Иоакимо — Анновский храм Можайска. Свято-троицкий кафедральный собор свято-троицкий кафедральный собор - святой исповедник сергий правдолюбов. «Нет ничего тайного, что не открылось бы…»

Разговор о разногласиях в вопросах воспитания мы ведем с протоиереем Сергием Правдолюбовым - настоятелем московского храма Троицы Живоначальной в Троицком-Голенищеве.

Отец Сергий, какие основные разногласия, по вашему опыту общения с родителями, наиболее существенны и как они отражаются на ребенке?

Воспитание детей - это именно духовное делание: как и в каждом делании, важно правильно и согласованно определять задачи. Много разных споров по поводу того, чем и как занимать ребенка, а надо, чтобы у него проявлялись дары, которыми его наделил Бог.

Здесь важно вот что: никакого разделения во мнениях отца и матери не должно быть, «нет» говорят и мать, и отец. Если отец сказал - мать беспрекословно выполняет то, что сказал отец, и то, что сказала мать, - отец полностью поддерживает. Потом, потихонечку, если отец неправ, мать может отдельно от детей, тайно ему сказать: «Ты был неправ, не надо было так сурово с ним разговаривать». Но ни в коем случае не при ребенке! Ни в коем случае! На виду у детей мать и отец должны быть монолитом, единым камнем: как отец - так мать, и как мать - так отец, должна быть непробиваемая оборона и защита. Это - залог успешного воспитания! Споры по принципиальным вопросам в присутствии ребенка создают раздвоенность в детской душе и, конечно, могут очень повредить ей. Никак не спорьте о своих разных взглядах при детях.

Ребенок с очень маленького возраста - лучший психолог, чем его родители: он всегда выявит слабость той или иной позиции. Он будет искать в любом случае, особенно если есть разногласия между отцом и матерью, выгоду, что ни на есть простую, без всяких хитростей, хотя он не дипломат и не политик!

- Как найти разумную линию воспитания в семье, когда один из родителей нецерковный человек?

Мать воспитывает детей больше, чем отец, тот дает генеральное направление в их развитии. А если мама любит Бога, и это является важнейшей частью ее жизни, то ребенок правду сердцем почувствует и ни в коем случае не будет на этом спекулировать. Если нет ожесточенного атеистического нападения на ребенка, он сам поймет, где неверие, а где вера. Главное, не стараться насильно впихнуть веру в ребенка. У ребенка есть возраст, когда он с удовольствием ходит в церковь. И вот надо успеть, пока дитя не тяготится церковными службами, приобщить его не то чтобы к церковному образу жизни, но хотя бы к праздникам: Вербное Воскресенье , Троица Святая ,Пасха с освящением куличей, ко всему разнообразию жизни, которая расцветает в Церкви. Чтобы ребенок это уловил и понял, что там - не ущербность, а, наоборот, полнота жизни. А мама передает эту веру всем: своим отношением, своей внешностью даже, а ее молитва, настоящая, переворачивает все и воспитывает больше, чем что-либо другое! Никакие увещевания, никакие наказания не дают того, что дает молитва!

А вот что касается расхождения родителей в вопросах веры или когда один верующий, другой неверующий - это такая проблема, о которой сколько ни думай, ничего не придумаешь!

Является ли составной частью духовной жизни эстетическое (музыкальное или художественное) воспитание ребенка?

Я могу сослаться на святителя Василия Великого , у него есть сочинение «К юношам о том, как нужно читать языческие книги», в котором он призывал к широкому привлечению языческой культуры для христианского образования. На самом деле его мало кто знает, а стоило бы родителям прочитать этот трактат, он совсем небольшой, но в нем великолепно изложена четкая и ясная точка зрения по этому поводу. Василий Великий говорит, что невозможно сразу устремить взор на солнце - можно ослепнуть. Надо сначала посмотреть на отражение солнца в воде, и лишь когда глаз привыкнет, можно постепенно возвести взгляд на солнце!

Эстетическое воспитание необходимо для каждого из нас, потому что в искусстве заложено зерно веры и отблески Божественного. Музыка, живопись, литература, философия - все, что имеет отношение к Богу или миру Божиему, все, что является отражением Божественного Творения и Божественного Лика, дает познание о Нем. Это богатство - та молочная пища, которая дает возможность человеку приблизиться к Высшему Сокровищу и, в конечном итоге, позволяет обрести подлинную глубину религиозного мировоззрения - а не начетническую, бытовую или фольклорную его форму.

Фото Юлии Маковейчук

Например, музыка дает такое высокое воззрение, в котором и математика, и гармония, и все остальное есть. Кстати, еще в древней античной культуре и образовании музыка была одной из самых высоких ступеней обучения - перед философией и богословием. Нам известен пример св. Андрея Критского, который учился музыке и затем богословию.

Если бы не мой отец с его чрезвычайной любовью к музыке, никогда бы я музыкой не занимался: тяжело для меня это было, и делал это только из уважения к отцу. Многие дети точно так же делают это по воле родителей - но все же не надо их дрессировать! Если у ребенка есть дар и стремление, то это, безусловно, необходимо развивать, если же собственного устремления у него нет - не надо заставлять его насильно!

- Как родителям увидеть таланты и склонности своего ребенка, что здесь главное?

Главное, чтобы ребенок не вкусил пьянящего восторга от аплодисментов, чтобы он не стал звездой, чтобы не стал в детстве кумиром, маленьким гением. Это очень опасно, очень! Если родители этого не понимают, они могут загубить ребенка. У нас на Мосфильме, через дорогу от которого я служу, было несколько случаев, когда ребенка брали сниматься в фильме, он чувствовал себя героем, потом бросали - и он внезапно становился никому не нужен. Тяжелейшая судьба складывалась потом у этих детей, они не могли понять, почему их все хвалили, а сейчас вдруг они никому не нужны - это катастрофа для человека! Если речь идет о таланте, то он сам пробьется, ни в коем случае искусственно не раздувайте его. Вы понимаете, есть талант - пусть учится, нет таланта - не надо силком заставлять! Но надо оберегать ребенка от вкуса славы, известности, громкости - наоборот, надо сдерживать, сдерживать и сдерживать.

У нас на приходе приходилось говорить: «Постарайтесь, чтобы ваша дочка не получала постоянно, как наркотик, дозу похвалы, надо, чтобы она была в ряду других детей». И первой премии не надо - не надо светского советского: «Я и мой ребенок талантливы». Здесь нет подавления личности, подлинный талант непременно пробьется и расцветет, здесь забота о преждевременном однобоком тщеславном вкушении недолговременной «славы», от лишения которой, часто внезапного, ребенок впадет в тяжелейшее кризисное состояние, что опасно не только его для здоровья, но и для жизни. Был случай, когда и взрослый человек, получивший вторую, а не первую премию в передаче «Минута славы», приехав домой из Москвы, покончил жизнь самоубийством. А детская психика еще ранимее, чем у взрослых.

Мы часто наблюдаем, как в семье чаще всего устанавливается женское лидерство в вопросах детского воспитания и образования.

А вы знаете, это очень трудно определить, кто лидер в семье: отец или мать. Когда лидер женщина, она сама больше от этого мучается, чем если бы она была в послушании. Часто женщина ждет, чтобы муж взял на себя труды, а он не хочет, и она невольно начинает делать это вместо мужа. Но все-таки в Церкви нет понятия лидерства в семье, в таинстве венчания определенно сказано: «Да будет муж сей во главу жены, а жена во всем будет слушаться мужа, да поживут по Воле Твоей» - все! Какое лидерство?! Жена подчиняется мужу, ничего с этим не сделаешь! Я вырос в такой семье, отец мой был лидером всегда, во всех случаях - и это гармонично.

- А если нет, путного ничего не выйдет?

Вы знаете, Господь «из камней сих может воздвигнуть детей Аврааму», и из такой негармоничной семьи воздвигнуть замечательного подвижника или музыканта, поэта или математика - это все возможно, но с затруднениями.

Случаются острые разногласия по вопросам: как поститься ребенку малого возраста, особенно Великим постом, с какого возраста начинать поститься, исповедаться, как готовиться к Причастию (имею в виду молитвенное правило), как часто водить его в храм и т. п. Что вы, батюшка, посоветуете?

Я очень боялся своих детей задавить церковными правилами. Отец мой, старый протоиерей, никогда нас не учил Закону Божию, не требовал конспектировать Священное Писание, библейских патриархов: сколько у кого было детей и все прочее. Возможно, здесь происходит некоторое недоразвитие, недоучение: с детства это можно было бы узнать, но мне известны и противоположные результаты, когда ребенок знал все по Закону Божию, по Священному Писанию, по Ветхому и Новому Завету - а сам ушел в другую сторону, потому что это его с детства замучило! В воспитательном процессе необходимо учитывать, что ребенку можно передать только то, что он способен и готов принять. Если то, что вы хотите донести до ребенка, им категорически отвергается, то пытаться навязать это силой совершенно бесполезно.

Молитва для маленького ребенка должна быть привлекательной, а значит - быть посильной, не превращаться в зубрежку, а наша излишняя настойчивость, тем более агрессивность, совершенно бесполезна, в особенности в отношениях со старшими детьми. Никакие правила и нормы церковной жизни не должны быть над ребенком довлеющими в букве. Пост, чтение молитвенного правила, посещение богослужений и т. п. ни в коем случае не должны становиться тягостной и неприятной обязанностью!

Фото Юлии Маковейчук

По-моему, в молитве и в правиле на ребенка до семи лет не надо давить, не надо заставлять поститься, это все знают. Но и без молитвы нельзя, хоть маленькое, но должно быть правило.

Батюшка, встречаются мамы «грудничков», которые всерьез спрашивают: «Давать ли ребенку грудь в среду и пятницу?

Какие тут могут быть вопросы?! Беременные женщины и кормящие никакого поста не могут нести. И маленький ребенок не может, чтобы ничего не вкушать в среду и пятницу. Потом, к семи годам, человек созревает для школы, может быть, но в нормальной церковной жизни ему часто бывает рано идти на исповедь, может, в восемь - восемь с половиной. Есть такие, которые развиваются быстрее, таким можно и в пять лет исповедаться, это зависит исключительно от развития данного ребенка. Тут нельзя устанавливать жестких правил, но, к сожалению, у нас очень много людей, которые медленно развиваются: ум у них медленно созревает, хоть и акселерация проходит. Мама и папа должны вместе подумать, поразмышлять и совместно с батюшкой обговорить, когда ему идти на исповедь.

Особый вопрос о разногласиях в воспитании между верующей бабушкой и неверующими родителями - какова разумная линия поведения бабушек?

Знаю бабушку, которая одна в семье старалась в Церковь привести детей - и она успешно сделала это с одним ребенком, хотя с другим и не получилось. Но если бабушка верующая, она позаботится и о том, чтобы не восстановить ребенка против родителей.

Есть другой случай, когда неверующая бабушка звонит своей внучке и говорит: «А ты знаешь, что у тебя мама с папой - отсталые, они в Бога какого-то верят, а таких людей уже нет, ты сама думай…» Внучка побежала к маме и стала говорить, что кругом образованные неверующие люди. Мать говорит: «Давай считать: тетя такая-то верующая - верующая, дядя такой-то - верующий? Верующий». Она насчитала много народу, внучка набрала телефон бабушки и сказала: «Бабушка! Это ты ошибаешься, кругом все верующие - ты одна неверующая!» Мама рассудительно вывела ребенка из этих разногласий, не дав им дойти до конфликта.

Я хочу вот что сказать: некоторые, и верующие в том числе, родители иногда теряют контакт с ребенком. Воскресная школа заполнена маленькими детьми, но почему-то они, став подростками, перестают ходить в церковь. Происходит что-то непонятное, необъяснимое: уже нет безбожной атеистической власти, а дети не хотят идти в церковь! Их родители подходят ко мне и спрашивают: «Батюшка, что же мне делать, мой ребенок…» Мне кажется, что когда они ко мне подходят с этим вопросом, то они уже опоздали…

Нужно, чтобы были дружеские отношения с мамой и папой. Это очень сложно, это тяжелый духовный и душевный труд!

Я это хорошо помню по своему детству: никогда, ну просто никогда, ни в каком возрасте этот контакт не прерывался. Когда в семье, как в играющем квартете, ансамбле или большом оркестре - все вместе дают одно звучание в гармонии, хотя у каждого своя мелодия. Опытный музыкант, опытный педагог или родитель сразу поймет, что такое происходит. Ведь проблемы детские только кажутся маленькими, на самом деле, когда ребенок плачет - он плачет безутешно. Все думают: «Мало ли, отчего он плачет!» А у него на самом деле мировая скорбь - почему? А потому что в размере его жизни это большие проблемы, их надо вовремя разрешать. Если это удается, тогда можно сохранить доброе отношение, внимание и церковное воспитание человека.

- Отец Сергий, что бы вы пожелали читателям?

Главное, обязательно обговаривать малые разногласия и не лениться этой работы. На опыте знаю: буквально, умолчал, причем от стеснения - вырастает стена недоверия, отчуждения. Это касается и духовной жизни людей. В «Добротолюбии» знаете, что написано: «Если ты увидел, что брат твой согрешил против тебя, скажи ему об этом». Не стесняйся, скажи - если будешь молчать, как это чаще всего делают русские люди, ты потом взорвешься, такого наговоришь! Это касается и родителей и детей, и мужа и жены, и брата в монастыре. Если не говоришь - значит, ты гордый! Не стесняйся, скажи: «Ты прости меня, пожалуйста, но мне не нравится, что ты делаешь вот так, так и так. Я прямо завожусь…» И все! Может быть, результата не будет, но, заметьте, какая важная деталь: ушло внутреннее напряжение, недоверие.

Тут важна, конечно, еще одна вещь: деликатность. Никогда нельзя резко обличать другого. Кажется, у свт. Игнатия Брянчанинова есть рассказ о том, как один монах имел обыкновение ногу на ногу класть по-светски, а старец стеснялся сделать замечание, не знал, как это сделать. Тогда он сказал другому монаху: «Знаешь, ты сядь нога на ногу в присутствии своего собрата, а я тебя и отругаю, заранее говорю об этом». Тот заложил нога на ногу, а старец: «Ой, дорогой, что ты делаешь, так не принято у монахов!» Вот какая деликатность! Дети в этом смысле выносливее, чем монахи, но тем не менее деликатность и внимание очень пригодятся.

Даже если есть трудности в характере, может быть, даже поблажку дать, но ни в коем случае не ломать ребенка - будет обратный результат. Ребенок должен чувствовать в своей семье полноту жизни. Я, кстати, до сих пор, может быть, слишком доверчиво ко всем отношусь, во всех вижу понимание или думаю, что меня понимают, и будто бы все ко мне доброжелательны, как было в нашей семье. Это в семье было настолько крепко, настолько органично, что я не чувствую себя уютно и комфортно, когда нет отклика от других. Скорблю, что не вижу вокруг себя не то чтобы любви евангельской, не то чтобы добра, а хотя бы простой доброжелательности!

Хотя родительские разногласия могут возникать по разным поводам, главное, держать твердую оборону от всяких ухищрений ребенка и всяких его попыток использовать эти разногласия.

Беседовала Савельева Ф. Н.

Двадцатый век для России стал временем испытания подлинной веры и принес Церкви сонм новомучеников и исповедников. Но помимо них были еще тысячи христиан, пронесшие православную веру сквозь десятилетия атеизма. В книге «Хранители веры», которая готовится к выходу в , собраны интервью именно с такими людьми. Это священники и миряне, напрямую столкнувшиеся с гонениями или прожившие внешне спокойную жизнь. Их объединяет главное - Христос, веру в Которого они сохранили в советские годы.

Предлагаем вашему вниманию интервью с протоиереем Сергием Правдолюбовым, настоятелем храма Живоначальной Троицы в Троице-Голенищеве (публикуется в сокращении).

Отец Сергий, начну с вопроса традиционного: что, по вашему мнению, должно двигать человеком в принятии решения стать священнослужителем? Ведь жизнь священника особенная - не столько для себя и семьи, сколько для других людей, приходской общины. Что должно внутри человека произойти, чтобы он осознанно принял такое решение?

Я не могу ответить на этот вопрос определенно, потому что никогда в жизни ничего не планировал. Я шел интуитивно - эвристический подход тоже имеет право на существование: «Господи, благослови» - и вперед. Нравится - делаю, не нравится - не делаю. Только очень умные и очень талантливые, волевые люди могут задумывать вперед, планировать. А я в детстве рос просто, не задумываясь, и главным образом смотрел на своего отца - протоиерея Анатолия Сергеевича Правдолюбова . Это было его мощнейшее воспитание нас, четырех братьев, которые потом все стали священниками. И это произошло не потому, что мы такие хорошие, а потому что отец действительно был таким человеком, которого если бы поставить рядом с Иоанном Златоустом или Василием Великим, то он бы их полностью понимал, хотя и не обладал, конечно, их талантами.

Отец был как бы современник той древней эпохи, и как про Иоанна Златоуста говорили: «Ну что же он так вел себя, так недипломатично!» - то же можно было сказать про поступки моего отца. Даже когда его предупреждали: «Нельзя так делать», - он делал так, как полагается, как совесть велит. Он не оглядывался ни на кого. Потом он мог переживать, волноваться, думать, что, возможно, опрометчиво поступил. Однако его стихия - энергичная, мощная - именно она делала для нас родной всю прошедшую эпоху христианства. И сегодня, читая древних святых, мы смотрим внутренним взором на поступки отца и не вспомним такого случая, чтобы он говорил одно, а делал другое. Я думаю, что это было самым важным воспитанием. Помню богослужения на Страстной седмице и пасхальные службы. Это было не только воспитание, а приобщение к церковной жизни во всей возможной полноте. Мы видели, переживали, ощущали и понимали, что выше этого ничего нет. Так что я всегда смотрел на отца и старался поступать так же, как он.

Когда я окончил школу, до армии у меня оставалось еще полтора года, и, чтобы не болтаться просто так, я поступил в Гнесинское училище на отделение теории музыки. А потом из училища я пошел служить в армию, а после нее уже спокойно пошел в семинарию. Меня влекли интуиция и желание: очень хотелось, чтобы то, что есть у отца, было и у меня, так что никаких ходов я не просчитывал. Скорее, наоборот, когда я принимался за планирование, стараясь построить свою жизнь наиболее оптимально, то именно тогда делал ошибки. При этом я к священству шел очень долго, время было еще советское, а у меня и отец и дед - лагерники, и в диаконах меня держали целых тринадцать лет. Я получил образование в Московской духовной академии, защитил кандидатскую диссертацию, но тринадцать лет еще был диаконом. Даже магистерскую, по старинному уставу Академии, написать успел. Так что мне очень трудно далась хиротония. И только много лет спустя, после падения железного занавеса, я узнал, что оттягивалось мое рукоположение не по доброй воле , у которого ранее был я иподиаконом, но это было вынужденное торможение из-за моих родственников. Фактически они еще считались государственными преступниками.

