Русская философия. философская мысль беларуси. 4.2 Единичное и общее - особенное. Мыслитель считал, что человеческая душа бессмертна и возрождается после смерти тела в других телах, что обеспечивает бесконечное совершенство человеческого рода. Цель жизни

В этот период русская философская и общественно-политическая мысль продолжала свое развитие. С одной стороны, выделяются идеи и круг источников, которые сплачивали народ в трудных условиях чужеземного господства и диктата, звали его на борьбу, взывали к духовной стойкости; с другой стороны, происходит усложнение философской проблематики, возникают элементы критического отношения к действительности.

Жанровый и тематический охват расширяется, переводятся и распространяются новые памятники зарубежной литературы, создаются собственные оригинальные творения.

К концу XIV века Русь накопила силы для решительного перелома в своем политическом, экономическом и духовном развитии, для свержения сдерживавшего ее потенциал иноземного владычества и объединения утраченных и раздробленных земель некогда единой Киевской державы в Российское государство с центром в Москве.

В конце XIV века объединительная политика Московского княжества увенчалась крупным воинским успехом - победоносной битвой на Куликовском поле в 1380 году.

Этот успех, хотя впоследствии ордынцы и обрушивались на Русь неоднократно с опустошительными набегами, вселил уверенность в победу над завоевателями, «злогорькое» иго которых было свергнуто сто лет спустя. Сама же битва по своему значению является важнейшим событием русской истории.

Куликовская битва вызвала патриотический подъем, ей посвящено немало произведений литературы, искусства, народного творчества.

Новое оптимистическое видение мира проступает в литературных произведениях Куликовского цикла: «Задонщине», «Сказании о Мамаевом побоище», кратких и пространных летописных повестях о Куликовской битве, «Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича» и ряде других письменных источников.

В честь победы было воздвигнуто несколько храмов-памятников.

В их числе кремлевская «зело чудная» церковь Рождества Богородицы (в день церковного праздника 8 сентября 1380 года произошла битва), построенная вдовой Дмитрия Донского княгиней Евдокией в 1393 году.

Она сохранилась до сих пор.

Во многих произведениях живописи, графики, шитья отразился духовный подъем, вызванный переломом в истории развития русского народа.

Наиболее ярким произведением является «Задонщина», созданная рязанцем Софонием непосредственно по следам этого события.

После небольшого вступления в «Задонщине» повествуется о бедах русской земли, затем идеи описание похода и битвы, скорбь о погибших воинах и торжественный финал. Автор осмысляет события от Калкской трагической битвы до «Мамаева побоища», прославляет стольный град Москву, дает картину всенародного сбора сил: «На Москве кони-ржут, звенит слава по всей земле Руской, трубы трубят на Коломне, бубьни бьют в Серпугове, стоят стязи у Дону великого на брезе».

Сменилась наконец печаль на Русской земле радостью, восклицает автор, зато поникло веселие гордых завоевателей.

Великими жертвами оплачена победа, но честь Руси была восстановлена.

Уверенно, с сознанием торжества и веры в грядущее звучат слова Дмитрия Донского, обращенные к Владимиру Андреевичу, князю серпуховскому: «И пойдем, брате, князь Владимир Андреевич, во свою Залескую землю к славному граду Москве и сядем, брате, на своем княжение, а чести есми, брате, добыли и славного имени!»

Созданное позднее «Сказание о Мамаевом побоище» является самым пространным сочинением Куликовского цикла. Сочинение это беллетризировано, в нем содержится ряд подробностей (о послах к Мамаю, о посещении Дмитрием Троицким монастыря и благословении его на битву Сергием Радонежским, о поединке Пересвета с Челубеем и так далее). В повествовании имеются исторические неточности. Например, митрополит Киприан описан как один из вдохновителей ратных дел Дмитрия Донского, хотя в действительности великий князь изгнал митрополита - во время битвы тот находился в Киеве.

И подлинные, и придуманные детали введены были с целью подчеркнуть единство Руси: князей и бояр, правителей и народа, светской и духовной властей, чтобы подчеркнуть, что только оно, это единство могло обеспечить окончательную победу над врагом.

Подобная подгонка реальной истории под идеологические принципы характерна не только для древнерусской, но и всей мировой литературы, особенно в напряженные и ответственные периоды существования народов и государств.

В этом произведении порицается рязанский князь Олег, занимавший двойственную позицию, которая оценивается как скудоумное предательство. Рассказ о заискивании Олега перед Мамаем завершается философской цитатой из библейских текстов: …«погибнут нечестивые, приняв на себя досаду и поношение».

Описка о том, что Ослябя и Пересвет посылаются на борьбу «с погаными половци» имеет свой глубокий подтекст, ибо Куликовская битва была одной из важнейших век, но не первой и не последней, в тысячелетней борьбе Руси со степными кочевниками, названия которых совмещались в исторической памяти народа.

Перед походом Дмитрий идет помолиться об успехе предприятия в Архангельский собор и обращается к своим предкам, лежащим в великокняжеском пантеоне. Укрепившись духом в правоте своего дела, князь отважно отправляется в путь.

^Многие воины противостоявших войск перед грозной битвой ощутили на себе ужасающую тень смерти. В целом «Сказание» - не сухая хроника, а взволнованный, полный глубоких, нередко философских, раздумий, рассказ о неотвратимости, жестокости и великом смысле сражения двух миров: отстаивающего право на собственное бытие народа и многоплеменного, алчущего добычи войска завоевателей, которых так много со всех сторон приходило и придет еще пограбить Русскую землю.

Ярко описан образ Куликова поля, прогибающегося от невиданного множества людей перед великой грозой, которая потрясет все земли. В жестокой сече схватились оба войска, земля покраснела от крови - огненными языками обозначена она в миниатюрах лицевых списков, где на головы погибающих воинов из облака спускаются мученические венцы.

Победа принесла Дмитрию вечную славу и прозвище Донского. Отступник же Олег Рязанский бежал из своего княжества, и «князь великий посади на Рязани свои наместники».

Такой значительной фразой об укреплении могущества Москвы заканчивается «Сказание о Мамаевом побоище».

Центрами формирования великорусской народности были Ростов, Суздаль, Владимир и Москва. В складывании русской народности принимали незначительное участие и неславянские племена, жившие на территории междуречья Оки и Волги.

В этот период в области устного народного творчества сложился ряд замечательных памятников фольклора. В Новгороде возникли былины о Василии Буслаеве и Садко богатом госте. Во многих народных произведениях нашла отражение тема героической борьбы русского народа с татаро-монгольскими и другими захватчиками. На основе песен русского народа созданы дошедшие до нас повести о битве на Калке, о славном защитнике Рязанской земли от полчищ Батыя Евпатии Коловрате, о защитнике Смоленска Меркурии.

О восстании в 1327 году в Твери против татарского баскака Шевкала рассказывается в песне о Щелкане Дудентьевиче. Эта песня была широко распространена за пределами Тверского княжества. При воспевании победы русского народа над полчищами Мамая на Куликовом поле старые, всем известные образы древних киевских богатырей использовались слагателями былин для создания произведений, посвященных борьбе ппотив золотоордынского ига.

