогическая классификация грамматика Фразилла, который был астрологом у римского императора Тиберия, в самом начале христианской эры). Разумеется, от этих рукописей не осталось и следа. Однако археологам, занимавшимся раскопками на местах древних египетских городов, посчастливилось в древнем культурном слое обнаружить фрагменты папирусов, относящихся к началу христианской эры или даже предшествующих ей, на которых были записаны копии нескольких личных писем Платона, К сожалению, они слишком фрагментарны и плохо сохранились, чтобы их можно было использовать для восстановления полного текста.

В IX в. константинопольский патриарх Фотий (820-895) сделал прекрасные копии с древнегреческих рукописей. Рукопись А находится в Национальной Парижской библиотеке, ее называют «Parisinus 1807»; рукопись В - в библиотеке Оксфордского университета и называется «Bodleianus № 39».

Сохранились и другие средневековые рукописи (около двадцати), которыми пользуются как вариантами или комментариями к тому или иному диалогу. На них и основываются современные издания «Диалогов» Платона.

Современные историки философии относительно текстов Платона ставят два главных вопроса:

1) Какие из текстов, приписываемых Платону, действительно написаны им, а какие - другими авторами из круга платоновской Академии?

2) Какова хронология написания текстов Платона? Отвечая на первый вопрос, основываются на тщательном

Античная философия

анализе текстов и свидетельств древних авторов (особенно на пересказах платоновских текстов Аристотелем). Таким образом было установлено двадцать семь несомненно принадлежащих Платону диалогов. Всего сочинений, известных под именем Платона, сорок четыре. Двенадцать диалогов, в том числе «Соперники», «Минос» и др., вызывают сомнения, хотя и в разной степени. Известно также тринадцать «Писем», подлинность которых тоже сомнительна, за исключением писем VII и ЛТП, безусловно подлинных.

Что касается вопроса хронологии, то первые западные издатели Платона группировали диалоги произвольно, не задумываясь над вопросом датировки. Это относится и к Марселио Фичино, в латинском переводе которого Платона узнал христианский мир (1483-1484), и к издателям текстов на греческом: венецианцу Альду Старшему Мануцию (1513 г.) и лионцу Анри II Этьенну (1578 г.). Исследование и уточнение хронологической последовательности стали делом историков философии, в основном немецких - Ф. Шлейермахера (1804 г.), К.Ф. Германа (1839 г.), Ф. Убервега (1861 г.), Густава Тейхмюл-лера (между 1879-м и 1884 г.), В. Диттенбергера (1881 г.). Два последних исследователя использовали метод статистического анализа стиля (стилометрия), разработанный шотландцем Льюисом Кемпбеллом в 1867 г. и усовершенствованный поляком Викентием Лютославским в 1897 г. (Этот метод состоит в количественном измерении лингвистических особенностей текста, таких, как частота использования частиц, глагольных форм и т. п., с целью вывести из них стилистические характеристики, позволяющие определить закономерности, свойственные тому или другому периоду ит. п.) Комбинируя различные методы анализа, «Диалоги» можно классифицировать по трем периодам жизни Платона: юность, зрелость, поздний период.

Диалоги, относящиеся к раннему периоду, были написаны до создания Академии и первого сицилийского путешествия: то есть в основном между двадцатью и сорока годами жизни философа. Речь идет о следующих «Диалогах»: «Ион», «Гиппий больший», «Протагор», «Апология Сократа», «Критон», «Евтиф-рон», «Хармид», «Лахет», «Лисид», «Гиппий меньший», первая книга «Государства», «Горгий». В этих диалогах автор ставит целью дать четкое определение таким понятиям, как смелость, практическая, житейская мудрость, дружба, справедливость и

Роже Каратини

т. д.; в процессе поиска точного определения собеседники сталкиваются с «трудностями» (по-гречески «апория», откуда название «апорические, или апоритические, диалоги»). В «Гор-гии» подвергается критике софистика.

Диалоги зрелого периода были написаны приблизительно между сорока и шестьюдесятью годами автора: «Менексен», «Менон», «Евтидем», «Кратил», «Федон», «Пир», «Государство» (книги II-X), «Федр», «Теэтет», «Парменид». В них содержится изложение самых известных платоновских теорий (теория Идей, теория души, теория управления городом). Два последних диалога свидетельствуют о предстоящем пересмотре философской системы, созданной Платоном в двадцатилетний период зрелости.

Диалоги позднего периода представляют новый этап платоновской мысли, последствие пересмотра, подготовленного «Парменидом» и «Теэтетом»: «Софист», «Политик», «Тимей», «Критий», «Законы» (в 12 книгах, остались незаконченными).

Платон .

СОПЕРНИКИ .

ЛИЦА РАЗГОВАРИВАЮЩИЕ:

СОКРАТ И СОПЕРНИКИ.

1 У этого Дионисия, по свидетельству Диогена Лаэрция (III, 5) и других, учился грамматике и Платон. По Олимпиодору, который признавал этот диалог подлинным, Платон для того именно и избрал сценою его школу Дионисиеву, ῖνα μηδὲ Διονύσιος ὁ διδάσκαλος ἄμοιρος εἴῃ τῆς παρὰ Πλάτωνι μνήμης. Но нет никакой вероятности, чтобы философ наш оставил такой памятник своему учителю, — во-первых потому, что этот разговор слишком короток, во-вторых потому, что имя Дионисия упомянуто в нем как бы мимоходом, и ничто другое не относится к его чести. А что Сократ зашел в его школу, — из этого ничего не следует; потому что он посещал разные места общественных собраний.