На фоне начавшихся в стране изменений 16 января 1989 года Президиум Верховного Совета СССР принял постановление о реабилитации политических заключенных - невинных людей, которые пострадали в годы репрессий. Я это хорошо помню, потому что в дальнейшем читал материалы следственных дел своих дедов. 16 января постановление было принято в Москве, к июлю и в Рязани началось движение. Листки реабилитации были разложены по следственным делам, далее было сигнализировано в Москву, что все сделано - постановление исполнено, реабилитация Правдолюбовых состоялась. И уже к августу кто-то кому-то позвонил и мне сказали: «Можно рукополагаться». В данном случае это тринадцатилетнее торможение было следствием того, что сотрудники соответствующих государственных органов боялись дать разрешение на мое возведение в сан священника.

И так я стал священником. И у многих других, включая моих знакомых, наконец появилась возможность принять сан. Это был удачный год, 1989-й.

Вот такая была подготовка. То есть ничего не было задумано специально, что вот, мол, хочу я быть священником и непременно должен добиться этого любыми путями. Я служил, как получается, полагаясь во всем на Бога.

Не могли бы вы рассказать подробнее про вашего папу - отца Анатолия? Все-таки его опыт сам по себе потрясающий - независимый священник в советское время. Ну, может быть, приведете какие-то примеры, характеризующие его личность.

Отец родился в 1914 году, за три года до революции. И он еще успел ухватить старые традиции школьного обучения, традиции преподавания и отношений в семье. И поэтому в детстве на него во всей полноте не было оказано давление советской идеологии.

Родился он в Киеве, его отец (мой дед) священноисповедник Сергий Правдолюбов учился в Киевской духовной академии. Тогда, в 1913 году, в Киеве летними вечерами под открытым небом играл симфонический оркестр, и мои дедушка и бабушка - тогда еще молодые люди, только что поженившиеся Сергий и Лидия, гуляли и слушали прекрасное исполнение чудесной музыки. И любовь к музыке, видимо, еще внутриутробно была воспринята отцом, он любил музыку настолько сильно, что я никогда больше ни у кого не встречал ничего подобного - музыка буквально захватывала его.

При этом отец не хотел делать музыку своей профессией. А его отец - мой дед - очень хотел видеть сына священником. Наука - нет, музыка - нет, поэзия - тем более нет. Только священником хотел видеть своего сына священноисповедник Сергий. Но музыкальное увлечение не давало отцу возможности думать о священстве. Он был упоен. Семья жила тогда в городе Касимове в Рязанской области, где дед был настоятелем Троицкой церкви. Там опытные музыканты нашли моему отцу очень хорошую преподавательницу, которая была ученицей ученика Сергея Васильевича Рахманинова . Занимаясь с ней, Анатолий показал очень хорошие результаты. Прослушивали его и московские профессора, хотели принять на учебу, но оказалось, что сына священника, сына попа, не возьмут никогда. Это был 1933 год.

Чтобы представить масштаб увлечения моего отца музыкой, приведу пример: когда его на фронте очень сильно ранило в руку, так что он едва выжил, то очнувшись, первым делом он спросил: «А я смогу играть на рояле?»

Но все-таки главный его поворот в сторону служения произошел еще до войны, в Соловецком лагере. Там он увидел множество замечательных людей: архиереев, священников, монахов, ученых-профессоров и просто верующих. Тогда-то в результате мощного внутреннего переворота он и принял окончательно решение стать священником.

Увлекался музыкой и я, но в гораздо меньшей степени. Я тоже искал в ней, как бы сказать, некое откровение - искал в ней глубину и смысл для питания души своей. Но не нашел. То есть я всегда чувствовал предел, ощущал «потолок». Мог много раз прослушать одну симфонию какого-нибудь композитора, но ответа не получал, душе нужно было нечто большее. Только богослужение, литургия, предстояние перед Богом в церкви, молитва и проповедь - вот неиссякаемая пища для души. Это я интуитивно ощущал. Но конкретного выбора передо мной не стояло.

Отец Сергий, вам было шестнадцать лет, когда в Касимов приехал . Какое влияние он оказал на вас? Что особо запомнилось?

Отец Иоанн имел для меня и для всей нашей семьи очень большое значение. У нас в Касимове служил он целый год. Мы учились у него, испрашивая благословение в своих намерениях и планах. И он советовал никогда не проявлять лишней инициативы, а молиться Богу и ждать какой-нибудь результат.

О его влиянии на мою жизнь я скажу очень кратко. Это история взаимоотношений, я бы сказал, настоящего преподобного отца с чудным юношей, который все по-своему хотел делать. Не хватало у меня ума, сердца, понимания… А все то: «я вот так хочу» и «так вот хочу». И он меня все время старался в соответствующие рамки ввести. Однако не ломал меня, не ломал мою волю. Он терпеливо ждал. Но сколько он со мной бился! Я иногда так думаю: «Господи, сколько он на меня потратил сил! Сколько энергии! Любой другой на моем месте сам давно бы стал преподобным». Это печально. Сейчас уже ничего не сделаешь, но печально. И поэтому я скорблю и вспоминаю с благодарностью все поездки к нему, его благословения, его советы. Ему трудно со мной было, но как полезно для меня и поучительно.

Не может один человек другого ломать, заставлять, принуждать. И отец Иоанн был очень аккуратен в этом плане. Очень. Он относился к моему отцу с большим уважением, потому что сам был заключенным, и отец был заключенным, сам пять лет провел в лагерях, и мой отец тоже, - окопы, как говорится, одни. Отец Иоанн щадил меня, вместо того чтобы дать хорошенько по голове и строго со мной поговорить. Щадил и потихонечку воспитывал. Но, к сожалению, отдача была очень маленькой. Если бы кто-то был на моем месте, какую бы он получил колоссальную школу и какую духовную пользу! Молитве бы научился… А я не могу назвать себя ни в коем случае ни его учеником, ни последователем. Мой опыт общения с отцом Иоанном, скорее, иллюстрация того, как приходится едва-едва удерживать в святоотеческих традициях человека, который все хочет сделать по-своему.

Я даже скрывал от него, что пишу вторую диссертацию. Он знал, конечно, что я скрываю, и ничего не говорил. А когда я изнемог уже, совсем из сил выбился, не было сил закончить работу, вот тут он совершенно неожиданно и жестко сказал: «Заканчивай свою работу. Защищай ее». Он видел, что я могу сломаться, и решительно благословил меня. Очень часто мы заранее представляли, что может сказать отец Иоанн, но он всегда говорил что-то совершенно нестандартное и неожиданное. Каждый раз невозможно было предугадать. Жалко, что на моем месте не оказался другой человек, который бы мог воспринять это богатство и действительно стать настоящим учеником и последователем отца Иоанна. А я увлекся научными изысканиями: Андрей Критский, Великий канон. А надо было отца Иоанна изучать и слушаться, молитве у него учиться, вместо своего «хочу».

- Как прошла ваша служба в армии? Как там относились к тому, что вы верующий?

Когда я пришел в военкомат, нас там основательно погоняли. Сейчас в трусах на осмотре призывники проходят комиссию, а мы тогда были без трусов, как невольники на рынке рабов. Ходим по военкомату абсолютно голые. А у меня крестик на шее. И вот сидит в полном облачении, в военной форме генерал, комиссар Дзержинского района города Москвы. И смотрит на всех нас. Увидел меня и говорит: «Так! Это что? Псих, что ли? Зачем он крестик носит? Его в психбольницу надо отвезти!» Я говорю: «Простите, товарищ генерал. Видите ли, крестик старинный. Это моя вера. Я в Бога верю и поэтому крестик никогда не снимаю. Я ношу его всю жизнь». Он: «О! Ну все понятно. Куда его?» - обращается он к соседу. «Ну, давайте мы его назначим в наземные ВВС в Воркуту». Это значит - чистить аэродромы. Снега там много выпадает. Я потом был с концертом в одной из таких частей, там одни очкарики сидят. Я тоже очки носил, глаза были плохие. И вот определили в Воркуту, все подписали: «Проходи дальше».

А возле этого же стола сидел майор Чигирь. Он был из военного ансамбля одной из московских частей. Еще раньше он проходил по коридору Гнесинского училища и спрашивал: «Есть среди музыкантов те, кто в армию скоро пойдет? Мне нужны музыканты». Вот мне и посоветовали: «Пойди подойди к нему». Я и подошел. Он говорит: «Ага. На скрипке играешь, на фортепиано, поешь. Хорошо». И меня записал. И заранее сумел подписать приказ от министра. И вот когда меня в Воркуту отправлять собрались, то Чигирь и говорит: «Нет. У меня на него уже команда есть. Этот Правдолюбов пойдет к нам». «Да? - удивился генерал. - Ну ладно. Берите его». И я ровно через неделю сел на такси и поехал в армию служить… в Москве. Вот что делает исповедание веры. Так я и в Воркуту не попал, и крестик отстоял.

Потом меня уволили из ансамбля. Я в нем служил полтора года - в офицерской форме, и не только со скрипкой, но и пел, и на контрабасе играл, был конферансье, все делал, только что не плясал.

После этого меня уволили с треском, и вот за что. Было столетие со дня рождения Ленина, 1970 год. А весь наш музыкальный взвод дал, как выяснилось (я этого не знал), обещание быть стопроцентно комсомольским. И меня они тоже рассчитывали записать в комсомол. Все знали, что я с крестиком хожу, и направили трех комсоргов, чтобы меня вовлечь в комсомол. Ходили комсорги вокруг, но почему-то ни один из них не решился ко мне подойти. В итоге торжественно постановили: уволить из ансамбля. А в армии есть замечательная пословица: «Не спеши выполнять команду, потому что может поступить команда „отставить“». И я продолжал тихо себе служить, команда «уволить» была, но в то же время руководство не спешило с исполнением. И так продолжалось, пока у нас не произошел неприятный случай - один мой однополчанин попытался покончить с собой.

Мой сосед по койке взял веревку, прицепил ее к кровати верхнего яруса и ночью повесился. А я слышу: хрипит. Я подумал, что он пьяный, сейчас на мою кровать его вырвет и придется потом все стирать. Начал раскачивать его, а он по радиусу двигается. Присмотрелся, а он на веревке висит. Я быстро поднял сержанта, прибежал фельдшер, вытащили его из петли. И он выжил. Потом он на меня даже не смотрел, словно возненавидел меня за то, что я ему помешал. Пришли с проверкой из Особого отдела и говорят: «Пишите объяснительные записки. Ты, что ли, разбудил? Пиши». Я пишу объяснительную записку, а особист документы смотрит и вдруг спрашивает: «Так, а почему он не уволен?»

Ну и уволили. Разжаловали в стройбат нашего же полка. Обычно последние полгода службы люди отдыхают - они «старики», «ветераны», а меня на строительство дома, на тяжелые работы с бетоном отправили. И надо сказать, довольно тяжело мне было. Я ведь уже привык к аплодисментам, а тут грязные и тяжелые работы. Там со мной еще один баптист служил, он принципиально не брал автомат в руки.

И вот, представьте себе, я до сих пор с благодарностью вспоминаю сержанта из стройбата. Не помню его фамилии. Простой сержант. Часто сержанты бывают вредные, неприятные, они не только «давят», но и «ногами потоптать» могут. Но он, когда увидел стойкость моей веры, сумел понять мое психологическое состояние. Вот идем мы на объект. Распределение пошло: «Вы делаете это, вы делаете то, а вы-то…», а мне говорит: «Правдолюбов, иди сюда. Вот эту березку видишь? Вот иди ложись там и лежи». И так целую неделю. Это было поразительное психологическое понимание стрессового состояния - он пощадил меня, дал возможность привыкнуть. К концу недели он опять предложил полежать, но я говорю: «Слушайте, товарищ сержант, а можно я поработаю?» «Ну, наконец то, - говорит. - Давай. Подключайся». Вот такой был он психолог. Простой наш советский сержант, который вдруг меня понял.

Потом и позорный момент был в моей армейской биографии. На объекте работали, копали траншею. Просто от нечего делать, не было фронта полезных работ, вот и копали траншею без всякого смысла. Это ужасно! Работать так было невозможно. Так вот, к концу дня один боец побежал в магазин, купил водочки. Меня позвали: «Правдолюбов, иди сюда». Я говорю: «Что, угощаете?» «Угощаем». «Ну, давайте». И я с ними выпил. Вдруг идет лейтенант. «Что вы здесь делаете?! Построиться! Быстро!» Ох и ругался он. «Я знаю, что вы здесь делали! Вот Правдолюбов один, - говорит, - не пил, это точно». А я же не баптист, чтоб ни капли не пить. Но я молчу, потому что не понимаю: признаваться или нет. Лейтенанта неудобно обидеть - если сказать, что я пил, то его в неловкое положение поставлю. Он назначил наказания какие-то, развернулся и ушел. Я своим говорю: «Ребята, неудобно. Я же тоже пил. Надо было признаться». «Нет, все правильно. Ты веру не поколебал этого лейтенанта. Это хорошо. Мы, - говорят, - знаем, выпить чуть-чуть не так страшно. Но лейтенант пускай дальше в тебя верит».

А потом на Казанскую меня вызвали. Ансамбль наш, откуда меня разжаловали, в блестящих своих мундирах бесконечно репетировал выступление к концерту 7 ноября, и почти два месяца солдаты должны были выступать с концертами. И только после Нового года всех сразу должны были уволить в запас. А один из наших разбойников-стройбатовцев сильно напился, ночью шумел. Его и вычеркнули из списков. А кого поставить на его место? Поставили меня. На целых две недели раньше своего срока, 4 ноября, на Казанскую, я с чемоданчиком был отправлен домой. Тут я свредничал, специально зашел в клуб и говорю: «Ребята, желаю вам еще два месяца хорошо потрудиться, а я уже еду домой!» Как они завистливо вздыхали!.. И поехал я домой с крестом - как говорится, не на щите, а со щитом (то есть вернулся с победой. - Ред.). И этот ансамбль, кстати, многих батюшек для Церкви дал в дальнейшем.

Вот такая история, связанная с хрущевским и с брежневским временем. Жизнь показала, что такие качества, как стойкость и твердость, для христианина - самая главная опора в жизни. Почему-то большинство моих одноклассников сегодня какие-то сломленные люди. Кто их ломал? Я не знаю. У многих из них как-то в жизни не сложилось. А я, каким был в классе, такой и сейчас. Времена изменились. А я говорю: «Вы понимаете, ребята, я и однополчан своих тоже иногда вижу, - как было в школе и в армии, так у меня ничего не менялось, не ломалось. Все хорошо». А у них жизнь - большие трудности и обиды. Так что я рад тому, что имел возможность почувствовать гонение, хоть и маленькое.

Применяю к себе слова . Он говорил, что Господь ведет нас Сам. Он нам помогает. Он нас учит. И Церковь нас учит. Причем Бог радуется всему, что мы сделаем, пусть даже не сами… Как мама, которая берет своей рукой ладошку младенца и начинает вместе с ним писать. «Пиши, пиши! Как ты хорошо написал!» А это ведь не сам младенец писал, а мама водила его рукой. Так же и я: меня побили, из школы прогнали, в армии тоже проблемы были. Но это что? Разве что-то ценное? А мне говорят: «Вот какой ты молодец! Смотри, все вынес!» Да чего выносить-то было? Это просто маленькое испытание, чтобы появился навык веру сохранять. Зато, как я уже говорил, начинаешь лучше понимать святых, преподобных и тех, кто страдал в лагерях и умирал, тех, кто был расстрелян.

Отец Сергий, а как объясняли родители то, что в вашей семье при существующем режиме сплошные узники? И что говорили дома про советскую власть, про Ленина, Сталина, про современников - Хрущева и Брежнева?

Я считаю, что двоякий взор на нашу историю невозможен. И отец, и мать не скрывали никогда того, как и при каких обстоятельствах арестовывали наших родственников. Мама рассказывала со слезами об аресте ее отца, совершенно невинного человека. Невиновность и реабилитация потом подтвердила. Я знал, как арестовывали моих отца, деда и прадеда . Конечно, они не думали, что будут святыми: Бог, Он знает, какими они были. Помню, отец сказал про близкого человека для нашей семьи - Веру Самсонову , которая умерла за две недели до освобождения, теперь мученица, прославленная Церковью. Отец всегда, ее вспоминая, говорил: «Как Бог ее интересно сподобил. Она стала мученицей, она домой не вернулась». «А мы, - говорит, - вернулись, и мы - исповедники. А она мученица». Отец без пафоса говорил это, просто и естественно.

Но у каждого отца наступает период, когда его дети начинают мало с ним считаться, особенно мальчики, будущие мужчины. Так было и у нас. «Ну и что? Ну и кто он такой?» - думали мы. Отец со скорбью говорил, это я очень хорошо помню: «А ведь раньше к исповедникам относились с почетом, потому что они страдали за Христа. Их не замучили окончательно, они остались живы, но они - живые свидетели страданий за Христа». «А сейчас, - говорит, - нет. Время не то пошло». Он осознавал, что пострадал, но никогда не выставлял себя и не хотел, чтобы его как святого почитали. Никогда этого не было. Но к сожалению, ощущал, что мы к нему без должного почтения относимся. И я только сейчас понимаю, что мы действительно неправильно относились к отцу.

При этом почитание мучеников - домашнее, семейное - было всегда, и я их почитаю как-то просто, сколько живу. И более того, если бы дочки ныне почитаемого священноисповедника Сергия Правдолюбова потрудились бы составить его жизнеописание еще тогда, нам было бы легче жить. А мы как будто все время были первопроходцами. Когда нас пытались склонить работать на секретные службы (а меня трижды пытались вербовать), мы отказывались, но думали, как это сделать, как поступить. А надо было просто посмотреть, как поступали отцы и деды.

Вы говорили о традициях и печально отметили, что даже в вашей семье, одной из немногих, где можно говорить о непрерывности рукоположений, вы уже не такой, как отец и деды. Что же тогда говорить о нас, людях, во многом оторванных от православной традиции? Мы воспринимаем ее после советского времени, как бы с нуля или даже с минуса. И в чем ее суть, а не только каковы внешние признаки, можем представлять только теоретически.

У нас есть замечательные слова: «Троица Живоначальная, Дух Животворящий», и Церковь существует исключительно благодатью и силой Божией и Божиим повелением, благословением и защитой. Если бы этого не было, давно бы кончилась вся Церковь Православная не только у нас, но и в других странах и во всем мире. То, что Церковь существует, - это доказательство бытия Божия. Доказательство неложности слов Спасителя.