Русская литература того времени, отражая процессы, происходящие в обществе, была посвящена обоснованию исторической необходимости образования единого государства. Целый цикл сказаний был связан с борьбой Руси против татаро-монгольского ига под главенством Москвы.

О героической обороне своей столицы, которую бросили князья и бояре, рассказывается в повести о разорении Москвы Тохтамышем в 1382 году. В повести ярко описан подвиг городского населения. «Плач» о разорении Москвы проникнут глубоким В «Слове о жизни и преставлении царя русского, великого князя Дмитрия Ивановича» проводится идея о необходимости сильной великокняжеской власти. Это произведение было созвучно тем процессам объединения, которые происходили в стране.

Завоевание турецкими захватчиками Константинополя и славянских стран Балканского полуострова также вызвало свой отклик в русской литературе. Большую популярность на Руси имела повесть Нестора Искандера о взятии Константинополя. В повести на примере обороны города ярко выступает мысль о необходимости защиты отечества, столь близкая русскому народу.

В Москве XIV-XV веков при княжеском дворе и митрополичьей кафедре возникают летописные своды. В них проводилась идея политического объединения русских земель. Международное значение Москвы, как столицы складывающегося единого Русского государства, определило интерес к вопросам всемирной истории. Известный писатель Пахомий Логофет составил «Русский хронограф», в котором проводит мысль о единстве славянских народов. В своем произведении он исследует историю развития братских народов, проводит параллели их исторических судеб с исторической судьбой русского народа, обосновывает необходимость связи Руси с южными и западными славянами.

Помимо борьбы военной и политической, помимо экономического подъема важное значение имели рост народного самосознания, концентрация духовных сил общества, воспитание высоких моральных качеств личности.

Этим целям служила агиографическая литература, имевшая учительский характер в Средние века и сложившаяся в Древней Руси в один из наиболее развитых жанров. Особенно важны для объективной роли этой литературы в рассматриваемый период жизнеописания деятелей отечественной истории, созданные древнерусскими авторами.

«…Древнерусский биограф своим историческим взглядом смелее и шире летописца обнимал русскую жизнь»,- писал историк В. О. Ключевский.

Если в XII-XIII веках изображения людей статичны и монументальны, напоминают собой геральдические фигуры, то в житийной литературе XIV - начала XV веков все движется, все меняется, насыщено эмоциями, полно экспрессии. В русской агиографии элементы проявления эмоционально-экспресивного стиля связывают с именами Киприана, Епифания Премудрого, Пахомия Логофета.

Глубокой философичности достигает агиографический жанр в творчестве Епифания Премудрого. Об этом писателе и мыслителе известно, что он родился в Ростове, постригся в местном монастыре, большую часть жизни прожил в Троице - Сергиевой обители, совершил путешествие в Палестину и на Афон, умер около 1420 года.

Главные его творения «Житие Стефана Пермского» и «Житие Сергия Родонежского».

Широко образованный человек, щедро одаренный от природы Епифаний пишет о себе смиренные слова: что слаб умом и словом невежественен,- тут же опровергая самого себя своим писательским талантом.

Лично знавший Стефана, много беседовавший с ним, Епифаний собрал все фактические сведения после его кончины и написал торжественным возвышенным стилем его жизнеописание.

В центре описания помещено описание высокого духовного подвига Стефана - просвещения языческого народа, жившего в Пермской земле. Стефан создал азбуку для неимевшего письменности народа, потому он сравнивается со славянским первоучителем Кириллом Философом и просвященными эллинами.

Пермская земля получила начало духовного просвещения. Стефан явился просветителем высокого уровня, приобщившим малый народ к развитой славянской и европейской цивилизации, став прообразом тех русских просветителей, которые несли достижения культуры многим народам многонационального Российского государства.

Епифаний не идеализирует реальную действительность. Он ярко и психологически достоверно изображает языческие обряды пермяков, их поклонение священной березе, описывает противоборство Стефана с волхвом Памом, защищавшим древние верования местного населения.

Жрец Пам пытается скомпрометировать Стефана, через которого власть Москвы ляжет тяжелой рукой на дикое, но свободное население. Здесь у агиографа проступает понимание сложности и неоднозначности отношений великокняжеской власти и подчиненных ей народов, которые вырастут в серьезный национальный вопрос, и тот станет одним из труднейших в будущей Российской империи и позднейшей истории.

Так в рамках житийной литературы осмыслялись сложные проблемы политического и культурного раз­вития Руси.

Более документально и повествовательно «Житие Сергия Род онежского», которое Епифаний написал уже на склоне лет.

Епифаний подробно освещает детские и юные годы отрока Варфоломея (мирское имя Сергия). Обычно в житийной литературе описывается, как святой с младых лет поражает всех успехами в учебе. Но в данном житии отрок долго не мог уразуметь книжную грамоту, пока явившийся ему старец не просветил Варфоломея.

После смерти родителей юноша покидает отчий дом, уходит с братом в пустынное лесное место и ставит первый небольшой деревянный храм во имя Троицы.

Сквозь все житие проходит тема Троицы, которая будет осмысляться на Руси не только в литературе, но и в искусстве как один из наиболее философических символов, выражающих тайну бытия природного и человеческого.

В этом же построенном им храме он принимает в двадцать три года постриг под именем Сергия и начинает иноческую жизнь.

В жизнеописании Сергия есть немало ключевых эпизодов, выражающих подлинную суть этого человека. Показателен один из них, называемый «О бедности одежды Сергия и о некоем крестьянине».

Сергий всегда носил самую бедную, худую и простую одежду. И пришел однажды слышавший о его славе крестьянин, чтобы поклониться ему. Вместо знатного, богато одетого, полного величия, окруженного слугами духовного владыки он увидел работающего в огороде старца, одетого худо и нище. Привьрсший отличать сильных мира сего по внешнему великолепию, невежественный земледелец не мог сразу постигнуть духовное величие старца. Лишь потом, после дружеской беседы, после почета, оказанного Сергию приезжим князем, устыдившийся крестьянин проникся глубоким уважением к подвижнику.

Подобные эпизоды, выражающие философскую притчу о подлинном величии и внешнем почитании, нередко встречаются в мировой литературе. По Диогену Лаэртскому, философ Зенон одного из своих учеников, отличавшегося красотою и богатством, намеренно посадил на грязную скамью, чтобы тот непачкал свою одежду, а потом отвел ему место среди нищих, чтобы он терся об их лохмотья с тем, чтобы смирить его заносчивость: «Ничего нет неприличнее гордыни, а в молодых людях особенно».

Ни одного письменного источника не сохранилось от Сергия, ни одного сочинения он не создал, но за мудрость свою был прославлен уже современниками и еще более потомками (подобно Сократу, не писавшему книг и ставшему, несмотря на это, олицетворением древнегреческой мудрости).

Сергий Радонежский оказался причастным к судьбам многих великих людей Руси. Глава русской церкви митрополит Алексий, как и великие князья, убеждал Сергия стать его преемником, но тот не захотел уходить из Троицы, где и был положен после кончины в построенном им самим храме.