2 Это вступление в разговор напоминает о вступлениях Лизиса и Хармида. Можно думать, что первое есть подражание последним.

3 Об Анаксагоре, философе ионийской школы, ученике Анаксимена и учителе Перикла, Эврипида, а по некоторым, и Сократа, говорит история философии . Есть древние свидетельства и об Инопиде. Диодор сицилийский, Элиан, Плутарх, Секст Эмпирик, Стобей и другие называют его Хиосцем, современником Анаксагора, и говорят, что он путешествовал в Египет, находился там в сношении с жрецами и астрономами, и вывез оттуда множество сведений в геометрии и астрономии. Aelian . Varr. Hist . X, 6. Proci . in Eucl . p . 19, 75, 87.

4 Они рассуждали, то есть, о предметах астрономии и руками изображали движение и наклонение небесных тел, стараясь приблизиться к воззре-

Тогда я—а мне пришлось сидеть подле любителя одного из них—толкнул его локтем и спросил: о чем эти мальчики так серьезно рассуждают? Видно, велик и прекрасен предмет, прибавил я, о котором идет у них такая серьезная беседа.—Какой там великий и прекрасный! отвечал он; говорят о небесных явлениях и вдаются в философское пустословие.—Удивившись его ответу, я сказал: молодой человек! разве стыдно, кажется тебе, философствовать? Иначе зачем говоришь с такою досадою?—А другой—соперник его в любви, по случаю, сидевший близко, выслушав мой вопрос и его ответ, примолвил: ты не думаешь о своей пользе, Сократ, когда обращаешься с вопросами к такому, человеку, который философию почитает делом постыдным. Неужели не знаешь, что всю свою жизнь провел он, сгибая шею 1 , наполняя брюхо и предаваясь сну. Посему что иное, думаешь, будет он отвечать тебе, как не то, что философия есть дело постыдное? —Этот любитель наставлен был в музыке, а другой, которого он порицал,—в гимнастике 2 . И мне показалось, что другого, которого я спра-

ниям Анаксагора и Инопида. А что это были за наклонения, видно из учения, приписываемого Диогеном Лаэрцием Анаксагору: «звезды сначала восходят куполообразно, так что на высоте земли всегда бывает видима полярная звезда. Потом они принимают движение наклонное.» Причину этого наклонения Плутарх (de plac . Philosoph . II, 8) объясняет так: «оно бывает или ἐκ τοῦ αυτομάτου , или, может быть, ὑπὸ προνοίας , ῖνα ἄ μέν τινα ἀοίκητα γένηται , ἀ δὲ οἰκητά μέρη τοῦ κόσμου κατὰ ψύξιν καὶ ἐκπύρωσιν καὶ εὐκρασίαν .

1 Сгибая шею— τραχηλιζόμενος . Этот глагол, по всей вероятности, имел употребление провербиальное и, кажется, значил то же, что у нас — гнуть шею , то есть всем кланяться, у всех заискивать милости и покровительства. Что это именно значение надобно соединять здесь с словом τραχηλιζόμενος , видно из того, что далее (р. 134 В) противополагается ему ἀτριβῆ τὸν τράχηλον ἔχων , то есть человек, у которого не терта шея , иди, как у нас говорят, у кого палка в спине . Впрочем, употребление глагола τραχηλίζεσθαι объяснили Cuper . Obss . II, 12. Faber. Agonist . I, 11.

2 Указание на воспитание соперников сделано здесь, конечно, не без цели. Известно, что на музыку и гимнастику Платон смотрел, как на искусства противопо ложные : музыка, по его мнению, относилась к образованию души, а гимнастика — к развитию и укреплению тела. De Rep . II, р. 246. Legg . X, р. 795. Prot . р. 326. Поэтому музыканты причислялись к людям

133 .

Шивал, надобно оставить, потому что сам он выдавал себя опытным не в слове, а в деле, и расспросить первого, того, который брал на себя роль человека мудрейшего, чтобы, по возможности, получить от него пользу. Итак, я сказал, что вопрос предложен был мною всем вообще; поэтому, если ты думаешь ответить лучше, чем он, то я спрашиваю тебя о том же самом, о чем и его:—кажется ли тебе, или нет, что философствовать—дело прекрасное? Едва только начали мы говорить, мальчики, услышав нас, замолчали, прекратили свой спор и стали нас слушать. Что почувствовали при этом влюбленные,—не знаю: но я был поражен; потому что молодость и красота всегда почти 1 поражают меня. Казалось, впрочем, что и другой: был под пытками не меньше моего, и потому весьма почтительно отвечал мне.—Ведь если бы, Сократ, говорил он, и я думал, что философствовать стыдно, то не мог бы назвать человеком ни себя, ни другого, имеющего такое настроение, указав при этом на своего соперника и говоря громко, чтобы слышал его любимый ин мальчик. — А я сказал ему: стало быть, философствовать, по твоему мнению,—хорошо?—И конечно, отвечал он.—Но что? спросил я: кажется ли тебе, что возможно знать, прекрасно или постыдно какое-нибудь дело, не узнав наперед, что такое оно?— Невозможно, сказал он.—Следовательно, ты знаешь, примолвил я, что значит — философствовать? — И очень, отвечал он. — Что же это такое? спросил я. — Что иное, как не дело, указываемое Солоном? Ведь Солон в одном месте говорит 1: Старею, многому во все дни научаясь.