Недавно я общался с одной молодой женщиной и поразился ее чистоте и красоте, хотя она в Церковь не ходит. Но откуда это у нее? Если бы ей еще веру Божию, то было бы просто чудесно. Она многих из нас целомудреннее и возвышеннее. А в нашем кругу бывают и ужасающие дела. Апостол Павел с детства был воспитан в христианстве? Конечно, нет. Он был воспитан в фарисействе, но он стал апостолом христианства и проповедником. Так и здесь - Бог может из камней… воздвигнуть детей Аврааму (Лк. 3: 8), чтобы они следовали Его воле, а не своей личной. Я уже говорил, как со мной бился отец Иоанн (Крестьянкин), а я ведь рос в православной семье - в традиции. А отец Георгий Бреев, к примеру, вырос в семье неверующих, а какой преподобный отец! Отчего? Оттого, что Дух дышит, где хочет (Ин. 3: 8), - Дух Святой и Животворящий.

А у многих прекрасных и замечательных священников дети не идут по стопам отца. Поэтому никто не гарантирует благочестие детей священников, наоборот, взирают с надеждой на то, что люди, пришедшие из других слоев и областей, смогут дать яркие, мощные, и цветистые, прекрасные плоды духовной жизни и спасения. Поэтому нужно иметь в виду, что Церковь Животворящая и Дух Животворящий, Дух Святой - нечеловеческого устройства, иначе бы все давно погибло.

Отец Сергий, как вы смотрите на критику, которая сегодня звучит в адрес священнослужителей? Если сравнивать с тем, как осуществлялась антирелигиозная пропаганда в советское время, то, что мы видим сейчас, можно ли назвать сознательной антицерковной кампанией? Или это нормальное явление? Может быть, действительно надо более трезво на себя взглянуть?

Простите, но ничего нового в Церкви нет. Все это было. Причем такое было, что нам и не снилось. Я не говорю про Римско-Католическую Церковь. Помните, что такое протестантизм? Он возник как протест против того, что творилось в Католической Церкви. А взять Византийскую Церковь - там что было?! Надо иметь сравнения исторические. Перспективу.

И ничего уж такого не происходит особенного или нового. Были случаи отречения? Были. Был при Хрущеве Осипов , профессор Ленинградской духовной академии, который отказался от христианства. И другие были - волна целая прокатилась отречений. Роскошь была? Была. Хрущев деньги отнял. Папа мой говорил: «Слушайте, как хорошо для Церкви. Идет оздоровление церковного организма. То было денег море, а сейчас нет их, одни налоги. Хорошо! Люди, чужие для Церкви, сразу отсеются».

И сейчас какой-то особой горечи и тоски нет. Даже на пользу. Я сказал такую фразу: «Церковь должна быть в меру гонимой». Но в меру гонимой. А про меня говорят: «Вот, отец Сергий призывает к тому, чтобы Церковь уничтожали». Нет, уничтожать не надо. Но быть гонимой в меру - это полезно. Для того, как говорится, и щука в озере, чтобы карась не дремал: начинается движение, и уже не так хочется толстеть. Иоанн Златоуст говорил: «Никого так не боюсь, как архиереев». Контроль и со стороны церковного начальства, и со стороны государственных органов? Ну так трудись, молись, никто тебе не отменял ни правила, ни молитвы, никто тебе не запрещал ничего. Молись, сколько хочешь, и делай добрые дела.

Я не вижу проблемы. Мечта о государственном православии мне кажется совершенно несостоятельной. Нам бы о Царствии Небесном подумать. Зачем думать о царстве земном? Как написано в Священном Писании, а для нас это важнейший авторитет: придя, Господь найдет ли веру на земле . Больше того, и мне очень это нравится: когда придет Сын Человеческий, тогда распрямитесь, поднимите головы ваши, потому что пришло освобождение ваше . Получается, сколько мы ни будем трудиться, возделывать эту земную жизнь, мы постоянно будем что-то терпеть… А Господь пришел - распрямитесь! «А-а-а! Ну, наконец то, Господи, слава Тебе! Пришло освобождение наше, обещанное Богом». Чего вы хотите? Комфорта? Хотите, чтобы по всей России и по всему миру стояли храмы и без конца звонили колокола? Простите, но это нежизненно. Никто нам этого не обещал.

Как в Соловецком лагере говорили воры моему отцу: «Ох уж эти фраера. Всё им не так. И власть им плохая, и хлеба дают мало. И это им плохо, и то. Чем недовольны-то?» Именно мы и похожи на фраеров. Все нам не так, это плохо, и это плохо. Ребята, я говорю, спасайтесь! Спасайтесь, вас никто не тормозит! Время сейчас далеко не самое плохое. Можно молиться, можно и храмы строить. Только делайте это спокойно и доброжелательно.

Мы все эти двадцать два года здесь служим тихо, просто, спокойно, никого не задираем, не говорим, что мы лучше всех, не ездим на красивых громадных машинах. И живем так же, как жили студентами, - от получки до получки. И ничего. Храм стоит, мы молимся. И люди видят, что мы не враги, и что мы не хотим их всех заставить молиться, и не ждем, чтобы они все деньги нам отдавали. И они не протестуют. А в других местах начинают протестовать. Я понимаю, что против хороших батюшек тоже протестуют. Против любых протестуют. И многие поддаются враждебной агитации и пропаганде.

Шел я как-то по Сергиеву Посаду, а позади меня школьник бежал и плевал в меня, крича: «Поп, поп, поп!» Это был как раз какой-то виток критики уже после 1991 года - момент такой - опять против Церкви. Я сразу вспомнил хрущевские годы. То есть, если наверху идет кампания, так и в народе начинается. Наверху если благоприятно, то и внизу спокойно.

Не надо прельщаться. Мы мир не изменим. Мы и не должны его изменять. Это забота высокостоящих людей. А мы, самые простые батюшки, хотим, чтобы больше людей спаслось, больше стало верующих православных людей, которые сегодня пришли к вере, а завтра могут умереть. И нам не до политики, не до важных проблем государства. Любимые слова моего деда, священноисповедника Сергия: Не имамы бо зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем (Евр. 13: 14). Город - это очень емкое слово (по-гречески «полис», отсюда и политика). И позиция наша должна быть такая: нет у нас здесь ни города земного, ни политики, мы, говорит апостол, - грядущего, то есть будущего, взыскуем - ищем Царства Небесного, а не земного. А это и есть самое важное для человека.

_____________________________

1. Митрофорный протоиерей Анатолий Правдолюбов (1914–1981) из старинного священнического рода. Сын священноисповедника протоиерея Сергия Правдолюбова, вместе с которым пять лет провел в заключении в Соловецком лагере и на материке (1935–1940). В 1947 г. принял священнический сан. Последние 22 года своей жизни прослужил в Покровской церкви поселка Сынтул (село Маккавеево) Касимовского района Рязанской области.

2. Патриарх Пимен (Извеков, 1910–1990). С 1971 г. Патриарх Московский и всея Руси.

3. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 г. «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30-40-х и начала 50-х гг.».

4. Священноисповедник митрофорный протоиерей Сергий Анатольевич Правдолюбов (1890–1950). Первый раз заключен под стражу в 1929 г., в 1930 г. выпущен по просьбам верующих. В 1935 г. арестован вместе с братьями Владимиром (†1937) и иереем Николаем (†1941) и двадцатилетним сыном Анатолием. Пять лет провел в заключении в Соловецком лагере и на материке. После освобождения вернулся в город Касимов. В августе 1942 г. последовал третий арест отца Сергия и тюрьма. После освобождения в марте 1943 г. служил в Никольской церкви Касимова. В декабре того же года мобилизован на трудовой фронт ночным сторожем на карьер по добыче белого камня. Демобилизован в 1946 г., но с запретом на служение в Касимове. Последние годы служил в городах Спасск и Лебедянь.

5. Рахманинов Сергей Васильевич (1873–1943) - выдающийся русский композитор, пианист и дирижер.

6. Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) с 1957 г. служил на разных приходах Рязанской епархии, в том числе с весны 1966 г. был настоятелем Никольского храма Касимова.

7. Священномученик митрофорный протоиерей Анатолий Авдиевич Правдолюбов (1862–1937). Сын священника из старинного священнического рода. Родился в селе Давыдово под Тумой Касимовского р-на. После семинарии стал священником и трудился по линии церковного образования. В 1892 г. рукоположен во священника. Стал настоятелем Успенской церкви города Касимова. Несколько лет до кончины был настоятелем храма Благовещения Пресвятой Богородицы и благочинным всего города. 6 ноября 1937 г. арестован и 23 декабря расстрелян в Рязани. Прославлен в 2000 г.

8. Самсонова Вера Николаевна (1880–1940) - в 1930-е гг. - староста Пятницкой церкви в Касимове, в 1935 г. арестована вместе с Правдолюбовыми, осуждена на пять лет лагерей. Скончалась в заключении за две недели до окончания срока. Прославлена в лике святых новомучеников в 2000 г.

9. В декабре 1959 г. профессор Ленинградской духовной академии (ЛДА) Александр Осипов (1911–1967) публично заявил об отречении от религии.

10. См.: Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит защищать их? Сказываю вам, что подаст им защиту вскоре. Но Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле? (Лк. 18: 7–8).

11. См.: …и тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаке с силою и славою великою. Когда же начнет это сбываться, тогда восклонитесь и поднимите головы ваши, потому что приближается избавление ваше (Лк. 21: 27–28).

Возвращение исторических названий улицам, бесконечная рефлексия вокруг празднования Дня Победы, переосмысление советского прошлого — тема исторической памяти в последнее время не теряет актуальности в российском обществе.

протоиерей Сергий Правдолюбов

Шестеро предков московского священника протоиерея Сергия Правдолюбова прославлены в лике святых. Страшная история XX века сохранена в памяти всех членов этой семьи.

Зачем помнить о репрессированных? Зачем Церкви прославлять новых святых? С чем связан кризис этики и культуры в сегодняшнем российском обществе? На эти вопросы отец Сергий ответил в беседе с корреспондентом Правмира.

Историческая память в семье

Мне кажется важным говорить об исторической памяти именно с вами - у вас удивительная семья, шестеро прославленных новомучеников: прадед с тремя сыновьями по отцовской линии и дед с племянником по материнской. С какого момента вы начали осознавать, что ваша семья нестандартная по сравнению с окружающими?

Я до сих пор этого не осознаю. Моя сестра приводит такой замечательный аргумент для скептиков и критиков: «Удивительно не то, что у нас в семье прославлены святые, а то, что в ваших семьях они не прославлены ».

Первый слева в нижнем ряду - священноисповедник Сергий Правдолюбов, дед о. Сергия. В центре - священномученик Анатолий Правдолюбов, прадед. Первый справа в нижнем ряду - сын священномученика Анатолия Правдолюбова, брат священноисповедника Сергия священномученик Николай Правдолюбов

Люди, в семьях которых есть святые (а я знаю многих таких людей), ничем не отличаются от других. Нет ни одной семьи, в которой бы не было людей, пострадавших за веру. Если кто-то пострадал не за веру, а за другие убеждения - о них потомки тоже должны помнить.

Наша семья - не исключение, а наоборот, самая что ни на есть, стандартная семья русских священников. Священный сан вообще предполагает уровень готовности служения Богу даже до смерти. Если получилось, что священник расстрелян - то здесь нет никакой новости, это традиционно.

Священномученик Михаил Селищенский (Дмитрев)

Была какое-то время потаенная мысль - надо же, у меня такие деды! Но когда прославили маминого отца, священномученика Михаила, и мы отслужили службу на приходе, где он служил, я сказал прихожанам: «Теперь ваш батюшка, который здесь, на этом приходе служил, - святой, а вы дети его духовных чад. Радуйтесь, у вас есть заступник перед Богом! »

И действительно, они так обрадовались, молились и молитву к батюшке слушали. А я почувствовал мгновенное отдаление от своего деда, потому что я - внук, а это - дети. Они ближе к нему, а я только дальний родственник. Потому что родство по крови не так значительно, как родство по духу.

В любом случае, в вашей семье уникальным образом очень бережно сохранялась память о пострадавших. Расскажите, как это происходило? Как складывалось семейное предание?

У нас была семейная традиция оформлять дом на жену, а не на мужа. Когда мужа арестуют, жену в таком случае не сразу выгонят из дома - она владелица. И это было на протяжении многих поколений.

Священники - они как смертники. Их в любую минуту могут взять, арестовать, расстрелять, и таким образом старались хоть как-то обезопасить семью.

До сих пор эта традиция сохранилась в нашей семье - мои дети предпочитают оформлять имущество на жен. Так сохраняется готовность к страданию. Никто не может дать гарантии, что они прекратились. Они могут возобновиться.

- Кого из своих святых родных вы помните? О чем рассказывали в семье?

Своего дедушку по отцу я не помню, и не мог помнить, потому что он умер через два месяца после моего рождения.

Мама рассказывала о своем отце очень живо, энергично, со слезами. Слезки у нее капали, и, конечно, на меня это очень сильно действовало. А отец говорит: «Ольга, не надо, как бы они не выросли такими диссидентами или контрами, надо сдерживаться! ». Она сдерживаться-то сдерживалась, а слезу порой роняла, и вот эту любовь к мученикам нам передала.

Отец все время вспоминал своего отца, который был с ним вместе в Соловках , и деда, с которым он много лет служил псаломщиком. Эти рассказы были живые, ясные, яркие, четкие. Они давали нам возможность с детства иметь не книжные представления об этих людях.

Наш отец, конечно, избегал рассказывать о страшном, он предпочитал рассказывать положительные вещи. Когда он рассказывал про Соловки, у нас возникала почти идиллическая картина.

А потом я прочитал воспоминания его младшего современника, который в это же время сидел. Он рассказывал, как там люди самоубивались от отчаяния - так там было страшно и тяжело.

У нас сохранились около двадцати писем отца и деда с Соловков. Они такие умиротворенные, спокойные. В одном письме отец Анатолий написал, что у него тут так хорошо, замечательно, прекрасно, что когда письмо получили, его младшая сестра Вера (она и сейчас жива) ответила: «Анатолий, что ты нам голову морочишь? Такого не бывает. Правдоподобней пиши, нечего нас успокаивать. Мы знаем, что ты там ноги обморозил, и то у тебя было плохо, и это ». Она умная женщина, как была, так и осталась очень решительной.

А заключенные жалели своих родных. Писали не ужасающие вещи, а смягчали все обстоятельства. Это тоже надо учитывать, когда мы читаем подлинные письма.

Часто удивляются, почему у отца Павла Флоренского в письмах мало упоминаний о Боге? Так не пропустили бы письмо, если там будет упоминание о Боге! Мой отец, а они с отцом Павлом в одно время сидели, пишет домой: «Я вас поздравляю, у нас сегодня дедушка Спиридон нас всех очень радует! » О чем это? Это память Спиридона Тримифунтского . Как ты напишешь по-другому, если письма вскрывают?

Рассказы дедов и прадедов для нас актуальны и сейчас и не только о мученичестве. Вы знаете, сто лет назад, в 1912 году, потонул « Титаник », а мы через наши семейные предания знаем, как наши родственники реагировали на это событие. Это была такая сенсация, все об этом говорили вслух. Отец рассказывал, что был какой-то атеистический пафос во всем этом. Корабль непотопляем, нам Бог не нужен, молиться нам не обязательно. Я сначала думал, что это просто среди духовенства как-то излишне подчеркивали этот момент. А оказывается мой дед и мой отец рассказывали чистую правду! В этом году весной, на Пасху, было столетие гибели «Титаника ». Показывали фильм, и там процитировали слова капитана «Титаника », которые меня ужаснули и потрясли. Капитаны кораблей, как и водители за рулем, обычно достаточно суеверны. А он, седой и старый, настоящий моряк, вдруг сказал такие слова: «Наш корабль такой замечательный, он так построен, что даже если сам Господь Бог захочет его потопить, у Него это не получится ».

Вот зачем он это сказал? В народе так и говорится - «каркнул». Дальше в фильме показывали, что если бы они раньше увидели айсберг - они бы не столкнулись. Если бы они раньше повернули, не сбавили скорость и не дали задний ход… Буквально все было для того, чтобы спастись, а они этого не сделали - получается, по своей гордыне, потому что так себя вели, считали себя неуязвимыми.

И в нашей семье память об этом трагическом событии хранится много десятков лет.

А зачем вообще нужна семейная память, историческая традиция? Почему детям сегодня важно знать историю своей семьи, рода, страны?

Вы знаете, по отношению к богослужению очень часто действует закон, применяющийся к компьютерам - «по умолчанию». Человек, который пришел в Церковь в качестве священника и уже много лет слышал службу до рукоположения, понимает и знает, что надо делать, и очень многое делает по умолчанию.

То же и с памятью. Она нужна и важна, и многое делается по умолчанию. По другому нельзя передать новому поколению веру, любовь, радость, молитву - всю полноту жизни.

Почитание святых и правда о царских останках необходимы для жизни Церкви

Я тогда поставлю вопрос почти провокационно. Гораздо удобнее и практичнее верить каким-нибудь ура-патриотическим мифам. Нужно ли вообще современному ребенку знать трагедию XX века? Что ему это даст?

Любовь. Как у нас было в семье: мама плачет, а маленький ребенок ее слушает и начинает любить ее отца и сопереживать ей в этих тяжелых обстоятельствах и страшных условиях. Он проникается чувством близости к этому человеку.

Ощущение сочувствия, сопереживания - это очень важная вещь. Вы помните святых Адриана и Наталию? Я сто раз говорил в проповедях: Наталья умерла в своей теплой постельке, никто ее не мучил, но называется мученицей. Потому что сопереживала мужу своему до смерти.

Так вот, это сопереживание передается только лишь в любви. И когда мы ощущаем этих людей, мы находимся с ними по одну сторону колючей проволоки. Есть люди начальствующие, которые высоко над нами возносятся, и они могут быть по другую сторону проволоки, как ни странно и не печально. Ощущение близости к мученикам двадцатых, тридцатых годов, дает возможность человеку определить: с кем ты? С этими мучениками, или с теми, кто их истреблял? От этого выбора формируется все восприятие людей, общества и всего остального.

Это относится и к европейским фашистским лагерям. Сострадание к людям, которых так страшно уничтожали, ощущение близости к ним - обязательно должно быть воспитано даже в детях.

Без исторической памяти мы просто не можем себя осознать, как людей, живущих в это время и в этом месте.