С того времени, как в нашей печати стали появляться первые публикации работ русских религиозных мыслителей, прошло десять лет. Насколько я могу судить, все началось с перепечатки «Литературной газетой» небольшой и к тому же сильно сокращенной статьи Н.А. Бердяева. Затем пошли публикации в журналах, появилась серия «Из истории отечественной мысли». Наконец, издание сочинений русских мыслителей перестало быть процессом, регулируемым сверху; относительно скоро были опубликованы основные работы едва ли не всех сколько-нибудь заметных авторов. Историческая справедливость восторжествовала по крайней мере в одном отношении: наше философское наследие, отечественная философская традиция стала доступной для изучения каждому. Но в этой доступности есть свои проблемы и свои опасности. Пока мы плохо сознаем даже то, какого рода реальность открылась нам с такой полнотой в лице русской религиозно-философской мысли. Как будто ее наименование говорит самое за себя — открылась религиозная философия. Но почему не обозначить ее короче и привычней как философию, просто и только философию. Ведь это еще вопрос, может ли она быть религиозной. Разумеется, философия выражает религиозный опыт, встречается в своем движении с вопросами, которые одновременно и религиозные вопросы. Но от этого она не должна становиться религиозной, так же как мифологической, научной, идеологической, художественной. Философия обязана оставаться «философской», пребывать на своей собственной почве. Скажем, философию Декарта, Канта или Гегеля язык не повернется назвать религиозно-философской мыслью. Но разве у кого-нибудь есть сомнения в их религиозности, разве реальность Бога для них не философский вопрос, на который каждый философ стремится дать свой ответ? Так что явно не в обращенности к религиозной проблематике самой по себе нужно искать основание для именования русской мысли как религиозно-философской.

Так может быть, дело здесь в том, что эта мысль в первую очередь религиозная и потом уже философская? Не случайно ведь многие из ее ведущих представителей публиковались в журнале «Путь», который как раз имел подзаголовок «Орган русской религиозной мысли». Вообще говоря, религиозная мысль как таковая противополагается светской и, в частности, атеистической мысли. В этом случае понятие религиозной мысли неизбежно будет собирательным в спектре от богословия и философии до газетной публицистики. Русская религиозная мысль ни богословской, ни философской в обычном смысле, и тем более публицистической себя не считала. В лице своих ведущих представителей она настаивала на своей особенности по отношению к западной философской традиции и вместе с тем совсем не склонна была принимать на себя обязательства, непременные для богословия. Русской религиозно-философской мысли от Киреевского до Карсавина было непривычно и тесно как в философских, так и в богословских рамках. Она рвалась на простор каких-то других вольных размышлений и дерзаний. Причем, неограниченная ничем дерзновенность могла быть прямо заявлена, как у Бердяева, и отвергаться «стилизованным православием» в духе Флоренского. Но здесь разница именно в заявках, а вовсе не в реальных способах осуществления мысли. Как правило, они тяготели к свободе, внутренне чуждой дисциплине духа, будь она философской или богословской. Такая вольная и беззаботная устремленность менее всего предполагает последовательное осмысление русской религиозно-философской мыслью ее собственного статута и трезвость самооценки. И это притом, что русская религиозно-философская мысль начиналась у славянофилов и продолжалась у раннего В. Соловьева в качестве некоторого фундаментального проекта по поводу самое себя. Киреевский, Хомяков, Соловьев писали свои работы прежде всего о том, какой должна быть русская философия, в них скорее разъяснялось предстоящее своеобразие русской философии, чем осуществлялось философско-содержательное движение в освоении собственной проблематики. Все дело, однако, в том, что проектируя самое себя, русская религиозная философия не только замыслила нечто не осуществившееся, но и нечто неопределенно-всеобъемлющее, такую воплощенную цельность духа, которая уже не есть ни наука, ни философия, ни богословие, как они состоялись до этого. Видимо, непроясненность статута русской религиозно-философской мысли есть не просто ее очевидный недостаток, но и конститутивный момент, то, что ее существенно характеризует. Но если русская религиозно-философская мысль, пока она существовала в качестве непрерывной традиции, вполне обходилась без прояснения своего реального статута, то по ее завершении нам уже необходимо знать, к чему мы приобщаемся, что нам предстоит продолжить, поставить под вопрос или отвергнуть. Прискорбный обрыв традиции русской религиозно-философской мысли, возникшая по отношению к ней дистанция, могут обернуться и определенным «преимуществом вненаходимости».

По западным меркам русская религиозно-философская мысль – странное образование. Рискну утверждать, что и современной русской философской мысли, в той мере, в какой ее существование не мнимость, совершенно необходимо осознать в первую очередь странность своей предшественницы. Слишком просто и уж совсем не продуктивно было бы сегодня крепко припасть к истокам, обрести в русской религиозно-философской мысли устойчивое основание для дальнейшего движения отечественной философии. Напомню, что и в не сопоставимо более мощной и богатой германской философской традиции движения «назад» к Канту, к Гегелю и т.д. быстро обнаруживали ограниченность своих возможностей. И уже для М. Хайдеггера решающей стала обращенность «назад» за пределы не только германской, но и всей новоевропейской философии. Наше обращение «назад», если оно и произойдет, то состоится в ситуации почти полного зависания и беспочвенности, а любая почва лучше, чем никакая. И все-таки вопрос о «странности» русской религиозно-философской мысли не обойти, вне «пафоса дистанции» к ней философски не приблизиться.

Несмотря на всю «странность» русской религиозно-философской мысли, какие-то параллели между ней и западной мыслью существуют. Там тоже были мыслители, чье творчество может быть обозначено как религиозно-философская мысль. Одним из самых крупных ее представителей был, скажем, Ж. де Местр. Его работы, как и произведения многих русских мыслителей, так же нельзя отнести ни к философии, ни к богословию. Чем же они тогда являются? Думаю, что публицистикой. Ее предельно интеллектуализированным и глубокомысленно-проникновенным вариантом. Правда, создавалась она там, где наряду с публицистикой существовали мощные и устойчивые богословская и философская традиции. Работы де Местра в чем-то могли стимулировать философскую и богословскую мысль более, чем философские и богословские трактаты. Но смешивать их с ними нет никакого смысла. У работ де Местра свои задачи, свои средства их достижения, свои познавательные возможности и т.д. Он стремится отстоять и утвердить католическую церковь и монархизм в стремительно обезбоживающемся и низвергающем помазанников Божиих мире. Отдельные аргументы, которые привлекает для этого де Местр, могут быть неотличимы от богословских или философских ходов мысли. Ни богословом, ни философом от этого их автор не становится. Его одушевляет пафос политического деятеля. Он борец, критик и проповедник, менее всего соотнесенный с богословской и философской «вечностью». Де Местр весь обращен к публике, живущей сегодняшним днем, и в этом отношении он ничем не отличается от своих тоже великих антагонистов Вольтера и Руссо. Все они свободные мыслители, «властители дум». Их построения рассчитаны на публику, доступны и поэтому способны легко овладеть ею. Ж. де Местр обращается к публике с религиозных позиций, поэтому он религиозный мыслитель, чего не скажешь ни о Вольтере, ни о Руссо. Но, как и для них, для де Местра сфера мысли — это область, где все они высказываются с остроумием или воодушевлением в расчете на понимание всех «просвещенных» людей или «чувствительных душ». Де Местру нужно убедить публику в истинности римско-католической церкви или легитимного монархизма, а вовсе не развернуть доктрину того или другого, изнутри обретая истину в первую очередь для себя. Религиозный или светский мыслитель-публицист (не богослов и не философ) в своих работах к истине, убеждению, вере не приходит, он от них отталкивается как от того личностного, что должно стать публичным. Мысль здесь преимущественно средство внеположенной цели. Поэтому она не знает такой же усложненности, может быть, запутанности и закрученности, такого же риска быть непонятой, как мысль богословская и философская. Мыслителя (религиозного, философского, религиозно-философского) скорее принимают или не принимают, чем понимают или не понимают. Непонятым может остаться в крайнем случае сам мыслитель, его побуждения и мотивы, а вовсе не его текст.