мыслящим и ученым, а гимнастики— к практикам; те— περὶ λόγων έμπειροι , а эти — περὶ ἔργων .

1 Всегда почти — ἀεί ποτέ . Такое именно значение получают эти частицы в соединении. Eurip . Heracl . ѵ. 330. Sophocl . Aciac . v . 320. Herodot . I, 58. VII , 193.

2 Этот стих Солона приводится также в Лахесе (р. 188 В) и в Государстве (VII, р. 536 В).

И мне кажется, что намеревающийся философствовать, — молод ли он, или стар,—всегда должен изучать что-нибудь одно, так чтобы знать в жизни как можно более.—С первого раза я подумал, что эти слова нечто значат, и потому, несколько поразмыслив, спросил его: не почитаешь ли ты философии многознанием?—А он в ответ: и очень.—Но представляется ли тебе., спросил я опять, что философия есть дело только прекрасное, или и доброе?—И очень доброе, отвечал он.—А в одной ли философии усматриваешь эту особенность, или таковы и другие занятия? Например, любовь в гимнастике почитаешь ты расположением не только прекрасным, но и добрым, или нет?—Об этом, сказал он очень иронически,—на-двое: для этого пусть будет сказано, говорит, что она—ни то ни сё; а для тебя, Сократ,—почитаю ее делом прекрасным и добрым.—Но думаешь ли, что в гимназиях многотруженичество есть свидетельство любви к гимнастике?—Конечно, отвечал он; равно как и в философствовании многознание я почитаю любовью к мудрости 1 .— Потом я сказал: кажется ли тебе, что любители гимнастических упражнений желают чего-нибудь другого, кроме того, что может улучшать их тело?—Этого, отвечал он. —А правда ли, спросил я, что большие труды улучшают тело? —Да как же небольшими-то трудами мог бы кто улучшить его?—Тут мне показалось, что любитель гимнастических упражнений возбужден уже помогать мне своею опытностью в гимнастике. Поэтому я спросил другого: а ты-то что же молчишь у нас, почтеннейший, когда он говорит это? Не кажется ли и тебе, что люди улучшают свои тела скорее большими трудами, чем умеренными?—Я думал, Сократ, как вообще говорят об этом, отвечал он, и теперь знаю, что

134 .

1 Сократ сравнивает φιλοσοφίαν и φίλογυμναστίαν; потому что как первой свойственна πολυμάθεια, так последней—πολυπονία. Но потом он доказывает, что πολυπονία, которую почитают средством для укрепления тела, в самом деле не полезна телу: а потому и πολυμάθεια, говорит, не полезна философии.

136 .

В улучшают тело труды умеренные 1 ; а почему?—вот тебе человек, от забот незнающий ни сна, ни пищи, ни гибкости в шее, ни полноты в теле.—Когда он сказал это,— мальчики выразили удовольствие и засмеялись, а тот покраснел. — Потом я сказал: что? ты уже соглашаешься, что и не большие и не малые труды улучшают человеческое тело, а умеренные? Неужели хочешь пустить свое слово в борьбу с нами двумя?—А он в ответ: побороться с этим мне было бы приятно, и я знаю, что мог бы помочь сказанному иною положению, хотя бы даже предложил я другое, еще слабее теперешнего; это ничего не значит: но с тобою спорить против убеждения не имею надобности, и соглашаюсь, что благосостояние человеческому телу доставляют труды не большие, а умеренные.—А что пища? спросил я: когда она—в меру, или когда ее много?—Согласился и касательно пищи. Потом я заставлял его согласиться и во всем прочем относительно тела, что, то есть, полезнее ему умеренное, а не большое и не малое,—и он признал умеренное. Что же теперь касательно души? спросил я: умеренное ли полезно ей в вещах предлагаемых, или неумеренное?—Умеренное, отвечал он.—Но одно из вещей, предлагаемых душе, не суть ли науки?—Согласился.—Стало быть, и в науках полезно умеренное, а не многое?—Подтвердил.—Но кого спрашивая, спросили бы мы справедливо об умеренных трудах и об умеренной пище относительно тела?— Мы согласились все трое, что врача и педотрива.—Кого опять о посеве семян,—сколько их нужно в меру?—И тут согласились, что земледельца.—Но о засаждении души науками и о засевании ее, кого спрашивая, спросили бы мы справедливо, —сколько и каких будет в меру?—Тут уже все мы пришли в затруднение.—И вот я, шутя, спросил их: хотите ли,—

1 Это мнение взято, кажется, у Иппократа, который, рассуждая о народных болезнях (§ 6), говорит так: πόνοι , σιτία , ποτά , ὔπνος , ἀφροδίσια , πάντα μέτρια . И это мнение было, по-видимому, очень распространено, как показывает прибавленная здесь формула: τὸ λεγόμενον δη τοῦτο .