Церковь дает нам яркий пример - жития святых. Для чего мы их почитаем? Это наша историческая память - и она нам нужна. Поэтому совершается служба святому и его житие, знакомое людям. Каждый год читается житие Марии Египетской . Зачем нам это нужно? Да потому что мы меняемся. Мы в прошлом году, если хотите, слушали одним составом клеток, а в этом совершенно другим. А через семь лет у меня все клетки изменились, я должен заново набрать эту святую информацию, а она должна на меня действовать. Зачем нам нужны жития мучеников при императоре Траяне? Простите, а как по-другому? Есть возглас: «Молитвами святых отцов наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас ». Молитвами святых отцов, не только родных наших, а всех отцов, что были раньше.

Вся Церковь представляет великолепную, яркую, многокрасочную мозаику из разных времен.

Святые один за другим составляют некую золотую цепь, идущую до нашего времени. И нельзя нам почитать древних мучеников, а новых не почитать, и наоборот - иначе произойдет разрыв этой цепи, как писал об этом тысячу лет назад св. Симеон Новый Богослов.

У кого-то я читал, что Церковь, пока существует, не может не почитать новых святых подобно тому, как дерево, особенно сосна или ель, пережившее зиму, дает свежие светло-зеленые молодые побеги. А если не даст новых ростков, то скоро засохнет.

Поэтому нынешнее прославление полутора тысяч мучеников - это только первые проклюнувшиеся росточки после зимы, которые вдруг начали распускаться.

Это вопрос не нашего желания, а церковно-догматический. Мы просто не имеем права скрывать от других людей явление новых святых.

Ведь больше половины епархий в 2000 году не прославили ни одного нового новомученика! Не прославили еще трех Оптинских мучеников . Мы в том году паломничали в Оптину Пустынь до их сорокового дня, нам рассказывали очевидцы, и мы сами видели помост с кровью. Мы знаем как они пострадали - это документально показано, убийца сам сказал: «Они ни в чем не виноваты, но они же попы были, поэтому я их и зарезал ». Хотя он и был больной, но на него было мощное бесовское воздействие, чтобы он их убил. Есть все основания для прославления погибших от его руки монахов как святых.

Почему они до сих пор не прославлены? Прошло уже много времени. Время показало: они действительно святые. Что случилось с деревом, которое не дало здесь свежие веточки? Почему не дают им распуститься, раскрыться, дать цвести и приносить плоды - новых святых людей? Они же чудеса творят, многим людям помогают! Я недоумеваю. Если хозяин нашего дерева говорит: «Не надо, чтобы эта веточка сейчас распустилась », - возникает вопрос, чего он хочет? Чтобы все дерево засохло?

Я ставлю вопрос: «Почему нам не дают прославить этих трех святых? » - но он остается без ответа. Я не уполномочен от Церкви отвечать на него. Я не являюсь членом комиссии по канонизации святых.

Но я понимаю, Церковь молчит, потому что ей не разрешают. Я думаю, Церковь давно бы прославила многих святых, если бы ей разрешили работать с архивными делами. Тормозят «наверху».

Второй вопрос - очень опасный. Почему до сих пор не прославлены святые мощи царственной семьи ? Почему во всем мире экспертиза показала идентичность, признала, что это действительно царственные останки, а наши специалисты молчат и не хотят признавать. Если бы сейчас Церковь была свободна и экспертиза была бы неудовлетворительной, то можно было бы сказать всему русскому православному народу: сбросьтесь по рублю, а кто по сто, по тысяче рублей на новую экспертизу - совершенно объективную, с привлечением самых компетентных ученых, в самых дорогостоящих лабораториях всего мира. Давайте убедимся, наконец, полностью, стопроцентно, что это настоящие останки настоящих Царственных мучеников и страстотерпцев.

Святые Царственные мученики

И если будет так – никаких денег не жалко. Мы будем обязаны устроить день прославления святых мощей царственных страстотерпцев. Перенести их из Петропавловской крепости в храм, пусть храм Спаса-на-крови. Расставить раки Святых Царственных мучеников. Собрать все духовенство – митрополитов, архиепископов и епископов на это торжественное событие. И устроить торжество прославления святых мощей, чтобы все подходили, прикладывались и целовали – радовались.

В Санкт-Петербурге есть такие идеи у людей. Но их отсекают.

Я не монархист, я никогда не любил монархические идеи и даже с трудом относился к прославлению святых Царственных мучеников. Но Церковь сказала: да! Но это был только первый шаг. Необходимо сделать и второй. Не может прославление оставаться в таком зависшем состоянии. От этого и наша страна сейчас мучается - нет разрешения ситуации, нет всенародного почитания святыни.

Знаете, почему это не сделано? Боятся всеобщего негодования теми, кто совершил такое преступление. Тень падает на все те органы, которые действовали в 30-х годах - «доблестный» НКВД.

По этой же причине не раскрываются архивы для прославления мучеников. Как раз в этом году исполнится 75 лет с 1937-го года, должны быть открыты архивы, как делается во всем мире через 75 лет хранения, Церкви должны бы передать дела пострадавших верующих, священников, активных мирян… И тогда не потребуется ни Болотной площади, ни проспекта Сахарова, ни Бульварного кольца. Недовольство отпадет само собой. Зачем оно нужно, когда свершается великое и доброе дело, возвращается нравственная совесть в души многих людей и расцветает древо жизни – Церковь с новыми свежими побегами – новопрославленными святыми, когда историческая правда торжествует?

Если родник закапывают землей, он обязательно пробивается. Это происходит и в церковной жизни. Почему на Церковь такие нападки? Да потому что пытаются церковную функцию прославления святых, которая существовала с первых десятилетий христианства до последних, затормозить. Начинается колебание почвы, вода ищет выхода. Так и в Церкви, когда она хочет проявить свою природу церковную.

- Но почитание новомучеников устанавливается достаточно трудно. Даже святого Патриарха Тихона народ знает плохо. Тех святых, которые были менее публичны, знают еще хуже. Что с этим делать? Почему так получилось?

Здесь есть две причины:

Первое. Господь Иисус Христос никогда не призывал к массовости - чтобы все вокруг вышли. Вышли на молебен пятнадцать тысяч человек, а надо чтобы пришло сто пятьдесят – ничего подобного. В Евангелие написано: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди их » - не две-три тысячи, а двое или трое. Это принцип полностью противоположный массовости и демонстративности.

Второе. У нас у всех в крови держится страх. Мы боимся сами себя. Автоцензура, самоцензура… Я боюсь лишнего сказать. Я боюсь сказать так, чтобы не подумали по-другому. Сталинская эпоха – это страшная эпоха, от которой остались следы не то, что неизгладимые, а генетические следы даже остались.

Вот пример. В России было принято, когда человек здоровается с кем-то, он должен представиться: «Здравствуйте, я князь такой-то », «Здравствуйте, я Михаил Петрович такой-то », - даже при звонке по телефону: «Здравствуйте, с вами говорит такой-то, я бы хотел услышать такого-то ». Сейчас наши дети и внуки, когда по телефону звонят, не представляются. «- Здрасти, ага, ага. – Алло, ты понял кто я? – Да».

Так у внуков проявляется страх, бывший когда-то у дедов перед НКВД. А помните, что такое «Стокгольмский синдром »? Когда заложники начинали жалеть захватчиков, которые их же и захватили, и любить их за это.

Мы это наблюдаем сейчас во всей нашей стране. Какое может быть почитание мучеников у болящих «Стокгольмским синдромом »? Моисей сорок лет водил народ в пустыне. У нас только двадцать лет прошло. Вы хотите, чтобы сейчас жертв Сталина почитали те, кто его до сих пор боятся?

- Этот самый «Стокгольмский синдром » передается следующим поколениям в таком ура-патриотическом духе: «зато мы были великая держава!». Что делать, чтобы юные поколения все-таки понимали глубину трагедии XX века? Что делать, чтобы почитание новомучеников все-таки становилось повсеместным?

Я думаю, что для этого надо относиться к мученикам со всей любовью и пониманием и почитать их, не глядя на других. На полигоне в Бутово каждый год совершается поминовение. Это не сверху спустили, а простой батюшка подал такую мысль. И понимаете, что получилось? Когда что-то идет искренне изнутри – это сразу действует. Даже Церковь соединяется на основании такого отношения.

Мы хотели этой службы, приезжали и там служили. И это впоследствии соединило две части Русской Церкви.

Если мы будем сами, на местах чтить своих любимых мучеников - будет расти и их почитание. Я сам святителя Луку Войно-Ясенецкого люблю не меньше чем своих родных, а гораздо больше. Или например, священномученика Фаддея Тверского, которого Богородица Сама защитила. Его бросили в камеру, а там все места заняты. И его, архиерея, отправили к параше. Еще и главный по камере нагадил в консервную банку и ему специально поставил под нары: «Вот тебе кадило ».

Священномученик Фаддей ночью лежал и плакал. По всей России было много архиереев, которые такое переносили. Но почему-то Богородица вступилась именно за него.

Священномученик Фаддей Тверской

Ночью с паханом случилось нечто страшное. Он вскочил со своей постели, вытащил архиерея, положил на свое место, а сам лег возле параши.

И я до сих пор не могу объяснить: что Она показала этому пахану? Он даже ничего не сказал. Потом уже, на пересылке, он кому-то проговорился, что явилась ему Какая-то Женщина. Интересно, что Она ему сказала или показала? Как и чем Она его напугала?

Те, кто чтут Пресвятую Богородицу, не могут равнодушными остаться к этой истории. Почему же Она именно его пожалела? Как поразительна эта связь небесного и земного, что Сама Богородица заступилась за оскорбленного владыку!

Так что ничего мы для популяризации мучеников сделать не можем. Только любить. Если ты любишь – будешь чтить. А как не любить? Они же не посторонние. Это наши старшие современники.

А отец Павел Флоренский? Его некоторые монахи и богословы ученые не очень любят. А я его очень люблю и почитаю. Не понимаю, почему его творения очень мало читают? Жизнь должна жить. Если ты живешь, то ты дышишь. Заткни рот – и ты умрешь.

Священник Павел Флоренский. Фото из личного дела

Так и в Церкви. Надо просто не затыкать рот тем, кто хочет почитать. И если другие увидят, что существует такое искреннее почитание, они тоже потянутся, как к живому источнику припадут за благодатью.

Жить и любить надо, больше ничего.

Советское наследие тянет назад

Сейчас у молодежи снова популярными стали левые идеи: марксизм, социализм, свобода, равенство, братство, борьба с капитализмом. Люди остро переживают социальную несправедливость. В протестных настроениях появились откровенно «красные» тона. Что с этим делать? Как избежать повторения катастрофы?

Я могу на этот вопрос ответить просто. Надо быть честным по отношению к самому себе и быть правдивым. Если люди не хотят правды, истины, и от нее потихонечку уходят, они получают возвращение этих самых идей. Если бы люди искренно и честно признали до конца, что это было неправильно, такой проблемы не возникло бы.

До сих пор в нашей стране сильны коммунистические идеи, большинство людей голосует за коммунистов. Почему не до конца не доведено все? Почему не возвращены естественные дореволюционные названия, не восстановлена историческая память? Откуда улицы , посвященные Карлу Марксу, посреди города? Улица Марксистская, Марксистский переулок, где недалеко я живу. Станция метро «Войковская » - имени убийцы Царской семьи. Это в голову не умещается.

Я так думаю, что вполне это все может возвратиться. И снова начнут в больших количествах сажать. И об этом надо честно, откровенно говорить. Зачем реставрировать то, что уже прогнило один раз? Оно второй раз развалится.

Это вопрос не к нам, а к нашему государству. Церковь в данном случае не имеет ни сил, ни возможности, и потому не имеет власти говорить так, как она считает. Потому что так не она, а люди захотели. А мы это только терпим.

Все эти страшные вещи возвращаются под прямым действием бесовских сил. Когда мы читаем тексты французских революционеров 1799 года, кажется, будто читаешь газету «Правда ». Я сам был поражен этим стилем - один в один! Когда на Суворова бросались французские революционеры, это были совершенно типичные большевистские нападки.

Это длится до сего дня. Уже тогда воевали против Церкви, батюшек убивали. Суворов сражался с этими революционерами. И это надо осознать и понять. В Бастилии сидело всего-навсего пять человек. Сколько они убили в своем революционном угаре, скольким людям головы поотрубали! Это страшные вещи, и из них надо сделать выводы. А сегодня у людей нет основы, на которой они могут построить здание. Они боятся, и на развалинах потихонечку реставрируют старое, потому что другого они себе просто не представляют.

А можно ли христианину вообще бороться за социальную справедливость и выступать в этом случае против власти?

Сначала поставим вопрос: почему наши власти ничего не делают, чтобы отмежеваться от прежней? Вот нашли фамильное серебро, и вокруг крики: «Это государственное! ». Нигде в мире так не живут - это сохранившаяся частная собственность. Найдите владельца, возьмите проценты для государства, но это не государственное и не музейное серебро, а имущество Нарышкиных. Надо непременно отдать их наследникам их имущество.

У нас вся эта культура утрачена. В результате нет ни частной собственности, ни ответственности ни за землю, ни за движимое имущество. У нас все захваченное.

И вот если я говорю об этом открыто, то получается, что я протестую против властей? Нет, я не протестую. Я переживаю за конкретные вещи - например, за то, что мучеников не прославляют. И говорю, что если не продолжится прославление новых святых, то будет еще хуже, еще страшнее. Мы должны возвращаться к истокам, на основании которых вообще все строится в жизни - к правде, истинности.

Нужно различать добро и зло. Есть хорошее, есть плохое. И если это не учитывать, настанет крах.

Вы затронули очень серьезный момент - мы сломаны, у нас многое утрачено… Как вы считаете, эксперимент по созданию нового советского человека удался? Вместе с ответственностью утрачена и ценность человеческой личности. По сей день в ходу доносительство, торжество посредственности… Как от этого уходить? И возможно ли?

Я где-то читал, что после войны был период, когда еще можно было сохранить народное отношение к вере. Люди пережили страшные страдания во время войны, до того - во время репрессий тридцать седьмого года. И если бы не Хрущев, то сохранилась бы какая-то живая еще не полностью уничтоженная народная сила в отношении к Богу, в отношении к своей земле. Хрущев – это было время моей молодости - сделал очень страшную вещь. Он начал опять закрывать храмы, запретил молодежи ходить в церковь. И кроме того отнял скотину у крестьянина. Люди плакали и резали свою скотину. Я не могу сказать, что было целенаправленное уничтожение крестьянства. Это произошло, прости Господи, по дурости. Хрущев хотел сделать как лучше - чтобы были отдельные маленькие совхозы, а вокруг люди жили в благоустроенных домах и приходили на работу пахать, сеять, ухаживать за скотиной. И чтобы вместо личного двора было общее коллективное хозяйство.

Эта светлая вера в коммунизм, «благодаря» которой он все загубил - и преемственность в ведении хозяйства, и церковные дела. И после этого молодежь уже не возродилась - она вся осталась безбожной. Это личная «заслуга» Хрущева.

То, что он демифилогизировал Сталина, убрал его из Мавзолея, сделал послабления для заключенных – это его настоящая заслуга. Но зачем же он другим концом ударил по Церкви и по сельскому хозяйству и уничтожил нормальное крестьянское существование? Не могу объяснить. Сейчас исправить ситуацию шансов фактически нет.

Но ведь сейчас в общественное пространство возвращаются темы морали. Весь обличительный пафос в адрес власти – это, в основном, претензии морального характера: не воровать, не лгать, соблюдать законы…

Без веры в Бога это не работает. В самый разгар хрущевского времени я изучал немецкий язык и в Москве покупал газету из ГДР, «Wochenpost ». Там был вкладыш с объявлениями из Берлина, и я с удовольствием их читал. Однажды я с удивлением прочитал такое объявление: «Молодой человек, столько-то лет, хочет познакомиться с девушкой с христианским мировоззрением для создания семьи ». Меня поразило, как человек это понял: без христианского мировоззрения это будет не девушка и не семья.

Моя жена выросла в совершенно современном обществе. Она внучка ученого, профессора императорского МГУ. Она говорит: «Без мировоззрения, без веры ни о чем говорить нельзя ». Действительно, без веры абсолютно все оказывается построенным на песке, ничего не значит. Это бумажки, которые не обеспечиваются золотом.

Я удивляюсь, почему никто не пишет объявлений: «Хочу на работу взять человека, который был бы верующим христианином - ему можно доверять ». В Германии пятьдесят лет назад были такие объявления. А у нас такого нет, потому что люди не понимают, что только на верующих можно положиться.

Священномученик Аркадий (Остальский)

А ведь это понимали даже в Соловках. Священномученик владыка Аркадий (Остальский), пострадавший в Бутове 29 декабря 1937 года, выдавал зарплату всем охранникам и сотрудникам НКВД в Соловецком монастыре. Они сами, увидев, кто он такой, его заставили - вызвали и сказали: «Ты будешь выдавать деньги ». Понимали: любой другой украдет, архиерей – не украдет. Они сами себе не доверяли. И у них главным бухгалтером был заключенный епископ. Это свидетельство очевидца – моего отца.

С другой стороны, личная нравственность и справедливость - это далеко не все. Церковь обязательно должна сохранять эти качества, совершать дела милосердия. Но никогда нельзя подменять церковные службы, богослужения одной социальной деятельностью. Иначе мы впадаем в привычную для Европы картину горизонтального христианского богословия, где христианство – это хорошее социальное служение, и все. Мы очень много потеряем. Надо делать и это, но главное – молитва и духовная жизнь.

Я не первый об этом говорю, до меня об этом напоминали очень многие люди. Надо чувствовать и понимать: молитва и вера христианская должны выражаться в добрых делах, но не подменяться одно другим.

О кризисе современной культуры

Тогда я задам вопрос, напрямую с нашей темой не связанный. Кризис нравственности уже состоялся, а сейчас и культура переживает кризис - можно сказать, она утрачивает нравственную основу. Чего нам дальше ждать и бояться, если, например, в качестве акта искусства могут на полном серьезе рассматриваться перфомансы в храме?

Это присутствует во всей западной цивилизации. Обама торжественно разрешил однополые браки , а Марат Гельман попытался в Краснодаре провести выставку , одним из экспонатов которой стало распятие, на котором вместо лика Христа – орден Ленина. Как можно совмещать одно и другое? Если ты не веришь в Господа Иисуса Христа, то другие-то верят. Для тебя распятие - это просто атрибут, мебель - и там орден Ленина выглядит смешно. Но простите, христианство пока ещё живое - и католическая, и протестантская, и православная вера. Разве можно так тыкать и издеваться?

Это не искусство, и я протестую. И готов протестовать и дальше. Мы же Стену Плача не пародируем.

Знаете, есть психически больные, которые, используя свою болезнь, спекулируют на этом. Один очень опытный врач мне говорил: «Видите этого больного? У него тридцать процентов психической болезни, а семьдесят процентов хитрость ». То же может быть и у некоторых современных художников. У них хитрости гораздо больше, чем искусства. Искусства тридцать процентов, а семьдесят процентов - спекуляции на искусстве против христиан.