Так, в частности, произошло с П.Я. Чаадаевым-мыслителем, который стоял у самых истоков русской религиозно-философской мысли, если под ней понимать непрерывность интеллектуальной традиции. Предел этой непонятости – повеление государя считать Чаадаева сумасшедшим. Само же первое «Философическое письмо» написано со всей мыслимой публицистической ясностью и прозрачностью. Тон Чаадаева-публициста подчеркнуто светский. Его письмо обращено к даме – Е.Д. Пановой. И это не только условность. Законы эпистолярного жанра тщательно соблюдаются автором. Изысканная непринужденность стиля, афористическая легкость и свобода, одним словом, светскость, сполна присутствует в «Письме». Его публицистичность избирательно аристократична, но само по себе это ни на шаг не выводит его за пределы религиозно-философской мысли, не делает ни философом, ни богословом. Особенность той традиции, которую Чаадаев начинает своим «Философическим письмом», состоит в том, что ей не предшествовало, не сопутствовало существование отечественного богословия и философии. В России появились свои де местры и шатобрианы, но не было декартов и мальбраншев. Правда, первых очень часто не отличали от вторых.

И все-таки сказанное по поводу Чаадаева не отменяет того обстоятельства, что он целиком в публицистике и публицистичности не растворим. По крайней мере, своим «философическим письмом» он вплотную подошел к той черте, за которой начинается философская мысль, сделал первый шаг в ее пространстве. Чаадаевские формулы и формулировки буквально взывают к русскому уму, требуют от него философского хода мысли.

На первый взгляд в своем «Письме» Чаадаев проделал относительно простую и нехитрую работу – встретил мысли, изложенные французским писателем-публицистом Шатобрианом в его «Гении христианства» с реальностью русской истории. По словам самого Шатобриана «Гений христианства» посвящен «влиянию, которое христианство оказало на литературу и искусство. Влиянию, которое, так сказать, преобразило человеческую душу и создало в современной Европе народы, совершенно отличные от античных». В свою очередь Чаадаев обращается к русской истории и обнаруживает, что ни в чем решительно «гений христианства» на необозримых пространствах его родины себя не запечатлел. Россия представляет собой какое-то ни с чем не сообразное и беспрецедентное историческое ничто. Конечно же, сегодня только ленивый не заметит, что констатации и приговоры Чаадаева предопределены тем, что он выученик западной мысли, французской и в меньшей степени германской, что для него христианство в согласии с духом эпохи существует преимущественно в его направленности на историю и культуру, что он сполна разделяет узость неофита Шатобриана, который судит о христианстве по его культурным последствиям для мира и как будто не подозревает о христианском суде над миром и т.д. Учтем, однако, и другое. Чаадаевский приговор Отечеству – это вовсе не легковесная болтовня человека, для которого родина там, где лучше. Чаадаев видит в России то, что видит и не хочет никаких успокоительных иллюзий для себя и других. Его взгляд проистекает вовсе не из так называемых «убеждений». Убеждения Чаадаева как раз таковы, что он желал бы исторического величия и блеска просвещения своей стране. Будучи чистопородным публицистом, Чаадаев мог бы развернуть красноречиво апологетическую картину преимуществ России перед Западом. В этом случае им двигали бы его заветные «убеждения» и «идеалы». Однако в действительности они не выдержали проверки чаадаевской мыслью. Пускай ее аргументы заемны и сама она лишена неуклонной логической последовательности, все-таки это чаадаевская мысль. Для него она неотменимо убедительна. Ничего с ней он сделать не может и не хочет. Свои исходные «убеждения» Чаадаев растворил в своей мысли и пришел к результатам, которые вызывали у него самого горестные недоумение. Добыть подобные результаты можно только за пределами публицистики, для которой конкретные мыслительные ходы – род интеллектуальной оснастки и которая вовсе не готова растворить «убеждения» в мысли, сделать их мыслью или же (результат здесь непредсказуем) отвергнуть как «недомыслие». Готовность и способность «мыслить мысль», а не оформлять под нее свои убеждения, имела у Чаадаева очень ограниченные пределы. Он лишь отбросил ходульные мнения по поводу России, возможно, даже просто поразился безмыслию русского человека в отношении себя и своей страны и натолкнулся на мысль о них, к которой пришел сам. Далее Чаадаев не очень знал, как быть со своей мыслью о России, она осталась для него своего рода радикальным сомнением. Он усомнился во всем, что традиционно понимали под Россией и замер и застыл в своей мысли-сомнении.

Очень характерно, что опубликованное в «Телескопе» чаадаевское «Письмо» было встречено как публицистика, причем низшего рода. В нем видели едва ли не пасквиль и опровергали его, как правило, в стремлении схватить пасквилянта за руку, указать ему на ошибки, подтасовки, а то и клевету. Философичность, хотя бы потенциально заложенная в публицистическом произведении Чаадаева менее всего стала уроком и стимулом в последующем движении русской мысли. Бесспорно, что «Философическое письмо» стимулировало оформление славянофильства, течения, которое стало первым этапом развития русской религиозно-философской мысли. Но сформулированную «Философическим письмом» философскую проблему славянофилы разрешали по-прежнему приемами публицистики. Вполне отчетливо это прослеживается в творчестве первого нашего славянофила И.В. Киреевского. Вот уж для кого «убеждения» всегда стояли на первом плане и определяли собой его интеллектуальные построения, сами оставаясь вне пределов досягаемости для последовательной работы мысли. Чтобы не быть голословным, позволю себе один только пример.