Так как мы теперь в недоумении,—спросим этих мальчиков? Или, может быть, нам стыдно, как тем женихам, которые, по словам Омира 1 , не соглашались, чтобы кто другой натянул им лук. Видя, что они моим вопросом приведены в отчаяние, я попытался рассмотреть его иначе и сказал: какие особенно предполагаем мы науки, которые должен изучать человек философствующий , если ему нужны не все и не многие?— На этот вопрос мудрейший отвечал: прекрасно было бы и прилично знать те науки, с которыми можно бы внести в философию больше славы. Философия украшалась бы величайшею славою, если бы казалась опытною во всех науках, а не то,—по крайней мере в весьма многих и особенно важнейших, изучая в них то, что изучать прилично людям свободным, то есть все, относящееся к мыслящей силе, а не к ручной работе 2 .—Так ли ты разумеешь это, как бывает в деде строительном? Там отличного плотника можно нанять за пять или за шесть мин: а архитектора не наймешь и за десять тысяч драхм; их немного во всей Элладе. Не такое ли нечто говоришь ты? — Выслушав меня, он согласился, что и сам так думает. — Потом я спросил его: не невозможное ли дело — одному и тому же человеку изучить даже только две науки, не говоря уже о многих и важнейших? — Но ты не так понимай меня, Сократ, примолвил он, как бы я говорил, что философствующему надобно владеть каждою наукою, так чтобы, то есть, в известной науке был он мастер, но лишь сколь-

1 См . Odyss . XXI, V. 285 sqq.

2 Говорящий это имеет в виду различие искусств благородных и низких и колет своего соперника, полагающего достоинство человека в силе рук и в ремесленнических упражнениях. Под искусствами благородными здесь разумеются те, которыми развивается рассудок и приобретается способность мыслить и говорить обо всем. Впрочем, это видно и из следующего далее примера τῶν τεκτόνων и τοῦ ἀρχιτέκτονος : строители, или плотники, как ремесленники, сравнительно с архитектором, которого цель состоит в сообразительности и развитии идеи, бывают дешевы.

136 .

Ко прилично человеку свободному и образованному, чтобы, следуя заречью мастера больше других, мог он присоединить и собственную мысль, и таким образом казался приятнее и мудрее в сравнении с теми, которые всегда присутствуют 1 при рассуждениях и делах, имеющих отношение к известным наукам.—А я, так как все еще недоумевал, что хотелось ему выразить, сказал: Понимаю ли я, что разумеешь ты под именем философа? Мне кажется, ты говоришь, каковы на поприще пентатлы 2 в сравнении с скороходами и борцами: те хотя и отстают 3 от этих в обычных им подвигах, и сравнительно с ними занимают вторую степень; за то первенствуют пред прочими подвижниками и побеждают их. Может быть, такое что-нибудь, по твоему мнению, делает и философствование в тех людях, которые преданы ему. Относительно разумения,—они в науках отстают от первых, но занимая второе место, одолевают других: так что человек философствующий бывает по всему подвысшим 4 . По-видимому, на та-

1 Присутствуют , τῶν παρόντων , — указывается на силы исполнительные или рабочие.

2 Собеседник Сократа под именем философа хочет понимать, очевидно, энциклопедиста, который знает все науки, не изучая ни одной до точности. Заметив это, Сократ представляемого им философа сравнивает с пентатлон, рассматриваемым относительно к скороходам и борцам. А пентатлон древние Греки провозглашали такого подвижника на публичных гимнастических играх, который одерживал победу, или получил венок во всех пяти родах принятых тогда состязаний телесной силы. Эти состязания были: беганье, скаканье, бросанье диска (круглого каменного кружка), метанье копья, борьба. Симонид (Ανθολ . 1. 1, с. 1) все эти роды гимнастических подвигов высказал в следующем стихе:

Ἄλμα, ποδωχείην, δίσκον, ἄκοντα, πάλην.

А Евстафий поставляет их в таком порядке: ἄλμα, πάλην, δίσκευμα, ἀχόντιον καὶ δρόμον.

3 Это место имел, кажется, в виду Лонгин (De sublim, sect. 3, 4), Сравнивая Иперида С Демосфеном: ἔστι γὰρ αὐτοῦ (Иперид) πολυφωνότερος καὶ πλείους ἀρετάς ἔχων καὶ σχεδὸν ὔπακρος ἐν πᾶσιν , ὡς ὁ πεντάθλος , ὡςτε τῶν μὲν πρωτείων ἐν ἄπασι τῶν ἄλλων ἀγωνιστῶν λείπεσθαι , πρώτευειν δὲ τῶν ἰδιωτῶν .

4 Подвысшим — ὔπακρόν τινα , который, то есть, уступает только первому, или специалисту в известной науке, и потому удерживает за собою τὰ δευ τερεῖα . Это слово, сколько можем помнить, у Платова нигде не встречается.

Кое нечто указываешь ты. — А ведь хорошо, кажется мне, Сократ, составил ты понятие о философе , уподобив его пентатлу 1 . Он в самом деле таков, что не порабощается никакому делу и ни над чем не трудится до точности; так что этим одним хотя и отстает от занятия всех других, каковы, например, мастера, однако ж в меру всего касается. После этого ответа, я, желая ясно узнать, что он говорит, спросил его: людей добрых полезными ли почитает он, или бесполезными 2 ?—Конечно полезными, Сократ, отвечал он.—Но правда ли, что если добрые полезны, то злые бесполезны?—Согласился.—Что ж? философов полезными ли почитаешь ты, или нет?—Он признал их полезными; и даже весьма полезными, говорит, почитаю их. — Давай же разузнаем, правду ли ты говоришь. К чему, нам полезны эти подвысшие? Ведь явно, что философ хуже каждого из лид, владеющих наукою.—Согласился.—Положим, сказал я, что либо самому тебе, либо кому из друзей твоих, о которых имеешь ты особенное попечение, случилось бы захворать: желая восстановить здоровье, того ли высокого философа привел бы ты в свой дом, или взял бы врача?—Того и другого, отвечал он. — Не говори мне: того и другого, примолвил я, но—кого особенно и прежде.—В том-то никто не будет сомневаться, что особенно и прежде—врача.—