Это происходит не только по отношению к христианам. Это общее для человечества изменение отношения к культуре, в конечном итоге - презрение к человеку. Вот Мацуев садится за рояль и выжимает из него звуки - как спортсмен на тренировках. Это разве музыка?

Или с облегчением смотришь: наконец, приехал струнный ансамбль из Миланского театра Ла Скала. Думаешь, что сейчас услышишь настоящую, прекрасную музыку - они играют «Времена года » Вивальди. А после каждого номера «Времён года » вдруг исполняют Пьяцолу с тангообразными скорбными ритмами. Получается этакий слоёный пирог. Но это просто немыслимо!

Я прекрасно помню, как играл «Зиму » Вивальди - медленную часть «Времен года » - Рудольф Баршай. Это изумительно прекрасная музыка. Теперь я вообще боюсь ее слушать - ансамбль Миланского театра Ла Скала сыграл ее в пять раз быстрее, чем надо, это несущийся паровоз, а не картина зимней красоты и медленно падающего снега, как это было у Баршая.

Я это говорю не от того, что я такой старый стал, и все сейчас плохо, а раньше было хорошо. Ничего подобного. Идет объективный процесс, и не только в музыке. Есть такая книга - «Эстетика древнерусской живописи ». Как же в ней это убедительно и ярко показано, от XII до XVII века! К Смутному времени образы постепенно затемняются. Высочайшее искусство древних икон, да и даже времени иконописания московской школы, постепенно портится. И ни на кого этот процесс свалить нельзя. Это не происки Запада, властей или евреев, это наше, исконно русское.

В церковной музыке после взлета знаменных распевов начинается партесное пение, потом Бортнянский, и все остальное. В живописи – академическая школа, потом передвижники. А дальше - все. Ничего не остается, распад.

- Ну а в литературе? Был ведь всплеск великой русской литературы в XIX веке.

Так в литературе и в близкое к нашему время, слава Богу, есть Солженицын, Астафьев и еще несколько звезд. Нравственное и духовное, нравственное и мощное, и к тому же высокого художественного уровня. Что касается сегодняшней литературы, то тут я, к сожалению, пока не в курсе дела.

- Не следите за литературным рынком или просто не цепляет?

Не слежу практически. Знаю, отец Тихон (Шевкунов) своими «Несвятыми святыми » всех восхитил. Почему он премии не получит? Ведь миллионный тираж почти. Книга-то хорошая, миссионерская, дай Бог ему здоровья.

Есть такие взлеты. Но общий поток - неуправляем. И это печально. Какая сила это может повернуть в рамках культурного процесса – не знаю.

Культура, нравственность, духовность - все взаимосвязано. И вот тут-то, снова и снова повторю, от Церкви Русской требуется только одно - жить, не засыхать, плодоносить, давать новые веточки святости, которые нам показали бы, что мы можем жить дальше, у нас есть на кого опереться.

Святые – это те, за которых не стыдно. Заметьте: мы должны каждый день не новостной ролик, рассказывающий о самых страшных преступлениях, посмотреть, а жития святых почитать - кто в этот день празднуется, как они жили, страдали, как они прославлены Богом. Это же создает совершенно другой импульс для жизни и для радости!

Сейчас это утрачено, мне кажется - без всяких темных сил и злых агентов, просто перестали помнить. Мы не хотим уходить в подполье, под землю или в тайгу - это дикость. Мы должны терпеть все, что есть, но при этом стараться, чтобы Церковь не засохла, продолжала прославлять мучеников. Это ее нормальное функционирование.

И тогда очень многие спасутся.

- А в последнее время какие-нибудь события в окружающей жизни вас порадовали?

Новость о майоре Солнечникове , который спас своих солдат - бросился на гранату и погиб. Для меня это знак того, что христианские корни в людях до сих пор действуют и самопожертвование еще живо. Это замечательно. Люди живут. Солдаты должны быть благодарны всю жизнь ему за это, называть своих детей его именем и чтить.

Его ведь наградили посмертно? А почему это не на слуху? Надо говорить о таких людях, показывать их в качестве образца. Ведь таких людей много, я уверен. Давайте о них говорить, а не о всем надоевших, обыденных или страшных, новостях! Это же так просто!

Беседовала Мария Сеньчукова

Протоиерей Сергий Правдолюбов

Биография:
Магистр богословия, доцент. Родился в 1950 году в городе Спасск Рязанской области в семье священника. В 1967 году закончил среднюю и музыкальную школу по классу скрипки. Поступил в московское музыкальное училище имени Гнесиных, откуда призван служить в армию. После нее закончил семинарию, и в 1978 году - Московскую духовную академию. Защитил кандидатскую, а в 1989 году - магистерскую диссертацию. Служил диаконом, а потом священником в храмах Москвы. Преподавал в Московской духовной академии. Восстанавливает с 1991 года храм семнадцатого века, в котором является настоятелем.

Пасхальные богослужения в храме Иоанна Златоуста в Карабаше пройдут в особенной обстановке.
14.03.2019 Chelyabinsk Today Благодаря финансированию РМК, завершена роспись центральной части верхнего придела храма.
14.03.2019 Миасский рабочий Группа профессиональных художников из Санкт-Петербурга и Екатеринбурга завершила роспись центральной части верхнего придела храма святителя Иоанна Златоуста в Карабаше (Челябинская область) – работы финансирует Русская м
14.03.2019 Агентство новостей Доступ

14.03.2019 15:28 Храм построила в 2008 году Русская медная компания. Она же финансирует новый этап работ.
14.03.2019 Lentachel.Ru Проект финансирует «Русская медная компания» (АО «РМК»), которая в 2008 году помогла построить этот храм.
14.03.2019 Южноуральская панорама В 2008 году Русская медная компания выделила средства на строительство храма, а теперь здесь работают лучшие художники из Екатеринбурга и Питера.
14.03.2019 Копейский рабочий

Группа профессиональных художников из Санкт-Петербурга и Екатеринбурга завершила роспись центральной части верхнего придела храма святителя Иоанна Златоуста в Карабаше (Челябинская область).
14.03.2019 Урал-пресс-информ Инициатива создания такого праздника принадлежала главе Русской Православной Церкви - Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Кириллу.
14.03.2019 Газета Южноуралец Работы финансирует Русская медная компания. В Карабаше завершена роспись центральной части верхнего придела храма Иоанна Златоуста.
14.03.2019 УралИнформБюро

Традиционный епархиальный форум "Мы вместе" состоялся в детском оздоровительно-образовательном центре "Уральские зори".
13.03.2019 Магнитогорский металл фото архива редакции Десять лет назад порог воскресной школы, созданной при Брединском храме Воскресения Христова, переступили первые ученики.
13.03.2019 Сельские новости

Протоиерей Сергий Правдолюбов (род. 1950) – настоятель храма Живоначальной Троицы в Троицком-Голенищеве (с 1990), магистр богословия, член Синодальной богослужебной комиссии, член Союза писателей России. Родился в священнической семье. В 1978 году окончил Московскую духовную академию, до августа 1989 года служил протодиаконом Николо-Хамовнического храма Москвы. В 1989 году рукоположен в иерея. Один год служил священником Никольского храма села Ржавки в Зеленограде (Москва). В ноябре 1990 года назначен настоятелем храма Живоначальной Троицы в Троицком-Голенищеве, в котором и служит по настоящее время.

– Отец Сергий, начну с вопроса традиционного: что, по вашему мнению, должно двигать человеком в принятии решения стать священнослужителем? Ведь жизнь священника особенная – не столько для себя и семьи, сколько для других людей, приходской общины. Что должно внутри человека произойти, чтобы он осознанно принял такое решение?

– Я не могу ответить на этот вопрос определенно, потому что никогда в жизни ничего не планировал. Однажды один очень высокопоставленный человек сказал мне: «Ты должен впервые взяться за ручку двери семинарии, четко зная, что ты там получишь, какое образование и что у тебя будет дальше. Как у шахматистов – ходов на пятьдесят вперед». Никогда я не пользовался таким приемом и не мог пользоваться, потому что я гуманитарий, не физик и не математик. Я шел интуитивно – эвристический подход тоже имеет право на существование: «Господи, благослови» – и вперед. Нравится – делаю, не нравится – не делаю. Только очень умные и очень талантливые, волевые люди могут задумывать вперед, планировать. А я в детстве рос просто, не задумываясь, и главным образом смотрел на своего отца – протоиерея Анатолия Сергеевича Правдолюбова. Это было его мощнейшее воспитание нас, четырех братьев, которые потом все стали священниками. И это произошло не потому, что мы такие хорошие, а потому что отец действительно был таким человеком, которого если бы поставить рядом с Иоанном Златоустом или Василием Великим, то он бы их полностью понимал, хотя и не обладал, конечно, их талантами. Отец был как бы современник той древней эпохи, и как про Иоанна Златоуста говорили: «Ну что же он так вел себя, так недипломатично!» – то же можно было сказать про поступки моего отца. Даже когда его предупреждали: «Нельзя так делать», – он делал так, как полагается, как совесть велит. Он не оглядывался ни на кого. Потом он мог переживать, волноваться, думать, что, возможно, опрометчиво поступил. Однако его стихия – энергичная, мощная – именно она делала для нас родной всю прошедшую эпоху христианства. И сегодня, читая древних святых, мы смотрим внутренним взором на поступки отца и не вспомним такого случая, чтобы он говорил одно, а делал другое. Я думаю, что это было самым важным воспитанием. Помню богослужения на Страстной седмице и пасхальные службы. Это было не только воспитание, а приобщение к церковной жизни во всей возможной полноте. Мы видели, переживали, ощущали и понимали, что выше этого ничего нет. Так что я всегда смотрел на отца и старался поступать так же, как он.

Когда я окончил школу, до армии у меня оставалось еще полтора года, и, чтобы не болтаться просто так, я поступил в Гнесинское училище на отделение теории музыки. А потом из училища я пошел служить в армию, а после нее уже спокойно пошел в семинарию. Меня влекли интуиция и желание: очень хотелось, чтобы то, что есть у отца, было и у меня, так что никаких ходов я не просчитывал. Скорее, наоборот, когда я принимался за планирование, стараясь построить свою жизнь наиболее оптимально, то именно тогда делал ошибки. При этом я к священству шел очень долго, время было еще советское, а у меня и отец и дед – лагерники, и в диаконах меня держали целых тринадцать лет. Я получил образование в Московской духовной академии, защитил кандидатскую диссертацию, но тринадцать лет еще был диаконом. Даже магистерскую, по старинному уставу Академии, написать успел. Так что мне очень трудно далась хиротония. И только много лет спустя, после падения железного занавеса, я узнал, что оттягивалось мое рукоположение не по доброй воле Патриарха Пимена, у которого ранее б л я иподиаконом, но это было вынужденное торможение из-за моих родственников. Фактически они еще считались государственными преступниками. На фоне начавшихся в стране изменений 16 января 1989 года Президиум Верховного Совета СССР принял постановление о реабилитации политических заключенных – невинных людей, которые пострадали в годы репрессий. Я это хорошо помню, потому что в дальнейшем читал материалы следственных дел своих дедов. 16 января постановление было принято в Москве, к июлю и в Рязани началось движение. Листки реабилитации были разложены по следственным делам, далее было сигнализировано в Москву, что все сделано – постановление исполнено, реабилитация Правдолюбовых состоялась. И уже к августу кто-то кому-то позвонил и мне сказали: «Можно рукополагаться». В данном случае это тринадцатилетнее торможение было следствием того, что сотрудники соответствующих государственных органов боялись дать разрешение на мое возведение в сан священника.

И так я стал священником. И у многих других, включая моих знакомых, наконец появилась возможность принять сан. Это был удачный год, 1989-й.

Вот такая была подготовка. То есть ничего не было задумано специально, что вот, мол, хочу я быть священником и непременно должен добиться этого любыми путями. Я служил, как получается, полагаясь во всем на Бога.

– Не могли бы вы рассказать подробнее про вашего папу – отца Анатолия? Все-таки его опыт сам по себе потрясающий – независимый священник в советское время. Ну, может быть, приведете какие-то примеры, характеризующие его личность.

– Отец родился в 1914 году, за три года до революции. И он еще успел ухватить старые традиции школьного обучения, традиции преподавания и отношений в семье. И поэтому в детстве на него во всей полноте не было оказано давление советской идеологии.

Родился он в Киеве, его отец (мой дед), священноисповедник Сергий Правдолюбов, учился в Киевской духовной академии. Тогда, в 1913 году, в Киеве летними вечерами под открытым небом играл симфонический оркестр, и мои дедушка и бабушка – тогда еще молодые люди, только что поженившиеся Сергий и Лидия, гуляли и слушали прекрасное исполнение чудесной музыки. И любовь к музыке, видимо, еще внутриутробно была воспринята отцом, он любил музыку настолько сильно, что я никогда больше ни у кого не встречал ничего подобного – музыка буквально захватывала его.

Но, правда, перед этим увлечением у него было и другое – поэзия, он даже сам писал стихи. Сборник стихов отца сохранился во втором томе его следственного дела как вещественное доказательство. Отец, конечно, не был поэтом в глубоком смысле этого слова. Он просто увлекался. В конце своего поэтического сборника, прекрасного, кстати, рукописного (отец великолепно делал заставки, буквицы, рисунки, разные шрифты), он поместил стихотворение «Моей музе». И там юноша, молодой человек вдруг говорит вещие слова: «Все. Хватит. Я с тобой (с музой) прощаюсь. Благодарю, что смог испытать поэтическое вдохновение, но мне этого мало, я хочу большего». Да, значительного таланта, я бы сказал, у него не было, но увлечение серьезное было. Однако он оставил его сознательно в 1931 году.

Затем последовало увлечение музыкой, продолжавшееся уже всю жизнь. При этом отец не хотел делать музыку своей профессией. А его отец – мой дед – очень хотел видеть сына священником. Он приводил ему в пример профессора Михаила Николаевича Скабаллановича, которого знал лично по Киевской духовной академии. Дед рассказывал моему отцу: «Захожу в кабинет Михаила Николаевича и вижу расстеленный на полу громадный ковер, а хозяин лежит животом вниз и крутится, как магнитная стрелка, – у него по радиусу книги разложены. Вместе с книгами там же, на полу, каша стоит недоеденная и кисель. И он – то к одной книге поворачивается, переписывает, то к другой. И ты хочешь так всю жизнь? Животом вниз?»

Наука – нет, музыка – нет, поэзия – тем более нет. Только священником хотел видеть своего сына священноисповедник Сергий. Но музыкальное увлечение не давало отцу возможности думать о священстве. Он был упоен. Семья жила тогда в городе Касимове в Рязанской области, где дед был настоятелем Троицкой церкви. Там опытные музыканты нашли моему отцу очень хорошую преподавательницу, которая была ученицей ученика Сергея Васильевича Рахманинова. Занимаясь с ней, Анатолий показал очень хорошие результаты. Прослушивали его и московские профессора, хотели принять на учебу, но оказалось, что сына священника, сына попа, не возьмут никогда. Это был 1933 год.

Чтобы представить масштаб увлечения моего отца музыкой, приведу пример: когда его на фронте очень сильно ранило в руку, так что он едва выжил, то, очнувшись, первым делом он спросил: «А я смогу играть на рояле?»

Но все-таки главный его поворот в сторону служения произошел еще до войны, в Соловецком лагере. Там он увидел множество замечательных людей: архиереев, священников, монахов, ученых-профессоров и просто верующих. Тогда-то в результате мощного внутреннего переворота он и принял окончательно решение стать священником.

Увлекался музыкой и я, но в гораздо меньшей степени. Я тоже искал в ней, как бы сказать, некое откровение – искал в ней глубину и смысл для питания души своей. Но не нашел. То есть я всегда чувствовал предел, ощущал «потолок». Мог много раз прослушать одну симфонию какого-нибудь композитора, но ответа не получал, душе нужно было нечто большее. Только богослужение, литургия, предстояние перед Богом в церкви, молитва и проповедь – вот неиссякаемая пища для души. Это я интуитивно ощущал. Но конкретного выбора передо мной не стояло.

– Отец Сергий, вам было шестнадцать лет, когда в Касимов приехал отец Иоанн (Крестьянкин). Какое влияние он оказал на вас? Что особо запомнилось?

– Отец Иоанн имел для меня и для всей нашей семьи очень большое значение. У нас в Касимове служил он целый год. Мы учились у него, испрашивая благословение в своих намерениях и планах. И он советовал никогда не проявлять лишней инициативы, а молиться Богу и ждать какой-нибудь результат.

О его влиянии на мою жизнь я скажу очень кратко. Это история взаимоотношений, я бы сказал, настоящего преподобного отца с чудным юношей, который все по-своему хотел делать. Не хватало у меня ума, сердца, понимания… А все-то «я вот так хочу» и «так вот хочу». И он меня все время старался в соответствующие рамки ввести. Однако не ломал меня, не ломал мою волю. Он терпеливо ждал. Но сколько он со мной бился! Я иногда так думаю: «Господи, сколько он на меня потратил сил! Сколько энергии! Любой другой на моем месте сам давно бы стал преподобным». Это печально. Сейчас уже ничего не сделаешь, но печально. И поэтому я скорблю и вспоминаю с благодарностью все поездки к нему, его благословения, его советы. Ему трудно со мной было, но как полезно для меня и поучительно.

Не может один человек другого ломать, заставлять, принуждать. И отец Иоанн был очень аккуратен в этом плане. Очень. Он относился к моему отцу с большим уважением, потому что сам был заключенным, и отец был заключенным, сам пять лет провел в лагерях, и мой отец тоже, – окопы, как говорится, одни. Отец Иоанн щадил меня, вместо того чтобы дать хорошенько по голове и строго со мной поговорить. Щадил и потихонечку воспитывал. Но, к сожалению, отдача была очень маленькой. Если бы кто-то был на моем месте, какую бы он получил колоссальную школу и какую духовную пользу! Молитве бы научился… А я не могу назвать себя ни в коем случае ни его учеником, ни последователем. Мой опыт общения с отцом Иоанном – скорее иллюстрация того, как приходится едва-едва удерживать в святоотеческих традициях человека, который все хочет сделать по-своему.

Я даже скрывал от него, что пишу вторую диссертацию. Он знал, конечно, что я скрываю, и ничего не говорил. А когда я изнемог уже, совсем из сил выбился, не было сил закончить работу, вот тут он совершенно неожиданно и жестко сказал: «Заканчивай свою работу. Защищай ее». Он видел, что я могу сломаться, и решительно благословил меня. Очень часто мы заранее представляли, что может сказать отец Иоанн, но он всегда говорил что-то совершенно нестандартное и неожиданное. Каждый раз невозможно было предугадать. Жалко, что на моем месте не оказался другой человек, который бы мог воспринять это богатство и действительно стать настоящим учеником и последователем отца Иоанна. А я увлекся научными изысканиями: Андрей Критский, Великий канон. А надо было отца Иоанна изучать и слушаться, молитве у него учиться, вместо своего «хочу».