Как известно, начинал свое литературное поприще Киреевский убежденным западником. Свидетельством этому, в частности, может служить сделавшая автору имя и вместе с тем навлекшая на него гонения статья «Девятнадцатый век». В этой статье можно встретить такого рода утверждения: «… у нас искать национального — значит искать необразованного». На вопрос, откуда проистекает обойденность России просвещением, Киреевский дает ответ с веком наравне. Он берет ставшую уже к моменту работы над статьей расхожей мысль французских историков эпохи Реставрации о том, что европейская культура возникла на основе взаимодействия трех основных составляющих классического мира: Античности, германско-варварского начала и христианства. Что же касается России, то в ней первая составляющая представлена не была. В результате же «недостаток классического мира был причиной тому, что влияние нашей церкви во времена необразованные не было ни так решительно, ни так всемогуще, как влияние церкви римской». Пока, по Киреевскому, получается, что успешному воздействию христианства на Россию препятствовала ее недостаточная приобщенность к античному наследию. «Гений христианства» не дал России то, что он в изобилии принес Западу. Но вот проходит семь лет – и Киреевский пишет, на этот раз для узкого круга единомышленников, небольшую статью «В ответ А.С. Хомякову». Теперь в ней черным по белому написано: «Три элемента легли основанием европейской образованности: римское христианство, мир необразованных варваров, разрушивших Римскую империю, и классический мир древнего язычества. Этот классический мир древнего язычества, не доставшийся в наследие России, в сущности своей представляет торжество формального разума человека над всем, что внутри и вне его находится…»

Далее можно не продолжать. И тем, у кого строки Киреевского давно стерлись в памяти, ясно, к чему клонит наш автор. Разумеется, к тому, чтобы вменить западу в вину некогда ставившееся ему в заслугу, обернув его преимущество ущербностью. Заподозрить Киреевского в том, что за прошедшие годы он глубоко и тщательно изучил характер античной культуры и ее взаимодействие с христианством в эпоху Средних Веков у нас нет никаких оснований. Слишком очевидно, что Киреевский в 1832 и 1839 году смотрел на роль Античности в развитии Запада с позиций противоположных и несовместимых «убеждений». Каждое из них толкало его к в корне различным оценкам и приговорам, определяло собой поиски и обретения аргументов для их обоснования. Чего не было в помине ни у Киреевского-западника, ни у Киреевского-славянофила, так это бесстрашного философского рассмотрения исходного для него убеждения. Оно оставалось невысветленным мыслью и в то же время высветляющим реальность русской истории через свою поверхностную и заведомо одностороннюю рационализацию. Понятно, что публицистика Киреевского как небо от земли далека от расчетливой комбинаторики смыслов писаки, которому, в принципе, все равно, на чем настаивать и что отрицать. У Киреевского всегда были свои заветные убеждения, от которых он никогда бы не отрекся по внешним соображениям. Все дело, однако, в том, что вытекающая отсюда «задушевность» его писаний ничего не прибавляла им в философичности. В его лице к философской проблематике обращался человек, внутренне ей чуждый, видевший в философии «темы» и вовсе не чувствительный к тому, что всякому «что» (теме, предмету) в философии соответствует свое «как» (подход и метод). Причем, это последнее способно камня на камне не оставить от любых самых заветных «убеждений», если они не выдержат проверку мыслью. Задушевностью мысли, наверное, можно что-то взять, даже подвести ее к философскому пределу, но точно так же успешно блокировать собственно философское размышление.

Если русская религиозно-философская мысль и продолжала какую-то отечественную интеллектуальную традицию или сосуществовала с ней, так это традицию русской литературной критики. Первые наши религиозные мыслители были современниками крупнейших наших литературных критиков. Но «властителями дум» первоначально являлись именно последние. В интеллектуальной сфере длительное время погоду делали белинские, писаревы, добролюбовы, чернышевские, михайловские, а не славянофилы или Соловьев. В известном и существенном смысле литературная критика и религиозно-философская мысль были антагонистами. Одни выражали социальный пафос, другие устремлялись к «вечному»; одни искали общественную свободу, другие Бога; одни стремились опереться на новейшие течения западной мысли, другие на национальную традицию. Однако за всем этим несходством лежит глубокая связь религиозно-философской мысли с литературной критикой. Обе они равно публицистичны. Только одна публицистика черпает свой материал в философских и богословских работах, другая – в художественной литературе. Строй мысли у них очень близок или совпадает. Скажем, философские или богословские трактаты В.С. Соловьева совершенно отличны тематически и терминологически от того, что писали Писарев или Чернышевский. Но приглядимся к тому, с какой необыкновенной легкостью разрешает Соловьев противоречия и антиномии западной философии, как легко и свободно интерпретирует различные философские направления, как скор на приговоры и итоговые заключения всеобщего характера. Не угадывается ли в его по видимости философски-глубокомысленных сочинениях та же самоуверенность и снисходительность Чернышевского или Писарева, безапелляционно поучающих будущих классиков великой литературы? Разумеется, истина, которую ищут, более того, пребывание в которой ощущают религиозный мыслитель и литературный критик, – это очень по-разному трактуемая реальность. Соотнесенность же с ней вполне однотипна. И в одном и в другом случае она каким-то образом обретена, из нее исходят, очень кратко поясняя по поводу критически разбираемого материала. Чего нет ни у мыслителя, ни у критика – так это трудной работы мысли, разворачивающейся на собственном основании и отвечающей за себя всем своим ходом и всей полнотой своей выраженности. Что, например, более всего поражает в ученых трактатах В.С. Соловьева, стоит подойти к ним с западной философской или богословской меркой? Не только то, что сложнейшие богословские и философские проблемы он берет с налета, разрешает их сразу, на нескольких страницах, но и то, что решение его каждый раз новое и не увязанное с предыдущими. Можно попробовать разрешить так, а можно иначе. Главное – быстрота, натиск и итоговый приговор – разрешение проблемы. Литературный критик (не литературовед-филолог) до известной степени обречен на приговоры, от него публика ждет мысли, которая вскорости должна стать ее собственной мыслью. Не та же ли хватка у В.С. Соловьева и его последователей? Они тоже «критики», только не художественной литературы, а богословских и философских текстов, через критику стремящихся решить жизненно важные проблемы. Точно так же их решения могут властвовать над умами, оставаясь вне богословских и философских пределов, как литературная критика вне художественной литературы и филологической науки.

Тот же В.С. Соловьев, мыслитель, если не самый крупный, то наиболее влиятельный во всей русской религиозной философии, является наиболее ярким выразителем отмеченной тенденции. Исходно его философским претензиям присущ буквально титанический размах. Уже в своей первой крупной философской работе «Кризис западной философии», написанной по существу в юношеском возрасте, Соловьев выносит безапелляционный приговор всей новоевропейской философской традиции. А три года спустя в «Философских началах цельного знания» выстраивает общие контуры того, чему на привычном философском языке и названия-то сразу не подберешь. Под бойким пером Соловьева возникает нечто вроде системы жизнедеятельности человечества, системы непрерывно развивающейся и устремленной к своей верховной цели, в корне преобразующей человечество. В этой системе уготовано почетное место и философии, определена даже ее собственная верховная цель. Отдает должное Соловьев (он же религиозный мыслитель) и религии с теологией, ставя ее выше философии и в то же время не умаляя последнюю. Чтобы что-то понять в соловьевском тексте, преодолеть шок от буйства соловьевского схемосозидания, остается отнестись к нему как к философски образованному, пожалуй, даже очень образованному публицисту, который своей философской ученостью максимально насыщает свое публицистическое творчество. В философии же Соловьев остается, несмотря на всю свою ученость, дилетантом уже потому, что у него не найти даже подозрения о действительных границах и возможностях философского знания. Это становится очевидным уже с самых первых строк «Философских начал цельного знания», когда Соловьев утверждает: «Первый вопрос, на который должна ответить всякая философия, имеющая притязания на общий интерес, есть вопрос о цели существования».