1 Древность многих ученых людей называла пентатлани, когда видела, что они имеют иного сведений во всех родах наук. Так Диоген Лаэрций (IV, 37) говорит о Демокрите: ἦν γὰρ ὡς ἀληθῶς ἐν φιλοσοφία πένταθλος, ἤσκέτο γὰρ τὰ φυσικά καὶ τα ἠθικά, ἀλλὰ καὶ τὰ μαθηματικὰ καὶ τούς ἐγκυκλίους λόγους, καὶ περὶ τεχνῶν πασῶν εἴχεν ἐμπειρίαν. По той же причине и Эратосфен киринейский прозван был Βῆτα καὶ πένταθλος, потоку что τὸ δεὐτερεύειν ἐν παντὶ εἴδει παιδίας τοῖς ἄκροις ἐγγίσατο» Clf . Svid . h. V. Plat. Hipp . min. p. 368 sqq. Hipp. maj .

2 Когда собеседник Сократа определил философию так, что поставил ее в обладании многими познаниями по всем наукам; тогда Сократ начинает доказывать, что ὔπακρος ἀνὴρ имеет меньше значения сравнительно с Специалистами по каждой науке, и что, следовательно, пока специалисты есть,— философы бесполезны . Таким образом прежние положения собеседника оказываются опровергнутыми.

137 .

А что? на застигнутом бурею корабле кормчему ли вверил бы ты себя и свое, или философу?—Кормчему.—Не так ли и во всем прочем,—пока есть какой-нибудь мастер,—философ бесполезен? — Явно, сказал он. — Так нужен ли нам теперь философ?Ведь у нас есть мастера, и мы согласились, что добрые полезны, а злые бесполезны.—Принужден был согласиться.—Что же? спрашивать ли тебя о том, что отсюда следует 1 . Нельзя ли предложить вопрос погрубее?— Спрашивай, о чем хочешь. — Не ищу ничего, кроме соглашения высказанных положений, примолвил я. Беседа шла так: мы согласились, что философия—дело прекрасное 2 , что философыдобры, и что добрые полезны, а злые бесполезны. Потом опять согласились, что философы,пока есть мастера, бесполезны; а мастера всегда есть. Не дано ли на это согласия?—Конечно, отвечал он.—Стало быть, мы, как видно, согласились, по крайней мере на твоем основании, что если философствовать значит быть знатоком наук по тому способу, о каком ты говоришь; то философы,пока между людьми есть науки 3 , также злы (и бесполезны 4). Но как бы не на-

1 Что же? спрашивать ли тебя о том, что отсюда следует? Греческий текст читается так: τί οὖν μετὰ τοῦτο ἔρωμαί σε ; то есть, о чем после этого спросить тебя? Но такой вопрос представляется крайне нелепым. Как будто бы, то есть, Сократ недоумевал, о чем бы еще говорить, тогда как из вышесказанного явно следовало, что философы не только бесполезны, но и злы; и вывод этого следствия мог казаться действительно грубым или жестким. Посему Стефан, мне кажется, справедливо догадывается, что приведенный текст надобно читать так: τί οὖν ; τὸ μετὰ τοῦτο ἔρωμαί σε ; формула τὸ μετὰ τοῦτο в таком смысле употребляется и у Платона, Criton . р. 49 E. Euthyphr . р. 12 D . При этом изъяснении, понятен будет и тон дальнейшей речи: не ищу ничего , кроме соглашения высказанных положений .

2 После слов: философия — дело прекрасное , следует по-гречески: καὶ αὐτοὶ φιλόσοφοι εἶναι. Но это — явная вставка, даже искажающая конструкцию. Посему эти слова надобно почитать глоссемою. Здесь делается указание на стр. 133 D .

3 Пока между людьми есть науки , ἔως ἄν ἐν ἀνθρώποις τέχναι ὦσιν . Гевзде правильно замечает, что здесь, вместо τέχναι , надобно читать τεχνίται ; потому что бесполезность философов доказывается существованием не наук, а старшин, большаков или мастеров в науках.

4 И бесполезны —καὶ ἀχρήστους. Это слово здесь мне кажется вовсе излиш-

Шлось, что они не таковы друг мой, и не открылось, что философствовать значит не то, что заниматься науками и, развлекаясь пытливостью, проводить жизнь в корпеньи и многознании, а нечто другое. Ведь мне думалось, что люди, занимающиеся науками, составляют ненавистный класс чернорабочих. Мы яснее узнаем, правду ли я говорю, если ты ответишь на следующий вопрос: кто умеет правильно наказывать лошадей? те ли, которые делают их лучшими, или иные?— Которые делают лучшими.—Ну а собак—не улучшающие ли их умеют правильно и наказывать?—Да.—Стало быть,— та же наука как делает лучшими, так и правильно наказывает?—Полагаю, сказал он.—Что еще? та ли наука, которая делает лучшими и правильно наказывает,—эта ли самая различает добрых и худых, или иная?—Эта самая, сказал он.—Но захочешь ли то же принять и относительно людей? Та ли наука, которая делает их лучшими, эта ли самая и правильно наказывает и различает добрых от худых?—Конечно, отвечал он.—И которая одного, та и многих, а которая многих, та и одного?—Да.—То же ли в отношении к лошадям и ко всем другим животным?—Полагаю. — Какое же есть знание, правильно наказывающее в городах людей развратных и беззаконных? не судебное ли?—Да.—А иным ли каким называешь и справедливость 1 , или этим? — Не иным, а этим. — Но которым правильно наказывают, не тем же ли узнают, кто добр и кто зол?—Тем.—И кто знает одного, тот узнает и многих?—Да.—А кто не знает многих, тот не узнает и одного?—Полагаю.—Поэтому, если лошадь не знает добрых и худых

ним, как ни к чему не служащее повторение того, что сказано перед этим: τοὺς φιλοσόφους ὡμολόγήσαμεν , ἔως ἄν δημιουργοί ὧσιν , άχρηστους εἶναι .