– Отец Сергий, а как объясняли родители то, что в вашей семье при существующем режиме сплошные узники? И что говорили дома про советскую власть, про Ленина, Сталина, про современников – Хрущева и Брежнева?

– Я считаю, что двоякий взор на нашу историю невозможен. И отец, и мать не скрывали ни когда того, как и при каких обстоятельствах арестовывали наших родственников. Мама рассказывала со слезами об аресте ее отца, совершенно невинного человека. Невиновность и реабилитация потом подтвердила. Я знал, как арестовывали моих отца, деда и прадеда. Конечно, они не думали, что будут святыми: Бог, Он знает, какими они были. Помню, отец сказал про близкого человека для нашей семьи – Веру Самсонову, которая умерла за две недели до освобождения, теперь мученица, прославленная Церковью. Отец всегда, ее вспоминая, говорил: «Как Бог ее интересно сподобил. Она стала мученицей, она домой не вернулась». «А мы, – говорит, – вернулись, и мы – исповедники. А она мученица». Отец без пафоса говорил это, просто и естественно.

Но у каждого отца наступает период, когда его дети начинают мало с ним считаться, особенно мальчики, будущие мужчины. Так было и у нас. «Ну и что? Ну и кто он такой?» – думали мы. Отец со скорбью говорил, это я очень хорошо помню: «А ведь раньше к исповедникам относились с почетом, потому что они страдали за Христа. Их не замучили окончательно, они остались живы, но они – живые свидетели страданий за Христа». «А сейчас, – говорит, – нет. Время не то пошло».

Он осознавал, что пострадал, но никогда не выставлял себя и не хотел, чтобы его как святого почитали. Никогда этого не было. Но, к сожалению, ощущал, что мы к нему без должного почтения относимся. И я только сейчас понимаю, что мы действительно неправильно относились к отцу.

– Отец Сергий, можно ли услышать краткий рассказ о вашей матушке, про то, как вы с ней познакомились, про вашу семью?

– Здесь никакого секрета нет. Я просто увидел свою будущую матушку в гостях у учительницы литературы. В Москве к ней многие студенты приходили, она преподавала в Гнесинском училище. Меня сестры привели тоже к учительнице познакомиться, и я в первый раз увидел свою невесту в день, когда она впервые причастилась Святых Христовых Тайн. Так мы тогда и познакомились. И это очень важно – то, что она не из-за влюбленности в меня пошла за христианством, а сама дошла до этого.

А у нее семья была совершенно неверующая. Она внучка профессора Марковникова, известного русского ученого, возглавлявшего химическую лабораторию в МГУ. Там даже где-то висит его портрет, в музее сохранились некоторые его личные вещи. Он был большим специалистом по нефти. Многие его работы так до сих пор и не переведены на русский язык – на немецком написаны.

Она – музыкант, окончила музыкальную школу, потом училище, потом институт по фортепиано и много лет преподавала в Гнесинской музыкальной школе, которую сейчас упразднили (семилетку). И вот это знакомство с ней – мы симпатию друг к другу проявляли, переписывались. По линии матери у нее был предок, который был диаконом с многолетним служением, наверное, это тоже сказалось.

Отец Иоанн (Крестьянкин) говорил, что нужно на человека посмотреть во все времена года – зимой на снегу, весной, когда цветочки расцветают, летом на травке и осенью, когда все опадает. Следует пройти цикл проверки отношений. Тогда проясняется многое о человеке. Даже есть такая практика психологическая. В течение года человек выявляет себя.

И когда отношения окрепли и второй год пошел уже, то мы, конечно, съездили к отцу Иоанну. Он много говорил с ней и благословил на брак. Потом у нас было венчание, мой отец нас повенчал в старом храме, где служил.

Потом мы были бездетные, мучились целых шесть лет, просили у отца Иоанна молитвенной помощи, сами молились, искали причины. Все медицинские показания нормальные были, а детей не было, как мы ни бились, как мы ни страдали. Я видел маленьких детей на улице и переживал, что таких детей никогда у меня не будет.

И вот уже внуки: пять мальчиков и четыре девочки. Это такая радость! Сначала Бог послал дочку. Она, старшая, вышла замуж за будущего священника. Внуки приходят в церковь, надевают стихари и служат, помогают. Отец Серафим (Романцов) в свое время сказал моему отцу (мы же тогда были школьниками): «Держите детей поближе к Церкви. Если они когда-нибудь отойдут от нее, Бог их потом за то, что они служили в раннем детстве, вернет в Церковь». Вот какие интересные слова.

Мы от Церкви не отходили, но, конечно, были всякие трудности, шероховатости. С отцом много спорили. И Владимира Соловьева я очень любил, а отец терпеть не мог. И Флоренского не очень понимал отец, а я люблю очень.

По слову отца Серафима сейчас внуки мои тоже при Церкви. То есть тащить детей нельзя, но и препятствовать им в этом тоже нельзя.

И вот, слава Богу, все живы, здоровы. Моя матушка Маргарита на клиросе поет, управляет хором, уже двадцать два года. В первое время довольно трудно было, отсутствовало отопление в храме, холодно, стены мокрые. А мы пели. Отец Матфей говорил, что не надо петь, если температура ниже одиннадцати градусов, повредите себе и дальше петь не сможете. А мы пели. Все эти два года без отопления пели. И слава Богу, до сих пор поем, теперь уже в тепле. Правда, теперь уже сил стало меньше, как и что будет дальше, не знаю.

Вот такая, можно сказать, замечательная, благодатная помощь от Бога в лице Маргариты, моей матушки, которую Бог послал совершенно как бы из ничего. Просто советская семья – и вдруг верующий человек. Она объездила Русский Север, попутешествовала. И через созерцание древней архитектуры монастырей и храмов, а тогда действующих церквей очень мало было, она увидела за образом первообраз. К чему их строили, для чего строили, она поняла и ощутила. И стала верующим человеком. Она, конечно, много книг читала и читает, и музыкант настоящий, а это – из наследственной культурной среды, которая, слава Богу, много сохранила. Мама ее ушла с работы, когда она родилась, и сидела с ребенком дома. Это очень важно. То есть воспитание она дома получала, а не где-то на стороне. Вот так, видимо, в ней было воспитано тонкое чутье. И вот Бог устроил так, что мы с ней встретились.

– Отец Сергий, ваши научные интересы изначально находились в области литургики?

– У нас в стране, к великому сожалению, совершенно неизвестна византийская гимнография. Мы не знаем даже ее принципов.

Я и сам не слышал про византийскую гимнографию в Академии, на занятиях о ней не говорили ни слова. Я не знал вообще, что это такое, не знал, что это настоящая поэзия с приемами подсчета слогов и мест ударения в стихе. И вот сначала в немецкой книжке прочел об этом, что стало для меня ошеломляющим открытием: оказывается, наше богослужение – высокая поэзия. И сейчас в России это мало кто понимает, к сожалению. Но для меня это действительно стало радостью и открытием. Это мое личное достижение. О принципах и приемах этой церковной поэзии сейчас знает узкий круг специалистов, несколько человек, а остальным дела нет.

И я, преподавая литургику в МДА и ПСТГУ, студентам все это рассказывал, делился тем, что мне удалось узнать за многие годы. Но когда я стал настоятелем храма, пришлось восстанавливать храм и приход, что требовало больших временных затрат. И моя научная деятельность стала «закисать», особенно после дефолта 1998 года. Мы планировали издавать рукописи и исследования византийской гимнографии, но тут сели на гроши. Все стало неимоверно трудным. Почти не под силу мне стали восстановление храма, одновременно преподавание в Духовной академии и Свято-Тихоновском институте и еще издание книг. Так что науке от меня очень мало пользы вышло – я так и не стал ученым по-настоящему. Отдельные моменты лишь удалось осветить. Так что, в принципе, моя жизнь в плане научных достижений не представляет никакого интереса. Можно было бы сделать многое: в духовной жизни, в науке, в музыке, но ничего этого не произошло. Я простой сельский батюшка. Но зато чувствую и понимаю всю красоту византийского богослужения, канонов, служб Страстной седмицы и Пасхи.

– Действительно, византийское богослужение – это сокровище. Однако в силу того, что людям тяжело воспринять его, оно у нас сокращено, иногда без особой логики. Периодически возникает вопрос реформирования. С одной стороны, странно было бы отказаться от такого сокровища лишь потому, что мы его не понимаем, а с другой стороны – есть ли какие-то пути к тому, чтобы люди все более осознанно участвовали в богослужении?

– Вы знаете, я человек, который рассказывает все «на пальцах» и объясняет просто. Вот и здесь я могу так объяснить: в богослужении присутствует обратная связь – это устаревший термин, который связан с началом кибернетики.

Обратная связь в богослужении осуществляется, когда я молюсь Богу. Я говорю Ему: «Господи, помоги мне». Человек – это Богом сотворенное существо, и моя связь с Создателем осуществляется исключительно путем включения сразу «трех кнопок». Это голова (ум), сердце (воля) и речь, которая словесно формулирует мысли и чувства. Как отец Иоанн (Крестьянкин) говорил замечательно: мы произносим: «Вси святии, молите Бога о нас!», и все святые на небесах восклицают: «Господи, помилуй!» В церковной молитве, которая нам кажется архаичной, сохраняется именно эта самая обратная связь. «Господи», – сказал я, и в ответ на мое именование Бога канал связи с Ним начинает действовать и в обратном направлении, однако – слава Богу – для меня незримо. Если бы я увидал, что там происходит, я бы возгордился. И поэтому Бог будто бы молчит. Но связь все же осуществляется.

И когда мы молимся в церкви, поем на клиросе, осуществляется эта древняя связь, та, которая нас объединяет со всей Церковью, со всеми святыми, идет резонансное движение наших душ и душ преподобных отцов. Не явно, но… по-другому быть не может. Стоит только сломать этот канал связи, «перекопать», и все – связи нет обратной. Как у нас обычно происходит: «А мы сейчас сами с Богом поговорим, лично, не в храме за богослужением. Господи, мы сейчас скажем Тебе на нашем простом, обычном языке». И вот вопрос: а канал-то будет работать? Я не уверен в этом. Этот канал непроверенный. На наши слабые лопотания Он скажет: «Ребята, вы же кабель взяли не того диаметра! Я вам все, что могу, даю. Зачем вы хотите заменить нормальный, хороший кабель маленькой ниточкой, которая не потянет и малейшего напряжения». Вот в чем дело-то.

Конечно, своими словами мы молимся как можем. Но почему же люди не забывают старинные произведения Баха и других классиков? Почему они ими питают свою душу? А молитвы, которые у нас сохраняются в Церкви, – это не только классика, по которой надо учиться личной молитве, но и настоящее чудо.

Не заменяйте древние мощные каналы связи своими личными – маленькими. Выйдем из храма, тогда и помолимся на русском языке, но сохраним возможность благодатной, мощной силе преподобных отцов воздействовать на нас в богослужении гораздо больше, чем когда мы пытаемся самостоятельно высказать Господу свои мысли.

Вот еще аналогия. Я вырос в сельской местности. В свое время Хрущев запретил людям иметь собственную скотину. Я помню, как плакали женщины и как резали коров. Потом, через три года, Хрущев отменил свой указ: «Ну ладно, пусть будут коровы». А маленькие девочки, уже подросшие за три года, воспротивились: «Мама, я в пять часов утра вставать не буду. Я хочу высыпаться и спокойно уходить в школу». Всего-то на три года прервали традицию, а многие сказали: «Нет, я пойду куплю лучше пакет молока в магазине, чем буду в пять утра вставать, мучиться – корову доить, выгонять ее на улицу».

Я хочу сказать о том, что традицию прервать легко, а восстановить практически невозможно. Если живем мы в непрерывном потоке византийского и русского, от дедов к отцам и к сыновьям, и к внукам, то зачем сейчас это прерывать, ради чего? Получим ли большее богатство связи с Богом? Нет. Наверняка, меньшее.

Очевидно, что мы скорее духовно вырождаемся, чем растем. Меня вот – поставь рядом с моим отцом или дедом. И не сравнить. У меня даже язык какой-то, я бы сказал, полублатной. Я ведь окончил советскую десятилетку. Вы знаете, есть такой – Сергей Алексеевич Беляев, известный церковный археолог, а его отец, протоиерей Алексий Беляев, был священником. Он в Пюхтицком монастыре был духовником последние годы жизни, там и скончался. Это подлинно аристократическая семья. И отец Алексий был настоящим интеллигентом, он всегда очень медленно и красиво говорил. И вот, я помню, сидят они за столом – отец Алексий и мой отец, Анатолий, а я, восьмиклассник, пришел и сел рядом с ними. Они беседуют. Отец Алексий скажет что-то возвышенное, а мой отец, как старый лагерник, лаконично, мягко подтвердит, находясь в полном резонансе с ним, в соответствии с высоким стилем настоящего аристократизма мысли и происхождения слов. Вдруг я хочу вставить слово и ловлю себя на том, что я говорю именно как блатной, примитивный лагерник, хотя я в лагере и не сидел. А я ничего плохого не хотел сказать, но мой уровень, моя речь безнадежно советские, страшно советские и светские. И в течение жизни моя речь мало изменилась. Интересно, как я таким языком проповедую?!

Легко сломать, легко переделать, но сохраним ли мы полноту духовной жизни? Я уверен, что нет. Уверен. Будет полупротестантское отношение к Богу, которое, напротив, заставит людей массово покидать храмы.

– Вы говорили о традициях и печально отметили, что даже в вашей семье, одной из немногих, где можно говорить о непрерывности рукоположений, вы уже не такой, как отец и деды. Что же тогда говорить о нас, людях, во многом оторванных от православной традиции? Мы воспринимаем ее после советского времени как бы с нуля или даже с минуса. И в чем ее суть, а не только каковы внешние признаки, можем представлять только теоретически.

– У нас есть замечательные слова: «Троица Живоначальная, Дух Животворящий», и Церковь существует исключительно благодатью и силой Божией и Божиим повелением, благословением и защитой. Если бы этого не было, давно бы кончилась вся Церковь Православная не только у нас, но и в других странах и во всем мире. То, что Церковь существует, – это доказательство бытия Божия. Доказательство неложности слов Спасителя.

Недавно я общался с одной молодой женщиной и поразился ее чистоте и красоте, хотя она в Церковь не ходит. Но откуда это у нее? Если бы ей еще веру Божию, то было бы просто чудесно. Она многих из нас целомудреннее и возвышеннее. А в нашем кругу бывают и ужасающие дела. Апостол Павел с детства был воспитан в христианстве? Конечно, нет. Он был воспитан в фарисействе, но он стал апостолом христианства и проповедником. Так и здесь – Бог может из камней… воздвигнуть детей Аврааму (Лк. 3: 8), чтобы они следовали Его воле, а не своей личной. Я уже говорил, как со мной бился отец Иоанн (Крестьянкин), а я ведь рос в православной семье – в традиции. А отец Георгий Бреев, к примеру, вырос в семье неверующих, а какой преподобный отец! Отчего? Оттого, что Дух дышит, где хочет (Ин. 3: 8), – Дух Святой и Животворящий.

А у многих прекрасных и замечательных священников дети не идут по стопам отца. Поэтому никто не гарантирует благочестие детей священников, наоборот, взирают с надеждой на то, что люди, пришедшие из других слоев и областей, смогут дать яркие, мощные, и цветистые, прекрасные плоды духовной жизни и спасения. Поэтому нужно иметь в виду, что Церковь Животворящая и Дух Животворящий, Дух Святой – нечеловеческого устройства, иначе бы все давно погибло.

– Отец Сергий, как вы смотрите на критику, которая сегодня звучит в адрес священнослужителей? Если сравнивать с тем, как осуществлялась антирелигиозная пропаганда в советское время, то, что мы видим сейчас, можно ли назвать сознательной антицерковной кампанией? Или это нормальное явление? Может быть, действительно надо более трезво на себя взглянуть?

– Я вам скажу, к примеру, отец рассказывал, что в 1920-е годы была такая поговорка в народе: «Поп Иван пьет, следовательно, Бога нет». И опять пример, один из самых известных ересиархов был кто? Арий, священник.

Простите, но ничего нового в Церкви нет. Все это было. Причем такое было, что нам и не снилось. Я не говорю про Римско-Католическую Церковь. Помните, что такое протестантизм? Он возник как протест против того, что творилось в Католической Церкви. А взять Византийскую Церковь – там что было?! Надо иметь сравнения исторические. Перспективу.

И ничего уж такого не происходит особенного или нового. Были случаи отречения? Были. Был при Хрущеве Осипов, профессор Ленинградской духовной академии, который отказался от христианства. И другие были – волна целая прокатилась отречений. Роскошь была? Была. Хрущев деньги отнял. Папа мой говорил: «Слушайте, как хорошо для Церкви. Идет оздоровление церковного организма. То было денег море, а сейчас нет их, одни налоги. Хорошо! Люди, чужие для Церкви, сразу отсеются».

И сейчас какой-то особой горечи и тоски нет. Даже на пользу. Я сказал такую фразу: «Церковь должна быть в меру гонимой». Но в меру гонимой. А про меня говорят: «Вот, отец Сергий призывает к тому, чтобы Церковь уничтожали». Нет, уничтожать не надо. Но быть гонимой в меру – это полезно. Для того, как говорится, и щука в озере, чтобы карась не дремал: начинается движение, и уже не так хочется толстеть. Иоанн Златоуст говорил: «Никого так не боюсь, как архиереев». Контроль и со стороны церковного начальства, и со стороны государственных органов? Ну так трудись, молись, никто тебе не отменял ни правила, ни молитвы, никто тебе не запрещал ничего. Молись, сколько хочешь, и делай добрые дела.

Я не вижу проблемы. Мечта о государственном Православии мне кажется совершенно несостоятельной. Нам бы о Царствии Небесном подумать. Зачем думать о царстве земном? Как написано в Священном Писании, а для нас это важнейший авторитет: придя, Господь найдет ли веру на земле. Больше того, и мне очень это нравится: когда придет Сын Человеческий, тогда распрямитесь, поднимите головы ваши, потому что пришло освобождение ваше. Получается, сколько мы ни будем трудиться, возделывать эту земную жизнь, мы постоянно будем что-то терпеть… А Господь пришел – распрямитесь! «А-а-а! Ну, наконец-то, Господи, слава Тебе! Пришло освобождение наше, обещанное Богом». Чего вы хотите? Комфорта? Хотите, чтобы по всей России и по всему миру стояли храмы и без конца звонили колокола? Простите, но это нежизненно. Никто нам этого не обещал.