Подобным образом относились к философии в 70-е годы XIX века очень многие, особенно в России. По сути перед нами привычный взгляд на философию так называемой «образованной публики». Собственно, ее позицию и отстаивает Соловьев, когда говорит о философии, «притязающей на общий интерес». Но разве это так очевидно, что ей пристало удовлетворять массовые запросы сколько-нибудь образованных людей? Последние в конце XIX – начале ХХ века сплошь были увлечены задачей выработки собственного цельного мировоззрения и убеждений. От философии они ждали поддержки, может быть даже решающего участия, в этом благом деле. Такова была общая атмосфера эпохи. Ее воздухом дышал и Соловьев, не подозревая всей нефилософичности навязываемой ему ситуации, когда философия, а позднее и религия, сводились к инструменту и средству такой неопределенной и эфемерной вещи как «мировоззрение» или «убеждения».

Ведь это откровенным публицистам, публицистам по преимуществу – Чернышевскому, Писареву или Михайловскому – позволительно велеречиво рассуждать о смысле и цели существования, о жалкой действительности, этапах ее неуклонно поступательного развития и достижении некоторого идеального состояния, в котором цель и результат совпадут. Тому же, кто стоит на философской почве, пристало, как минимум, поставить под вопрос расхожие мировоззренческие постулаты своего времени, а не подчиняться им в уверенности, что они незыблемы и единственно возможны для мыслящего человека. В действительности, стоит их принять на веру – и всякое последующее введение философских или богословских терминов и реалий уже ничего не изменит. Публицистика не станет ни философией, ни богословием, как не стали ими «Философские начала цельного знания».

Эта работа базируется на следующих, представляющихся Соловьеву незыблемыми основаниях: существует человечество как один определенный собирательный субъект (организм) (1), он развивается (2) и у этого развития есть определенная и конечная цель (3). Задача Соловьева-философа в том и состоит, чтобы сформулировать последнюю. Вроде бы все предпосылки соловьевских построений незыблемо прочны и самоочевидны. Согласиться с этим можно только при одном уточнении: перед нами самоочевидность и незыблемость здравого смысла. С позиций же философии все выглядит иначе.

Если ей даже и не чужд вопрос о цели существования, то ответ на него не может лежать в сфере ее поиска самой по себе. Предварительно необходима проработка вопросов о том, что есть сущее, как с ним соотнесена реальность человека и человечества. И только потом становится как-то возможным переход к вопросу о цели существования. Вполне допустимо предположение, что понятие цели и тем более развития по отношению к человечеству вовсе не понадобится. Все здесь зависит от характера философской системы. По Соловьеву же получается наоборот: характер философии всецело зависит от решения вопроса о цели существования, который, по сути дела, остается вне ее компетенции. Что касается богословия, то для него вопрос о цели существования вообще не стоит. Она исходно дана Откровением и заключается в спасении и обожении. Выходит, что Соловьев со всеми своими поисками зависает в каком-то странном и неопределенном интеллектуальном пространстве, из которого поучает как философию, так и богословие. Ну что ж, его поучения имеют аналогии в позиции литературного критика, который из своего далека видит достоинства и недостатки художественного произведения. Оправдывает, правда, критика то, что сам он не посягает на замещение своим текстом того, что подвергает критическому разбору. Иное дело Соловьев. В «Философских началах» он как раз и претендует на построение некоторой новой мудрости – свободной теософии, которая встает над богословием и философией в качестве всеобъемлющего знания. Удивительное самопревознесение публицистики, кажется, возможное только на отечественной почве.

Своеобразие русской религиозно-философской мысли связано не просто с ее зависимостью от литературной критики с характерным для нее интеллектуализмом, но и с тем, что в ней находили себя многие авторы, которые ранее проявили себя в публицистике господствовавшего тогда позитивистского или революционаристского направления. Свою публицистичность они переориентировали таким образом, что от конкретно-временного отрекались в пользу вечного как такового, действуя в духе призыва Л. Шестова, которым он завершает одну из своих ранних работ: «Нужно искать Бога». Бога искали приемами и навыками публицистики. Несмотря на декларируемую христианскость и православность, Бог оставался в значительной степени Богом неведомым. Поистине, к Нему не умели подступиться, слишком легко и поспешно вырабатывая в себе новую повадку мыслителя на религиозные темы. Очень характерно, что религиозный смысл как таковой, богоискательство само по себе воспринимались в кругу русских религиозных мыслителей, как правило, в позитивном ключе. Публицистическая взвинченность и полемичность смешивалась с религиозным вдохновением и была почти обязательна. Скажем, русской литературной критике XIX века, особенно первой его половины, была присуща реакция на текущую литературу в стилистическом ключе разбираемого произведения. Даже Белинский не только расчленял и оценивал, не только открывал горизонты, но и целые страницы своих рецензий посвящал своим впечатлениям, резонирующим с разбираемыми текстами. Когда таким образом хотят познакомить с новым и неизвестным произведением – это может быть оправдано. Когда же религиозный мыслитель, ощущая себя человеком, ищущим Бога или обретшим веру, выражал свой религиозный опыт не в качестве богослова или философа, а просто и только мыслителя и человека, у него не возникало дистанции, непременной между Божеским и человеческим. Первое прямо и непосредственно становилось текстом религиозно-философского сочинения. Но становилось только по видимости, так как прямого выражения у него нет. Есть пригодные и непригодные языки и традиции. Поскольку богословское и философское самоограничения отвергались, были невнятны, то оставался привычный, хотя и переиначенный, однако в своей основе тот же язык публицистики, размышлений, черпающих из богословского и философского, научного, художественного лексикона, не связывающий себя всерьез ни с одним из них, а превращающий его в жаргон религиозно-философской мысли.