1 Писатель здесь смешивает науку судопроизводства с справедливостью. Платон в Горгиасе говорит не так. Наука судопроизводства определяется формою законов; а справедливость имеет в виду самое существо их и, основываясь на идее истины и добра, стоит выше всякого положительного закона.

138 .

Лошадей, то не знает и себя, какова она?—Полагаю.—И если бык не знает худых и добрых быков, то не знает и себя, каков он 1 ?—Да, сказал он. — То же, если и собака?—Согласился.—Что же, когда человек какой не знает добрых и злых людей, неужели не знает и себя, добр ли он, или зол, так как и сам человек?—Уступил. — А не знать себя — рассудительным ли значит быть, или нерассудительным? — Нерассудительным. — Следовательно, знать самого себя—значит быть рассудительным 2 ?— Полагаю, сказал он.—Это-то, видно, предписывает и дельфийская надпись, когда внушает рассудительность и справедливость?—Вероятно.—Ею же умеем мы и правильно наказывать 3 ?—Полагаю.—Но то, чем умеем мы правильно наказывать, не есть ли справедливость, а то, чем различаем себя и других, не есть ли рассудительность?—Вероятно, сказал он.—Стало быть, справедливость и рассудительность— одно и то же.—Видимо.—Да ведь так-то и города благоденствуют, когда люди, поступающие несправедливо, бывают наказываемы.—Ты правду говоришь, примолвил он.—Стало быть, и политика —тоже самое. — Подтвердил.—Что же? когда правильно устрояется город одним человеком,—имя

1 Нетрудно ни для кого заметить, как нелепо приводятся эти примеры. У Платона, если берутся они и из низшей области предметов, то всегда как-то кстати, и приводятся со вкусом.

2 Это самое определение рассудительности читается в Хармиде (р. 164 D . Е) и в Алкивиаде I -м (р. 124 А); писатель, вероятно, имел в виду эти места.

3 Этими словами начинается доказательство того, что для философа πολυμαθεία не нужна, а требуется только σωφροσύνη и δικαιοσύνη . Есть наука наказывать людей и делать их лучшими, говорит Сократ, и эта наука называется справедливостью . Но справедливость должна соединяться с познанием себя и других; а это познание себя есть расс удительность; следовательно, рассудительность и справедливость — одно и то же. Потом, справедливость состоит в сохранении правды при управлении обществом и домом; а наука управлять обществом есть политика , наука же управлять домом называется экономикою; следовательно, справедливость, политика и экономика опять— одно и тоже. Но так как во всем этом философ занимает не второе, а первое место, то философия должна состоять не в приобретении многоразличных познаний, а только в справедливости и рассудительности.

Ему не тиран ли и царь?—Полагаю.—И не царскою ли и тиранскою наукою устрояет он?—Так.—Стало быть, эти науки одни и те же с прежними?—Видимо. —Что же? когда один человек правильно устрояет дом,—какое имя ему,—не домоправитель ли и господин? — Да. — Справедливостью ли также и он благоустрояет дом, или иною какою наукою? — Справедливостью.—Стало быть, царь, тиран, политик, домоправитель, господин, человек рассудительный, справедливый, как видно,—одной тоже; и наука царская, тираническая, политическая, властительная, домоправительная, справедливость, рассудительность — наука одна.—Явно, что так, сказал он.—А нестыдно ли философу , когда врач говорит о больных, не иметь силы ни следовать за ним, ни принимать участие в словах и делах его, равно как и всякого другого мастера? Таким же образом, когда говорит судья, царь, или другой кто из тех, о которых недавно рассуждали, не стыдно ли ему не мочь ни следовать за их речами, ни привносить собственное слово о предметах их беседы?— Как не стыдно, Сократ, о таких-то важных дедах не уметь ничего промолвить с своей стороны? — Так неужели и тут скажет мы, говорил я, что философ должен быть пентатлом, лицом подвысшим, и занимая между всеми второе место, в то же время оставаться бесполезным, пока есть кто-нибудь из тех? Во-первых, он не может вверять свой дом другому и иметь в нем второе место; но надобно наказать его, чтобы он судил правильно, и тогда только дом его будет хорошо управляем.—Он уступил мне.—А если потом-то уже и друзья станут вверять ему ходатайство 1 , и город велит разбирать общественные дела либо судить; то

239 .

1 У Афинян было два рода ходатаев по делам, или адвокатов: одни избираемы были жребиями публично на год и потому их называли κληρωτοὺς διαιτητάς ; а другие, о которых здесь говорится были κατ ’ ἐπιτροπὴν διαιτηταί . К этим обращались люди частные и вверяли ведение тяжебных своих дел. О тех и других подробнее говорит Буддей Gomment , in lingv. Gr. p. 150. Этот же вопрос хорошо раскрыт в книге Гутвальке ра über die öffentlichen u. Privatschiedsrichter in Athen.

Страница сгенерирована за 0.2 секунд!