Как в Соловецком лагере говорили воры моему отцу: «Ох уж эти фраера. Всё им не так. И власть им плохая, и хлеба дают мало. И это им плохо, и то. Чем недовольны-то?» Именно мы и похожи на фраеров. Все нам не так, это плохо, и это плохо. Ребята, я говорю, спасайтесь! Спасайтесь, вас никто не тормозит! Время сейчас далеко не самое плохое. Можно молиться, можно и храмы строить. Только делайте это спокойно и доброжелательно.

Мы все эти двадцать два года здесь служим тихо, просто, спокойно, никого не задираем, не говорим, что мы лучше всех, не ездим на красивых громадных машинах. И живем так же, как жили студентами, – от получки до получки. И ничего. Храм стоит, мы молимся. И люди видят, что мы не враги, и что мы не хотим их всех заставить молиться, и не ждем, чтобы они все деньги нам отдавали. И они не протестуют. А в других местах начинают протестовать. Я понимаю, что против хороших батюшек тоже протестуют. Против любых протестуют. И многие поддаются враждебной агитации и пропаганде. Шел я как-то по Сергиеву Посаду, а позади меня школьник бежал и плевал в меня, крича: «Поп, поп, поп!» Это был как раз какой-то виток критики уже после 1991 года – момент такой – опять против Церкви. Я сразу вспомнил хрущевские годы. То есть, если наверху идет кампания, так и в народе начинается. Наверху если благоприятно, то и внизу спокойно.

Не надо прельщаться. Мы мир не изменим. Мы и не должны его изменять. Это забота высокостоящих людей. А мы, самые простые батюшки, хотим, чтобы больше людей спаслось, больше стало верующих православных людей, которые сегодня пришли к вере, а завтра могут умереть. И нам не до политики, не до важных проблем государства. Любимые слова моего деда, священноисповедника Сергия: Не имамы бо зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем (Евр. 13: 14). Город – это очень емкое слово (по-гречески «полис», отсюда и политика). И позиция наша должна быть такая: нет у нас здесь ни города земного, ни политики, мы, говорит апостол, – грядущего, то есть будущего, взыскуем – ищем Царства Небесного, а не земного. А это и есть самое важное для человека.

Настоятель храма Троицы Живоначальной в Троицком-Голенищеве
протоиерей Сергий Правдолюбов

2011 год

Меня недавно выловили на подходе к Лавре, три недели тому назад поймали и заставили у вас выступать – уже я тут отказаться не мог! Батюшка, который меня поймал – он был такой смиренный, и был, как говориться, такой безответный и ласковый…. Ну, как я мог ему отказать? Вот и пришлось, пришлось ехать сюда к вам. Начнем, пожалуй, мы с вами, если бы кто-то напомнил бы мне ещё тему лекции… «Семья и Церковь»… О ней можно говорить и день, и два, и месяц, и другой месяц, поэтому мы только лишь коснемся этой темы, а дальше вы сами очень многое узнаете.

Семья была всегда, с самых первых дней христианства. Апостол Павел, приветствуя Акиллу и Прискиллу (1Кор.16:19), упоминал «и домашнюю их церковь». Он назвал «домашней церковью» одно семейство! Это – не просто так брошенные слова, это слова, сказанные по существу! Семья и есть – домашняя церковь! Отец во главе, мать, и множество ипостасей детей, которые вокруг их существуют. И не подавляются. И в страхе Божием воспитываются.

Здесь очень большая нужна мудрость. Чтобы слова матери не подавлялись отцом, а слова отца – матерью. И чтобы была взаимная при этом любовь, потому что «чти отца своего и мать свою» – так и остается одной из самых главных заповедей! Причем даже с обетованием, что будешь долголетен на земле.

И во все времена православная семья без всякого налета ханжества была светочем и на церковном горизонте сияла. У нас сейчас идет «Год семьи». И я решил перелистать календарь церковный, посмотрел и вдруг заметил, что мы-то уже пропустили год семьи! Там такое количество семейных святых! Вера, Надежда, Любовь и мать их София – семья. Мученики Маккавеи – семья! Терентий и Неонилла – семья! Их там такое количество! Эту тему надо было бы развить, почитать, посмотреть, как это было тогда?

И эта тема охватывает многие века, многие народы! Ведь, что такое Жития святых? Мы же, к сожалению, утеряли традицию чтения Жития святых. А ведь Жития святых – это очень важное звено между нами, простыми людьми, и Царствием Небесным. И святостью. То есть мы идем по улице, и у нас невольно возникают, ну, может, не у всех, у молодых, наверное, не очень, но мое поколение очень скептическое, у него возникают подобные мысли: «Это не так, это не то, автобусы не так ходят, продукты не те, экономически все не так пошло, все плохо!» А на чем глазу остановиться? Есть мир святости, есть мир святых, которых мы в Церкви видим. А вот те, которые вокруг нас, поблизости – где они? Вот этого звена нам и недостает, чтобы сказать, что есть, есть святые, которые среди наших дней, среди нашей обычной жизни жили, вот они здесь ходили ножками. И они смогли сохранить христианские принципы, принципы человека, который не просто так заходит в церковь, а он живет церковью, живет святостью.

И все святые, которых мы знаем, нашего времени, никогда не строили из себя никого и ничего. Они всегда были простыми, обычными! И как мне говорил мой отец, а он сидел в Соловках с 35-го по 37-ой и потом ещё три года в Сосновце: «Я заметил: простые батюшки, самые простые священники, у которых нет каких-то великих подвигов, они обычно молятся, как положено, обычно кушают, что все люди обычно едят, обычно спят, обычно встают – никаких особых подвигов нет. На праздник выпьют, и ничего. Они не строят из себя никакого святого. И вот когда этих простых батюшек начали арестовывать, они показали невероятную твердость своих убеждений, стойкость. Даже бывало наоборот, что у очень умных, очень образованных, высокоинтеллектуальных людей возникали трудности в этом вопросе. А простому батюшке – все равно, что пойти в церковь послужить, что в тюрьму пойти, раз арестовали. Один даже, его позвали в НКВД, чтобы он там сидел, волновался, переживал, а он пришел, пять минут на скамеечке посидел, потом ножки забросил, укрылся рясой и спит. Они говорят: чего это такое? Он спит? Он должен волноваться, переживать перед допросом, чтобы можно было у него вытащить показания! А он лег и спит спокойно! Будят его: ты чего спишь? А чего, – говорит, – не спать? Вы ребята нормальные, хорошие, вот я и отдыхаю. Позовете, вот я и приду».

Вот какая простота и стойкость! Меня бы позвали – я бы там, конечно, не уснул. Все эти простые батюшки показывали красоту идеала святости и верности Церкви. Хочу вам даже подтвердить документально: лет пятнадцать назад было время, гораздо менее сложное, чем сейчас, к нам шли навстречу работники архивов. И по просьбе Рязанской епархии архив ФСБ представил документ, что было просмотрено 350 дел священников, все они были расстреляны. Из них никто не отказался от веры, кроме одного. Его тоже расстреляли. Он отказался, но это его не спасло. Но какой процент! Из 350 человек только один дал слабинку, один! Я не уверен, что такой процент сохраняется и в других епархиях и областях, но по Рязанской нам дали официальный документ, с печатью и подписью!

Это радует, вдохновляет и заставляет нас как-то лучше на мир смотреть. Есть вокруг стойкие люди, есть честные, есть святые, есть идеалы, которые жили и тогда, в тридцатые, и сейчас есть! Средства массовой информации могут как угодно говорить, они могут такой темноты и черноты налить, что страшно становится. Просто не надо поддаваться на их агитацию.

Теперь я бы хотел кратко рассказать и о своей семье, потому что у нас в семье много святых, но сначала два слова о святости. Что такое святой? Вот житель Сергиева Посада знаменитый профессор отец Павел Флоренский. Когда он был энергичный, молодой и сильный, он такие глубины копал, такие удивительные пласты поднимал этимологии: как, что значит слово «святой»? Агиос по-гречески – что оно значит? Трудно сказать. Но читая, сравнивая древние языковые пласты, санскрит и все прочие славянские, индоевропейские языки, он пришел к выводу: это все-таки ближе всего означает «иное, инаковость». Святость значит необычность, совсем не то, что мы с вами в быту встречаем. То есть «другой». «Ксенос» по-гречески означает «не наш, чужой, странный», откуда и понятие ксенофобия идет – странный, чужой. А «агиос» лучше всего передается очень интересным русским словом «инок». Древнее русское слово. Монах по-гречески «монос» – один живет. А инок – не так живет, как все, иначе.

И вот святость – это когда человек становится более «свой» для Вышнего мира святости, для другого мира, и менее – для нашего обыденного, плотского, земного. Поэтому святой – это не герой! Сейчас некоторые путают, говорят: «Вот, такой человек знаменитый! Надо его прославить во святых!» Почему? А зачем? Он герой государства Российского, герой, который проявил смелость и неустрашимость перед смертью, герой, который сделал то-то и то-то…. Но это не относится к святости! А святость – это атрибут Божественного: «Свят Господь Бог наш!» Святой – это слово, относящаяся в первую очередь к Богу.

Так вот, подлинный святой никогда не выпячивает ни себя, ни подвиги свои, а живет в простоте, смирении и просто выполняет свои христианские обязанности – как Христос говорил, так он и выполняет. Есть разные уровни святости, которые в мирное время проявляется в подвиге ухода от мира. Преподобный Сергий уходил в лес и там подвизался. Преподобная Феоктиста (сегодня мы праздновали), которую взяли в плен вместе с жителями ее села, и на пустынном острове Парос ей удалось убежать от пиратов-арабов, и она там всю жизнь провела с 18 до 54 лет не по своей воле. Поэтому это великая святость – она сохранила свою красоту, силу ума и свое женственное естество, сущность. Не будем отвлекаться, но тем не менее…

Святость проявляется в самых простых вещах, и в нашей стране такое количество святых, что мы даже не можем осознать и перечислить этих святых! Лишь малая часть их прославлена, буквально тончайшая пленочка, как вот у греков бывает елей: оливковое масло они собирают, а самое верхнее, самое тонкое и чистое, которое плавает по поверхности – это елей, то есть высшего сорта масло. Вот и у нас только тончайшая пленочка прославлена, а остальная вся масса святых до сих пор не прославлена. Это нужно иметь в виду, помнить об этом и не смущаться тем, что не все прославлены. У Бога они известны все.

Что я хочу сказать о святых людях, которые свою святость сохранили, они просто не сдавались, не ставили свое благополучие выше верности Богу. И я хотел бы сегодня очень кратко рассказать о святых в своей семье.

Сзади меня, слева, вы видите, на фотографии изображены священномученик Анатолий Авдеевич Правдолюбов и Клавдия Андреевна Дмитриева, а в замужестве Правдолюбова, у которых было двенадцать детей. Это город Касимов Рязанской области. Сам протоиерей Анатолий Правдолюбов был прославлен, как священномученик, потому что он был арестован в возрасте 75 лет, отвезен в Рязань и расстрелян вместе с другими четырьмя батюшками и двадцатью мирянами 23 декабря 1937 года. Большинство людей, которые проходили по этому делу, ныне также прославлены. Не прославленными остались только те, о которых неизвестно, были ли они верующими. Среди них были даже эсеры и коммунисты – покаялись ли они к тому моменту или нет, мы не знаем. Если они принесли покаяние перед своей смертью – может быть и они святые у Бога. Потому что они принесли покаяние, и их расстреляли. Но мы ничего не знаем: было это или нет.

Чем интересно Рязанское правосудие? Оно довольно откровенно. Есть такая блаженная Матрона Анемнясевская из-под Касимова, так ей из сельсовета дали такую характеристику: «Эта Матреша Белякова своей святостью мешает колхозному строительству». Печать поставили и подпись. Я этот документ принес к владыке Ювеналию, говорю: «Вот, владыка, документ-то уже есть! Они сами характеристику дали, вот сами и прославили – ничего не сделаешь!»

Так и здесь. В следственном деле среди единственного допроса простого крестьянина или крестьянки написано: «активный церковник» или «активная церковница». Знаете, я бы многое дал, чтобы мне написали бы, например, «активный священнослужитель»! Это так просто не напишешь! Это заслужить надо! Я помню, когда мы собирали материал, я ездил по деревням и спрашивал: «Скажите, вы про этого человека знаете, а вот про этого знаете?» Нашел сына одного новомученика прославленного Лаврентия Коптева, говорю: «Скажите, вот ваш отец, ведь в деле написано, что он «шкипер». Это, наверное, у него была такая трубка, борода шкиперская, он без конца курил, пил, ругался матом, да? Смоляные канаты… пароходы причаливают, а он там такой морской разбойник, мощный... Такой был отец?» Он говорит: «Нет, это у вас неправильный образ! Он стоял на пристани и без конца воду выкачивал – пристань была старая, вода все время сочилась, и чтобы пароходы приставали, он все время качал…» – «Он курил?» – «Нет!» – «Пил?» – «Нет, не пил!» – «А чего же он делал?» – «Он хоругви носил на службе в церкви и всё». Образ мой, конечно, рассыпался, заманчивый образ: «мученик-шкипер». А это так названо просто. Но смотрите, какое благочестие, какая простота в его подвиге! И у него написано «активный церковник». Это прекрасно!

Или прославленная под Касимовым в погосте одна женщина – ну ничем не знаменита, ну ничем особенным не отличалась… Начал я говорить о своих родственниках, а сразу перешел к простым людям. Почему? В нашей семье родственники – все были профессиональные церковнослужители, батюшки, семинаристы, академисты, они на это шли сознательно, они смертники с самого начала, они обязаны были умирать, и они умирали. Это понятно. Но простые люди, крестьяне, вот этот шкипер или эта женщина-колхозница. Я спрашиваю: «А вот эта женщина, что вы можете сказать?» – «Да что скажешь? Простая женщина» – «А за что же она пострадала?» – «Да, ни за что. Батюшку арестовывали, а она сказала: «Что вы делаете!? Он же ни в чем не виноват!» Они ее сразу схватили и вместе с батюшкой расстреляли». Сочувствие, понимаете, только сочувствие! И в тюрьме она не кричала, что она комсомолка или пионерка, она не отказалась! Она твердо и до конца выполняла свой долг. Какой долг? Женский. Ну, как женщина может не сочувствовать? Она должна сочувствовать! Женский естественный долг сочувствия, иначе бы она не была бы мамой. И за это она стала мученицей. И больше никакие не подвиги, ни посты, ни молитвы – она просто взяла и посочувствовала.

Я прочел всего шесть дел, а помочь в прославлении удалось 32 рязанских святых. Мне говорят: «Отец Сергий, ты своих родных прославлял!» Ничего подобного! Хочу перед вами сказать, что я такой цели не ставил, и хочу отметить для тех, кто не знает о реалиях восьмидесятых и девяностых годов прошлого века: нам следственных дел никому не давали! Я бы хотел прочить дела тех людей, которые были вокруг наших батюшек. Но мне сказали: «Нет, только родных!» Я говорю: «А вот Наталии Федоровны можно следственное дело взять?» Они мне говорят: «Нет!» Я говорю: «Она же двоюродная сестра моей мамы!» Они отвечают: «Нет, это не прямое родство, и мы не дадим ее следственное дело!»

И вот я написал прошение. Кстати сказать, было очень трудно переступить порог архива ФСБ – страх оставался у меня со школьных лет, и когда случалось проходить мимо Лубянки, я всегда мысленно вспоминал о тех, кто там страдал. А в последнее время я уже не стесняюсь остановиться, перекреститься, поклониться им, потому что именно там действительно сонмы святых мучеников – и архиереи, и иереи, и множество мирян – пострадали, держались там перед самой смертью, и это место, конечно, святое. И я думаю, что надо бы пару этажей оттуда отдать нам для того, чтобы сделать там не просто мемориал, от слова «мемориа» – память, а для того чтобы просто постоять там, в этих стенах, и посочувствовать всем им, святым мученикам …

Так вот, самые простые люди заслуживают глубокого уважения и почитания за то, что они не отказались от Христа, от своей веры. Причем, даже если на них смотрит человек неверующий, на то, что они верны своим убеждениям до конца, до смерти – это вызывает только уважение. Если человек идет на смерть за что-то – это заслуживает уважения, внимания и доброго отношения.

По поводу следственных дел. Я долго не мог переступить порог ФСБ, и меня пристыдил один человек. Он мне сказал: «Все давно посмотрели следственных дела своих родителей, только вы один не идете. Вы боитесь!» И он дал мне простую-простую вещь, он дал мне образец бумаги: «Туда-то, туда-то… написать такое-то прошение… прошу познакомить меня со следственным делом моего отца». И все, говорит, отнесите его туда – там круглосуточно принимают. Через две недели мне позвонили и сказали: «Следственное дело вашего отца прибыло из Рязани, вы можете в течение месяца с ним ознакомиться». И я сел туда, стал смотреть, потом уже дела не только отца, но и деда, и брата деда, и прадеда. То есть мне все-таки дали шесть следственных дел тех, кто был в прямом родстве – вот такая стопа громадная. Я там три месяца читал. И вы знаете, было такое доброе отношение, что я даже смог в один день позвать всех своих братьев и сестер, чтобы и они пришли.

В одном из дел священномученика отца Михаила, моего дедушки по линии моей мамы, расстрелянного 2 декабря 1937 года, дедушки, которого мы очень-очень любим и любили с самого раннего детства (дом его сохранился в Рязанской области), были отпечатки его пальцев. Ладонь правой руки, и ладонь левой. Вот мы пришли все, сестры и братья, прочитали дело, потом встали, перекрестились и приложились к этим отпечаткам его ладоней. И, возможно это только мое восприятие, но мне показалось, что восстановилось некое равновесие: дед «сообщил» внуку и всем внукам о дате своей смерти, и что ей предшествовало.

И мы, прочитав, пережили все это вместе с ним, и эту дату сделали праздником. У нас есть икона, мы можем пропеть величание. И неизвестность стала ясностью, и все замкнулось. Я думаю, это важно. Он всегда об этом думал, и, наконец, это осуществилось.

Что еще хочу сказать. Видите ли, мне удалось сделать то, что сейчас уже не разрешают, а тогда на это еще смотрели сквозь пальцы. Мои братья и сестры пришли, просмотрели материалы, поплакали, поцеловали и ушли. А я понял, мне подсказали, что у меня такая слабая память – я ничего не запомню, а от руки перепишу от силы десять страниц – больше просто не хватит времени. А там в каждом деле столько страниц! Например, у отца Михаила – 62 страницы. А как же все остальное? Ксерокопию дают делать только десять листов, фотографировать нельзя. Что же делать? – я не запомню ничего!