Необязательность и неразборчивость русской религиозно-философской мысли не позволяют дать ответ даже на простейший вопрос: какого рода религиозность она собой выражала и осмысляла? Если это русская мысль, то она должна была быть православной или же, в худшем случае, как-то самоопределиться вне православия. Но в целом этого не произошло. Русская религиозно-философская мысль не просто осталась мыслью – исканием, а не обретением. Она заявила себя как христианская вообще. Несмотря на то, что в ней всегда присутствовала мощная струя критики католицизма и протестантизма, православной обязательности в ней так и не возникло. Каждый из крупных религиозных мыслителей создавал свой образ христианства, опираясь при этом не столько на святоотеческую традицию, сколько на своих предшественников в русской религиозно-философской мысли. Достаточно типична здесь позиция раннего С.Н. Булгакова по отношению к В.С. Соловьеву: «Целостное и последовательно развитое христианское миросозерцание — вот что дает современному сознанию философия Соловьева». Позднее Булгаков перестанет безоговорочно принимать учение Соловьева. Но прежде всего потому, что у него появятся собственные построения, своя версия «христианского миросозерцания». Свои версии были и у Бердяева, Флоренского, Карсавина, Франка и т.д. Чем же были эти версии, когда они излагались в пространных сочинениях? По-прежнему не философской, не богословской, а свободной религиозной мыслью публициста. Порой эта публицистика русских мыслителей в этом своем качестве публицистики становилась почти неузнаваемой. Так, трактат Карсавина «О личности» производит впечатление, и до известного предела действительно является, напряженной работой мысли с последовательно и строго выстроенными логическими выкладками. Своей скупостью и насыщенностью он напоминает одно из фихтевских «Наукоучений». Но не стоит заблуждаться: там, где напряженному движению смысла предстоит сделать решающий шаг, его не произойдет. Карсавин подменит философский ход апелляцией к вероучению, а догматическое определение растворит в философской спекуляции так, что в нем исчезнет самое существенное. Интеллектуальная мощь и до сих пор невиданная в России богословская и философская ученость опять задействуются таким образом, что ни богословского, ни философского текста в результате не возникает.

Когда начиналась и развивалась русская религиозно-философская мысль, считалось чем-то само собой разумеющимся, что так называемый мыслящий человек обязан выработать в себе убеждение, принципы, мировоззрение. Неудовлетворенность позитивизмом и революционизмом, реакция на них была необходимым условием возникновения религиозно-философской мысли. Сегодня интеллектуальная и культурная ситуация в России совсем другая. Лучше она или хуже, но для возобновления прерванной традиции предпосылок нет. Возможны бесплодные попытки войти второй раз в ту же самую реку. Конструктивный же выход состоит только в уже состоявшемся в среде русской эмиграции размежевании богословия и философии. Правда, это размежевание пока оказалось плодотворным только для одного богословия. Русская же философия (не религиозно-философская мысль) у нас еще и не начиналась, если не считать отдельных разрозненных фрагментов. Ее грядущее в тумане. Утверждать же пока можно одно: с религиозно-философской мыслью ей не по пути. Доверчивый интерес к последней ведет не к развитию, а к окончательному превращению в идеологию и без того слишком близкого к ней феномена.

Если же русскую религиозно-философскую мысль поставить под вопрос, отнестись к ней критически и все-таки попытаться продолжить, развить, творчески обогатить и тому подобное, то, как мне представляется, подобная задача не осуществима в принципе. Проблемно и тематически религиозно-философская мысль связана с такими реалиями, которые в собственном смысле философскому рассмотрению не подлежат. Казалось бы, едва ли не основная тема религиозно-философской мысли –тема всеединства – очевидным образом философская. Разве не о всеединстве идет речь в любой последовательно продуманной и универсальной систематике? Разумеется, о нем. Но ведь это совсем не случайно, что русская мысль трансформировала тему всеединства в тему Софии и софийности. А София – это уже не столько собственно философское понятие, сколько мифологема, пограничная философии и богословию, для них периферийная и внутренне необязательная. Упорное осмысление Софии в религиозно-философской мысли знаменует собой как раз ее промежуточность, грезящий характер, склонность к размышлению неопределенного свойства или же к экспансии в области, далекие от строгой обязательности мысли. Так что для русской философии, если она все-таки состоится, обращение к софиологии было бы шагом двусмысленным, искушением нефилософским опытом и подходом. Философская переформулировка и проработка темы Софии, думаю, быстро обнаружила бы, что для русской философии здесь широких перспектив не открывается.

Очень может быть, что русская религиозно-философская мысль навсегда останется притягательной для русского ума, какие-то струны будет в нем задевать, но именно тогда, когда этот ум не определился философски и богословски с их интеллектуальной и духовной дисциплиной. Худшее, что может произойти и уже происходит с русской мыслью, – это восприятие ее как выражения русского православного духа. Но дело здесь далеко не сводится к тому, что православность религиозно-философской мысли сомнительного свойства. Менее всего продуктивно и уместно было бы воспринимать ее и как ересь. Действительно, буквально и точно богословски истолкованные тексты Соловьева, Бердяева, Карсавина и других содержат прямо еретические положения. Но таковыми их можно считать лишь тогда, когда они, выражая именно богословскую позицию, в принципе не приемлют ортодоксии. На самом же деле неправославные положения русских религиозных мыслителей относительно невинны потому, что принадлежат публицистам, у которых нет благоговейного отношения к догматам. Они не ощущают внутренней обязательности следования им и воспринимают догмат как философему, а чаще как факт религиозного опыта вообще, мистического наития, вдохновения, интеллектуального или сверхинтеллектуального прорыва в миры иные и так далее. Навыки светской критической мысли, например, очень далеко завели В. Соловьева, когда в «России и Вселенской Церкви» он отождествил Софию с Христом, Церковью и Богоматерью. Но вряд ли стоит относиться к его положениям так уж всерьез. Текст русского мыслителя так безудержно легковесен и необязателен. Не в такого рода писаниях он сводит счеты с самим собой и с Богом. В текстах Соловьев разглагольствует о Боге. И было бы странным, если бы соловьевские и подобные ему выкладки принимались всерьез богословской и философской мыслью. Речь не о том, что русская религиозно-философская мысль нечто несерьезное, чуть ли не смешное. Нет, у нее свои пределы и возможности, свой статут. И только в этих пределах ее можно воспринимать и оценивать, не смеяться, не плакать, а понимать.

Журнал «Начало» СПб №6 1997 г.

Ф.-Р. де Шатобриан «Замогильные записки», М., 1995.

Киреевский И.В. «Критика и эстетика», М., 1979, с. 98.

Там же, с. 93.

Там же, с. 145.

Соловьев В.С. Сочинения в 2-х томах, т. 2, М., 1990, с. 140.

В результате освоения учебного материала главы студент должен:

знать

• теоретические источники и социокультурные условия генезиса русской философии;
• основные направления и персоналии русской философии;
• ключевые проблемы, которые ставились и решались в русской философии;
• категориальную и предметную специфику русской философии;

уметь

• анализировать социокультурные и теоретические основания русской философии;
• осуществлять сравнительный анализ концепций русской философии;
• проводить критический анализ концепций русской философии исходя из их понятийных и ценностных форм развития;

владеть

• навыками анализа русских философских текстов;
• навыками анализа места русской философии в истории европейской и мировой философии;
• навыками определения связи философских и социокультурных факторов развития русской философии.

Русская философия - одно из оригинальных направлений мировой философии. Подобно древнегреческой, китайской, индийской, арабской, немецкой, французской, английской и другим национальным философиям, русская философия занимает свою уникальную нишу в духовной культуре человечества. Философия в России отражает существенные черты развития русской духовной культуры и менталитета российского народа. Будучи результатом взаимодействия разных культур, осмысления исторического и духовного опыта россиян, русская философия выявила свою специфику, теоретическое и мировоззренческое своеобразие. Среди ее особенностей следует, прежде всего, назвать онтологизм - пристальное внимание к исследованию основ бытия и существенных для человека сторон жизни. С онтологизмом связаны такие категории русской философии, как почвенничество, всеединство и соборность. Из онтологизма следует и такая особенность русской философии, как универсализм, «общечеловечность» (Ф. М. Достоевский), стремление к синтезу разных сторон жизни, преодолению разделения духовного и материального, личности и общества, власти и свободы.