Значение Платона для современной культуры и философии трудно переоценить и нелегко даже обозначить. Все философские концепции и школы черпали из его трудов, как из источника, вся западная философия буквально пропитана его духом, выросла из него. Множество терминов и понятий введены в обиход Платоном в совершенно разных областях человеческих знаний. Так, ему приписывают введение понятий «качество», «антипод» и «среднее пропорциональное».

Чрезвычайно разносторонний, талантливый, постоянно совершенствующийся человек с пытливым умом и пониманием неоднозначности любой точки зрения, он оставил потомкам свои «Диалоги» как образец создания образа идеи не косной, авторитарной, но открывающейся к развитию и углублению.

«Диалоги» Платона являются одним из самых авторитетных источников понимания истории философии. Абсолютно все светские, религиозные и эзотерические теоретики ссылаются на тексты, оставленные Платоном, либо приписываемые ему. Читая труды Платона, составленные в виде этих великолепных по стилю диалогов, можно бесконечно удивляться мастерству изложения сложнейших вещей самым понятным способом, оставляющему после себя не догму, но стимул для развития и понимания как внешнего мира, так и внутреннего пространства человека.

Согласно Диогену Лаэртскому, настоящее имя Платона – Аристокл (др. – греч. Αριστοκλής; буквально, «наилучшая слава»). Платон – прозвище (от греческого слова «plato» – широта), означающее «широкий, широкоплечий», которое дал ему Сократ за его высокий рост, широкие плечи и успехи в борьбе. В то же время существуют исследования, показывающие, что легенда о его имени «Аристокл» возникла в более позднее время.

Отцом Платона был Аристон, сын Аристокла, а матерью – Периктиона, происходившая из рода Солона-законодателя.

Один из самых образованных и состоятельных людей своего времени, Платон имел счастливую возможность, а также огромное желание учиться у величайших мудрецов и самых известных людей.

Первым его учителем был Дионисий, гимнастике он обучался у Аристона, дважды был победителем Олимпийских, а затем Немейских игр. Чтением, гимнастикой и музыкой Платон занимался сам и призывал своих учеников к тому же, придавая большое значение гармоничному развитию личности.

Он учился у комедиографов, у мимов и поэтов, занимался танцами и рисованием. Об этих искусствах и учителях этих школ мы знаем в значительной степени благодаря Платону.

В двадцать лет Платон стал учеником Сократа и провел в общении с ним десять лет, желая изучить этическую философию. Сократу он был не только преданным учеником, но и критиком.

После обучения у Сократа он отправился к пифагорейцам, изучал Кратила, последователя Гераклита, и Гермиппа, последователя Парменида. В связи с этим он написал два диалога – «Кратил» и «Парменид». Позже он отправился в Египет и возвратился, изучив там геометрию и жреческое искусство. В Финикии он узнал учение Зороастра.

Вернувшись в Афины, он учредил свою школу, причем за обучение в ней денег не брал.

И до Платона, и после него существовало множество философских школ: поэтическая, которую создали Орфей, Гомер, Мусей и Гесиод; другая школа возникла из ионийского учения, основоположниками ее были Гераклит, Фалес и Анаксагор: существовали также школы Пифагора и Парменида.

После Платона появились стоическая, эпикурейская, перипатетическая школы, а также школа Новой академии.

По сравнению с каждой из этих школ Платон обнаружил свое превосходство.

Но подлинный триумф Платона мы видим в самом факте его наследия, в его многогранности, информативности, глубине и даже форме.

Почему воспользовался он формой диалога? Диалог – это произведение, состоящее из вопросов и ответов двух действующих лиц. Эта форма дает возможность увидеть как характер персонажей, так и воссоздать их мнения наиболее достоверно и объемно. Более того, мы видим обмен мнений, аргументы и изменение мнения обоих участников в процессе диалога.

Диалог, таким образом, выгодно отличается от просто рассуждения о чем-либо, будь то устройство государства или дружба и честолюбие.

Платон хотел привести читателя к согласию со своими доводами, пользуясь не сухими рассуждениями, а вкладывая аргументы в уста спорящих. Кроме того, диалог, безусловно, гораздо интереснее, чем просто повествование или рассуждение.

Действующие лица в диалоге описаны не всегда точно как в жизни, но и не все в них вымышлено (иначе они не получились бы правдивыми). Платон отбирает только те черты, которые помогают ему показать что-то одно, подобно тому как выбирают краски для изображения какого-то одного предмета. Благодаря Платону мы знаем так много о философах разных школ того времени, и это чрезвычайно ценно для истории.

Разные исследователи в разном порядке располагают диалоги: хронологически, тематически, группируя персонажей диалогов по родственным школам. В диалогах, которые содержит данное издание, содержатся в хронологическом порядке те беседы и рассуждения, которые посвящены Сократу – любимому учителю Платона. В то же время они затрагивают важнейшие философские темы: о благочестии, о долге и о душе. Это не только увлекательный рассказ о философах, обществе и жизни того времени, но прикосновение к началу того, из чего выросли все современные философские течения и идеи.

Евтифрон, или о благочестии

Сократ. Конечно, нет! Афиняне, Евтифрон, называют дело это, во всяком случае, не гражданским, а уголовным.

B Евтифрон. Что ты говоришь?! Тебя, значит, обвиняют в уголовном преступлении? Ведь не могу же я допустить, будто ты обвиняешь другого.

Сократ. Еще бы!

Евтифрон. Выходит, другой обвиняет тебя?

Сократ. Вот именно.