И тогда я сделал – тогда ещё сквозь пальцы было отношение, теперь это запрещено – начитал. Есть такие маленькие диктофоны сейчас, их в карман положил, и все. А тогда были диктофоны побольше, в них вставлялись кассеты, и там крутилась эта лента. И я брал с собой диктофон, клал его скрытно, как удавалось, в руку, сидел и шепотом читал. Ко мне подходит смотритель: «Что вы делаете?» Я говорю: «Молюсь!» – «А почему так?» – «А я так привык». А у них в инструкции, видимо, тогда ещё не было про диктофоны – тогда диктофоны мало у кого были, штука неизвестная еще. И я наговорил пять томов. «Лист такой-то, лист такой-то и оборот…» и так далее. И все это у меня сохранилось. Кроме самого большого тома – там было пятьсот листов, я просто его не успевал начитать.

Там очень страшно находиться – там люди смотрят следственные дела своих близких. Одна женщина сидела, плакала-плакала, я подошел, говорю: «Чем я могу вам помочь, что вы так плачете?» Она говорит: «Вы мне ничем не можете помочь!» Что-то она прочитала такое…. Ну, знаете, не ждешь от своего близкого, что он взял и отказался, допустим. Другая женщина подходит, говорит: «Вы мне мешаете! Вы что здесь шепчете? Мы здесь сидим, а вы нам мешаете!» Я говорю: «Слушайте, понимаете, на это и рассчитано, что когда вы придете, откроете это дело, поплачете и забудете. Все забудете! Начисто! Вы потом абсолютно ничего не вспомните! Поэтому я беру и шепчу для того, чтобы хоть сохранить! Чтоб я мог узнать!»

Причем, как вам сказать, можно было выбрать самые интересные страницы, а остальное не смотреть. Но некоторый опыт работы с древнерусскими рукописями XI-XII века, я ведь по специальности литургист, причем, исследователь древних рукописей и творений Андрея Критского. Свою диссертацию я писал десять лет на основе древних рукописей, я перекопал почти все рукописи архива древних авторов в Москве. И вот я знаю, появилась такая интуиция: открываешь – вроде ничего интересного нет, а на всякий случай думаешь: «Нет! Это надо где-то записать!» Некоторый шаг вперед в своей голове.

Так вот, когда следственное дело моего отца и деда дали, там оказалось очень много неизвестных лиц, которых я вообще не знаю. В том числе, и Матрона Анемнясевская – теперь моя любимая святая. А тогда я о ней ничего не знал! И мне было как-то все равно. А там – ее допросы! Следственные допросы! И жизнеописание там ее есть! И я на всякий случай все это нашептал. И, слава Богу, это есть! Прихожане помогли мне набрать это на компьютере, книгу ее жития мы уже издали.

И главное, я препятствий этих к допуску родственников к делам не могу понять: ведь не было ни одного случая, чтобы человек, начитавшись следственного дела, пошел искать этого следователя, который дедушку убил, схватил бы его за горло, а потом зарезал! Да, нет! Кстати, следователя моего деда звали Пушкин. Ну, что, я теперь пойду родственников Пушкина трясти? Зачем мне это надо? Причем, мне сказали про моего деда по материнской линии, про отца Михаила: «Вы знаете, юридически он не умер. Вы должны подать заявление в ЗАГС, там выдадут свидетельство о его смерти. А так – он до сих пор не умер» – «Не умер, да? – говорю, – знаете, а меня это устраивает! Если он не умер, пускай и дальше так будет – как хорошо! Дедушка где-то там живет…»

Ведь есть же, я читал в житиях святых, такое православное мнение, что люди, пострадавшие за Христа, имеют некий «лимит», некий допуск до людей на земле без разрешения Сверху. Кого хочу, того и вижу. И святитель Николай имеет такой допуск. А остальные должны подавать прошение Архангелу или Ангелу, что, вот, я хочу к своим родственникам прийти туда-то. А ему говорят: «Так, только не опаздывай! Только до 8 часов и обратно!» Понимаете, это я, конечно, утрирую. Но! Святые мученики, пострадавшие имеют привилегию: приходи, молись, утешай, с внуками побалуешься, а дальше на твое усмотрение. Поэтому я и сказал: «Меня это устраивает, что свидетельства о смерти нет. Ну, пускай дальше до Второго Пришествия и не будет». Скажут: не предадут земле.… Знаете, святых и не надо предавать земле. «Господня бо земля и исполнение ея» (1Кор. 10:26). Зачем? А зачем предавать? Ведь когда погребаем человека, мы поем: «Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего». А он и так святой. Церковь сказала: «Он святой!» Вот такого-то Августа такого-то года Церковь заявила: «Он – святой!» Поэтому, зачем его погребать? Да пусть по земле ходит! Зачем его отпевать, когда мы ему молебен служим и икону целуем?

В нашем роду у отца Анатолия Авдеевича старший сын закончил Киевскую духовную академию, очень хваткий был человек в научном плане, у него отличный был язык академический, четкий. У меня такого нет, у меня он гуманитарный, музыкальная школа, скрипка и все остальное. А тот был логически четкий человек. Сначала он был арестован за то, что написал житие той самой Матроны Анемнясевской. Мне пришлось заканчивать дело прославления Матроны, начатое братом моего деда, Владимиром Анатольевичем, старшим сыном отца Анатолия.

Старший сын отца Анатолия был дружен, если можно так сказать, с патриархом Тихоном. Почему? Он закончил Киевскую духовную академию, но долго не мог жениться. Вот, не получалось у него. Он как-то и знакомился, но не получалось у него. Потом он все-таки женился и мог об руку положиться, а его арестовали и на Соловки. Это был 1925 год. Два года он там пробыл, потом один год в Вельске, и когда вернулся, то оказалось, что его жена не то, чтобы от него отказалась, но она уже не хочет с ним жить, она приглянулась какому-то другому человеку. И он остался в холостяках. Она не умерла, она вышла за другого, но он остался один. А что делать ему? Ведь священник не имеет права второй раз жениться! Только один раз может жениться, как говорят «как сапер».

Если от него ушла жена – всё! Или ты служишь Богу и даже больше не думаешь о женском поле, или ты женишься, но тогда не имеешь права служить. Твердое и четкое правило, которое приступать нельзя. Поэтому он имел возможность стать архиереем, и патриарх Тихон на него, как говорится, «глаз положил» именно в этом плане: духовное образование есть, жены нет. Значит, его надо постричь, рукоположить, и пусть трудится, защищает Церковь. А он по своему убеждению и смирению никак не мог на это решиться. А потом, он только освободился, прошло три года, и его снова арестовали, он снова отбыл в лагеря. Владимир Анатольевич пострадал и погиб, он еще мундир такой носил дворянский со шпагой с орденом Станислава, он был расстрелян 4 октября 1937 года.

Им была устроена встреча с патриархом Тихоном моего деда и его сына, отца Сергия. Когда они приехали в Москву, Владимир Анатольевич возил их к патриарху Тихону, который подарил им свою фотографию с надписью: «Протоиереям Сергию и Анатолию Правдолюбовым. Патриарх Тихон». Этот подарок так ценился нашей семьей, мы чувствовали, что патриарх Тихон – святой, а он потом и прославлен был, что моим дедом, чтобы не выходить из-под этого благословения, было решено всех мальчиков дальше в семье называть Сергием или Анатолием. Тем более что они – священнослужители.

Мой дедушка – Сергий Анатольевич Правдолюбов, его сын – Анатолий Сергеевич Правдолюбов – мой отец, я – Сергий Анатольевич Правдолюбов, а Патриаршее благословение так и остается. Все протоиереи. Сын у меня тоже Анатолий.

И Владимир Анатольевич был так любим окружением патриарха Тихона, что его уже хотели сделать архиереем. И это объясняет тот факт, что он сейчас изображен на фреске патриарха Тихона во гробе на воротах Донского монастыря. Это не мой заказ, и не я просил его изобразить, наоборот, мне позвонили, сказали: «Отец Сергий, езжай-ка в Донской монастырь – там, на левой стороне брат твоего деда стоит! Прямо припал к патриарху Тихону!» – «А кто разыскал-то?» – «Не знаю!» Я приехал, посмотрел – мама моя! Прямо припал, как родственник, ко гробу! Вокруг архиереи стоят, а он припал. Ну, такой близости не было у Владимира Анатольевича, но кто-то из иконописцев сделал такое изображение – мне приятно.

Я по поводу Владимира Анатольевича не договорил. Я что хочу сказать: есть связь по рождению – мы говорим: земляки, родились в Косимове. Есть связь по студенчеству – он учился в Киевской духовной академии, там у него были однокурсники. А есть связь у фронтовиков в окопах – люди, которые вместе воевали в окопах, они на всю жизнь вместе, для них это что-то особенное, фронтовая дружба. А есть «однодельцы» – люди, которые вместе проходили по одному делу, люди, которые вместе были расстреляны. И вот Владимир Анатольевич Правдолюбов, который был расстрелян в Караганде, проходил вторым человеком у архимандрита Маврикия (Полетаева) из Сергиева Посада. А третий человек был старостой одного из Сергиево-Посадских храмов. Таким образом, они вместе, втроем, связывают и меня, грешного, с вами, Сергиево-Посадскими людьми! Потому что они были вместе, «подельники», и мы вместе. Они и прославлены вместе 4-го октября: молимся мученику Владимиру из Касимова, а тут же и Сергиев Посад. Вот такие связи имеются и сохраняются.

Второй сын отца Анатолия, который прославлен во святых, это мой дед, в честь которого я и назван, протоиерей Сергий Анатольевич Правдолюбов. Различие в том, что он митрофорный с 44 лет, и он кандидат богословия. Я – не митрофорный, у меня простая камилавка, зато я магистр богословия, на одну ученую степень больше. И я преподавал в Академии, а он не преподавал. Но это был особый человек, духовный человек, мощный, энергичный, он был стержнем духовным во всем городе, и когда был в лагере, в заключении, он духовно всех держал вокруг себя и помогал людям перенести все эти тяжелые события жизни. И, в том числе, моему отцу, которому был тогда 21 год.

Он также закончил Киевскую духовную академию, у него было много детей. Мой отец – старший сын. Самый младший – Владимир. Он сейчас ещё жив, и является старейшим в городе Касимове митрофорным протоиереем. А другие двое детей, Сергей и Виктор, были взяты на фронт и там очень быстро были убиты. Причем, они были взяты на фронт нестандартно. Почему? Оба они были инженерами, имели инженерное образование, довольно качественное, хорошее образование, и они, и тот, и другой, работали на оборонных заводах. И они так качественно, так хорошо трудились, что их рекомендовали в партию. Но они не были комсомольцами. И когда их спросили: «Так вы что, не пионеры, не комсомольца, и вас в партию рекомендуют!? Вы должны немедленно стать комсомольцами, чтобы мы вас приняли в партию». На что они ответили: «А вот этого мы не можем». И с того, и с другого сняли бронь, и того на фронт, и другого на другой фронт. И вскоре одного истребитель автоматной очередью прошил до смерти, и другой как-то очень быстро погиб.

Они могли бы скрыть, умолчать, в конце концов, вступить в комсомол и в партию, а потом как-нибудь покаяться – нет. Они, как дети священника, и как внуки священника, тем более оба они стали святыми, твердо и решительно не пошли на это. И этим засвидетельствовали верность Христу своей смертью. Кто они? Святы ли они за это исповедание? – мы не знаем. Никто и никогда их не считал святыми, но образцом они для всех нас, конечно, являются. Потому что они твердо выдержали свою линию неучастия в пионерской и комсомольской организации, потому что эти организации требуют атеизма.

Так вот, второй сын Анатолия Авдеевича, Сергий Анатольевич – дедушка мой. Его младший брат – отец Николай. У нас в роду разные люди были. Такие же талантливые, как Владимир Анатольевич, старший, такие же энергичные и духовно собранные, как отец Сергий, второй сын. А вот третий сын, отец Николай, он не был ни разносторонне умный, ни особо стойкий – он был простой человек, обычный. Он закончил Рязанскую духовную семинарию, поступал в Киевскую духовную академию.

Почему мы шли в Киевскую духовную академию? Потому что Московская духовная академия была высшего уровня из всех возможных! Прошу прощения – Петербуржская академия был еще выше: тогда столицей же был Петербург. Поступать в Петербуржскую академию могли только самые-самые лучшие, самые талантливые и, может быть, даже гениальные люди.

Поэтому в Петербург шли наилучшие люди, Москва – высший духовный центр России, Свято-Троицкая Сергиева Лавра – сами знаете – туда шли тоже только редкие-редкие люди. А люди, которые, ну, умные. Ну, вроде ничего: пятерки-четверки, первый разряд – шли только в Киевскую духовную академию. Они даже не помышляли ни о Петербуржской, ни о Московской, они шли в Киев – в Киеве брали проще.

Так вот, Николай, третий сын отца Анатолия Авдеевича, не прошел экзамены, не сдал. Он не смог выдержать экзамены в Киевскую духовную академию. Вот где кроется ответ на вопрос «почему он не стал сразу священником?» Да потому что его сразу в армию забрали. Как и сейчас ребят забирают, не поступивших в вуз. Его забрали в Алексеевское военное училище – это был 1914 год, война уже шла.

Он воевал на фронте, был потравлен газами во время немецкой атаки. Затем его мобилизовали уже в Красную армию, и он участвовал в движении войск на Варшаву. Только потом уже, из-за болезней от отравления немецкими газами, его демобилизовали, и он смог стать священником. Служил одно время в Казанском монастыре города Касимова, там был женский Казанский монастырь и церковь Казанской Божьей Матери, потом в селе Даневе, и потом в Никольском храме города Касимова.

И в 35-ом году он был арестован. И точно так же, как Сергий, дедушка, отец Николай был арестован за то, что со старшим братом Владимиром они составляли жизнеописание Матроны Анемнясевской.

Хочу ещё обратить внимание на Клавдию Андреевну, жену Анатолия Авдеевича. Она была и ласковая, и мягкая, и, в тоже время, собранная. Всех детей, которых ей Бог послал, она воспитывала в вере и в любви. Сохранилась переписка ее с детьми. Самая маленькая – Ниночка – просто каракули делала на бумаге и вместе с письмом матери отправляла старшему брату Владимиру, когда тот учился в Рязанской духовной семинарии.

И вот дети вокруг большого стола, хлопоты о детях, общая молитва – этот подвиг материнства, этот подвиг держания большой семьи я, как раз, и хотел бы сегодня отметить. Понимаете, эта женщина оказалась в центре всех этих событий. У нее муж, отец Анатолий Авдеевич, прославленный Церковью, святой, трое детей святые, брат святой, и племянник святой! Шесть святых! И все они – вокруг этой женщины! Как подлинная русская православная женщина она воспитывала детей, и учила их вере, учила их Православию. Я говорю о ней с таким переживанием, потому что вот эта женская доля – как она прекрасна, и тяжела, конечно!

Она вышла замуж по любви за отца Анатолия, не помышляя о своей доле, и все-таки именно она была центром семьи. Он умер в 1947 году, и она держала всю семью, как духовный стержень. И она, я думаю, не только держала, но и держит.

Почему я хочу это отметить? Мы чтим святых Адриана и Наталию. Адриан, если кто помнит, перенес тяжелейшее страдание, такие мучения – трудно себе представить! А Наталия, его жена, только сопереживала. Та женщина Погостинская сочувствовала и стала мученицей, а эта – сопереживала, и больше ничего. Она умерла в теплой кроватке. И современная комиссия по канонизации святых никогда бы не прославила ее, как святую! Сказала бы: «Адриан – святой, а Наталия, простите, тут не причем!» А Церковь прославляет мучеников Адриана и Наталию! Это, кстати, очень важный аспект и ключ нашего личного отношения к святым мученикам. Мы чтим мучеников, но выдержать все эти страдания я бы, не знаю, может быть и не смог – это страшно! Но никто тебе не запретит со-пе-ре-жи-вать! Пускай ты спишь в теплой кроватке, но если ты любишь и сопереживаешь святым, ты тоже можешь быть как мученица Наталия.

И когда прославили наших святых, мои тетки старые 80 и 85 лет, Вера и София, дочки отца Сергия, сказали: «А зачем вы разбили семейство? Мы всегда поминали протоиерея Сергия и Лидию, протоиерея Анатолия и Клавдию, протоиерея Михаила и Елизавету! А теперь этот святой, этот святой, этот святой, а они куда делись?» И я думаю, что Церковь сказала твердое слово о святости мужа, а жена – что Бог сочетал, того человек да не разлучает! Ты попроси ее, не называй ее какой-то святой – это было дерзновение Древней Церкви – просто попроси: «Клавдия, бабушка! Помоги мне!» И поможет!

Вот эти святые в священнической семье, почему они прославлены ещё, кроме всего остального? Потому что сохранились о них, во-первых, документы, во-вторых – письма, в-третьих – воспоминания, в-четвертых – фотографии. Даже! Почему, вы спросите, кто-то завел фотографирование в православной священнической семье? Что это за странное такое явление? Объясняю. Когда мне было 12 или 13 лет, отец мне подарил фотоаппарат «Смена-8 3м» за 13 рублей 50 копеек. Знаете, в чем эффект? Воспитательный! Вместо того чтобы бегать по улицам и учиться матерным словам, драться и искать, где бы выпить, ребенок получив такой фотоаппарат в подарок добровольно запирается в темную комнату! И сидит там часами! Это же хорошо!

А когда он приносит свои материалы, старшая сестра говорит: «Ой! Какая же это композиция? По пояс всех отрезал! Это не так, а вот принято так, композиция вот такая!» Значит, снова идешь фотографировать, снова в темную комнату, и таким образом – ну, еще все в музыкальную школу учились-ездили – человека оторвали от криминальной среды, от советской вот этой ужасающей атмосферы, и человек сохранился! Остался русским и остался православным. Так что у нас в семье все это было, поэтому были и документы и фотографии.

Множество святых, прекрасных и дивных людей, и крестьян, и духовенства есть! И не только есть, но и могут приходить! И могут нам помогать способствовать сохранению своей русской идентичности, русского отношения к истории, к нашей стране и Богу. Мы должны на них надеяться и просить у них помощи. И они нам помогут.

Вот, что я хотел сказать о своей семье, и о многих людях, которые ее окружали у нас там, в Рязанской области.

Это фрагментарные рассказы, ничего я цельного не построил: я ведь учился в музыкальной школе на скрипке, и поэтому у меня логический центр отсутствует. Если можно было бы купить несколько гигабайт памяти и вставить сюда, в разъем, где полушарие логическое, вы бы слушали замечательное выстроенное сообщение…. Спаси вас, Господи!