Евтифрон. Да кто же это?

Сократ. Я и сам хорошенько не знаю, Евтифрон, его. По-видимому, кто-то из молодых, с кем я незнаком. Прозывается он, сдается мне, Мелетом, а по дому он питфеец

Евтифрон. Хотел бы я, чтобы так было, Сократ. Только опасаюсь, как бы не вышло наоборот: сдается мне, он просто-напросто «начинает с очага» приносить зло государству, пытаясь поступить с тобою несправедливо. Но скажи мне, что же, по его утверждению, ты делаешь такого, что развращаешь молодых людей.

Возникла новая особенная литературно-философская форма «сократических речей», или диалогов, в которых главным действующим лицом выводится Сократ в беседе с самыми различными представителями афинского общества. Образчики этой литературы дошли до нас в некоторых произведениях Ксенофонта («Воспоминания о Сократе », «Домострой », «Пир философов ») и в подлинных и неподлинных сочинениях Платона; кроме того, «сократические диалоги» писали и другие ученики Сократа и их последователи, причем особенною верностью «сократическому» характеру, по отзыву древних, отличался Эсхин .

Великий древнегреческий философ Сократ

Платон в своих диалогах увековечил образ учителя, но он постоянно влагает в уста его свое собственное учение – порождение собственной мысли, оплодотворенной Сократом. Но точно так же, по-видимому, поступали с Сократом и другие ученики. Нередко думали, что Ксенофонт в своих «Воспоминаниях» дает нам подлинный и точный отзыв о беседах Сократа. Трезвый практик, расчетливый хозяин и знаток военного дела, Ксенофонт считается наиболее достоверным свидетелем об учении величайшего из философов на том основании, что сам он совершенно чужд философского духа. Но это не мешало Ксенофонту влагать в уста Сократа рассуждения о стратегии и сельском хозяйстве, которые, очевидно, были ему совершенно чужды. Ксенофонт делает из него практического утилитариста, благонамеренного гражданина по своему подобию, ревнителя мантики и древнего благочестия. Если Платон видит в Сократе воплощение философии, как вечного стремления к истине, то Ксенофонт превращает его из философа в докучливого резонера, который был бы совершенно неспособен произвести коренную реформу в истории мысли, явиться провозвестником нового нравственного мира, умереть его исповедником, вдохновить Платона. И тем не менее, сличая Ксенофонтовы воспоминания с некоторыми из диалогов Платона, мы несомненно видим, что они относятся к одной и той же личности, сколь ни различно ее понимание у обоих наших свидетелей.

Среди диалогов Платона явственно выделяется группа так называемых «сократических диалогов», в которых отсутствуют или почти отсутствуют особенности Платонова учения, мало того – обыкновенно отсутствуют следы какого бы то ни было положительного учения вообще: это диалоги, приводящие к чисто скептическому результату, к недоумению по поводу той или иной этической проблемы, которая обсуждается между собеседниками. В живой драматической форме Сократ выводится в споре с ними; он спрашивает их, хочет от них научиться, разбирает их ответы или определения, которые одно за другим оказываются несостоятельными. В итоге собеседники приходят к сознанию собственного незнания и к сознанию необходимости искать ответа на основные вопросы о целях и нормах человеческой деятельности. Эти «сократические» диалоги Платона, по-видимому, близко передающие особенности речи Сократа, по самому языку своему настолько отличаются от позднейших произведений старческого периода Платона, что в них видели ранние его произведения, во время написания которых он находится под наиболее сильным влиянием Сократа. В. С. Соловьев думал даже, что эти диалоги большею частью были написаны при жизни Сократа. Правда, есть основание относить некоторые из них к несравненно более позднему периоду и видеть в них не передачу случайных бесед Сократа, а полемику Платона с мнениями, выражаемыми другими учениками Сократа, – иногда в других «сократических» диалогах. Но, тем не менее, в этих диалогах содержится много положительного материала для характеристики Сократа, поскольку в самой полемике против отдельных мнений им не противополагается никакого догматического учения, никакого учения вообще, а только Сократово искание , которое и составляло душу его философии.

Смерть Сократа. Художник Ж. Б. Реньо, 1785

Особое место среди других произведений Платона занимает «Апология » Сократа, или его защитительная речь перед судьями . Хотя и эта речь не есть стенографическая запись, но все же, если и не видеть в ней точной передачи слов Сократа, сказанных на суде, она имеет первостепенное значение в качестве защиты исторического Сократа, уяснения его дела и проповеди его служения. Пусть это «стилизированная истина», как выразился Гомперц, пусть это идеализированный портрет, – все же «Апология» сохраняет нам множество реальных подробностей не только о деятельности Сократа, но и о самом его процессе и вместе дает нам его духовный образ, исполненный высшей правды. Поэтому совершенно необходимым дополнением ко всякому изложению «философии» Сократа, и в частности к предлагаемому изложению мы считаем ознакомление с «Апологией». В ней особенно ярко подчеркивается то обстоятельство, что Сократ не был «учителем» в обычном смысле слова – у него не было никакого определенного учения ; он был, для Платона в особенности, воплощением философии как стремления к истине, стремления к познанию, именно потому, что он был искателем, а не учителем, учил исканию, пробуждал философию в душах и не подменивал ее никаким личным догматическим учением , никаким рукотворным кумиром. Сократ не порождает новых готовых идей, но «повивает» умы в их духовном рождении.

По материалам книги выдающегося русского учёного С. Трубецкого «История древней философии»