Русская философия также по преимуществу ценностна: моральна, эстетична и религиозна. В ней уже с ранних пор получила развитие антропологическая и экзистенциальная проблематика. Это вовсе не значит, что в России не было мыслителей, которые бы исследовали рационально-научные, гносеологические проблемы философии, однако последние все же уступают в русской философии по глубине и охвату тематике морально-антропологической. Отсюда и известный лите- ратуроцентризм отечественной философии. Многие философы в России были писателями и поэтами, как, например, В. С. Соловьев или К. Н. Леонтьев, и в то же время известные писатели писали философские труды, и среди них Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский. Художественный, символический стиль философского дискурса в русской философии сближает ее с сократовско-платоновской диалектикой античной философии, целью которой было развитие самосознания человека - обретение им мудрости, софийности. Русская философия внутренне и органично связана с личностью самого философа, она личностна, так как русские мыслители зачастую стремились жить в соответствии со своей философией.

Следующее отличие русской философии состоит в историзме. Уже в Древней Руси мы находим труды, посвященные исследованию истории славянских племен: Нестор-летописец, Иларион Киевский и другие писали о русской истории и обычаях славянских племен. Философско- исторический ракурс русской философии в полной мере сохранился и в последующем. Желание изучить прошлое России в контексте европейской и мировой истории характерно для творчества многих отечественных философов, понять настоящее в его основных тенденциях развития; тем самым определенный консерватизм русской философии получает важный творческий смысл, поскольку он оказывается средством постижения настоящего и будущего.

Наконец, следует назвать такую черту русской философии, как ориентированность на социальную практику - «конкретизм» (Б. В. Яковенко). Независимо от своих мировоззренческих принципов русские философы зачастую делали практические выводы из общих рассуждений о человеке и обществе, разрабатывали проекты переустройства общества и государства и улучшения жизни отдельного человека, его воспитания и духовного совершенствования. При этом абстрактные философские рассуждения конкретизировались русскими философами во многом исходя из принципа правды-справедливости, что в некотором смысле усиливает роль и значение моральных принципов в социальных построениях русских мыслителей.

Отмеченные особенности русской философии вовсе не противоречат ее содержательному единству с мировой философией, так как философские проблемы имеют универсальный характер. История философии свидетельствует о наличии внутренней связи философии и истории философии, единстве логического и исторического в философском творчестве. Будучи составной частью мировой философии, русская философия имеет с ней общую категориальную основу (метафизика, онтология, гносеология, материя, сознание и т.д.) и сходство в развитии основных течений философии (материализм, идеализм, позитивизм, интуитивизм и т.д.), что позволяет оценивать русскую философию с позиции мировых философских стандартов.

Становление философии в России начинается с эпохи Средневековья X-XVII вв. - времени усвоения и укрепления религиозных форм сознания в России, когда основной категорией философии была категория религиозной веры. Это обстоятельство подчеркивает принципиальное различие генезиса русской и западноевропейской философии. В то время как европейская философия уже прошла в своем развитии длительный период формирования разнообразной в теоретическом отношении античной философии, а также исключительно важную эпоху средневековой теологии, русская философия только начиналась в процессе осмысления основных философских понятий в их православной трактовке. Философские сочинения в это время принимали форму поучений, летописей, притч, посланий и молений князей, церковных деятелей и просто образованных людей своего времени. В них можно было найти нравственно-религиозное понимание сущности человека и власти, объяснение соотношения «закона и благодати», вольности и долга, справедливости и правды. Русские люди приобщались к философии, изучая труды византийских философов-богословов Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Иоанна Дамаскина и др. Благодаря этому русские мыслители знакомились и с античной философией, идеями Платона, Аристотеля, Гомера, а также со Священным Писанием и мировой историей. Духовная культура в России в эпоху Средневековья развивалась также и в процессе интенсивного и творческого взаимодействии с южнославянской культурой.

В это время в ходе дискуссий по поводу различных богословских проблем в России вырабатывалась и оригинальная трактовка тех или иных религиозных вопросов, развивалась философия любомудрия в связи с методологией символико-аллегорического познания. Последнее предполагало интерпретацию по принципу аналогии различных ветхо- и новозаветных текстов для толкования конкретных вопросов бытия человека и общества. При этом возможно было использование не только канонических, но и неканонических и даже нехристианских текстов, что особенно заметно в жанре притч. Само по себе это уже свидетельствует о самостоятельном и творческом отношении русских мыслителей к канонам православия.

Важным исходным пунктом развития русской философии является философские воззрения первого русского митрополита Илариона Киевского (конец X в. - ок. 1054-1055). В его сочинении «Слово о законе и благодати» дается объяснение причин и движущих сил всемирной истории. Она, по его мнению, совершается по определенному

Богом заданию и состоит в приобщении новых народов к христианству. В этой связи впервые в христианской литературе проводится идея духовного равенства всех народов. Рассматривая проблему соотношения важнейших богословских категорий закона и благодати, Иларион проводит их дифференциацию. По его мнению, Христова благодать универсальна и духовна, а закон национален и материален. Специфика благодати в том, что она строится на правде-справедливости в отличие от закона, который применяется формально. Вместе с тем, согласно Илариону, закон является необходимым путем для постижения благодати.

Важнейшее место в сочинении Илариона занимает рассмотрение отечественной истории, где утверждается право молодого славянского народа быть «новыми мехами для старого вина», то есть христианства и отрицаются претензии Византии присваивать себе монополию на благодать. Он гордится языческим прошлым предков славян и делает вывод о том, что, с одной стороны, русская история связана с вселенской историей, а с другой - обусловлена прошлым славянских народов. Задачей власти является соединение православия и государственности - создание Святой Руси. Мировоззрение Илариона отражает дух национальной независимости, патриотизма и исторического оптимизма.

В философии крупного церковного деятеля XII в. Климента Смоля- тича присутствуют элементы рационализма, стремление «описанные у евангелиста чудеса Христовы уразуметь иносказательно и духовно». В своем «Послании» он разделяет представление о божественном устройстве и целесообразности всего сущего и о том, что Бог, будучи сам непознаваем, может быть познан через сотворенный им мир: познание разумности природы и есть путь к познанию Бога. Свободная воля человека в разумно устроенном мире, позволяет ему по своему усмотрению распоряжаться созданными Богом вещами и является напоминанием о предназначении человека в мире как венца Божьего творения.

Другой мыслитель Древней Руси Кирилл Туровский выступает с позиции православного антропоцентризма, в соответствии с которым человек - центр Божьего творения и признает важную роль разума в познании Бога. На основе символико-аллегорического толкования Священного Писания он анализирует и проблему соотношения духовного и телесного, а также природу человеческих чувств. Образно уподобив «град» человеческому телу, а населяющих его людей чувствам, он доказывает бессилие человека, впадающего из-за чрезмерной чувственности в «печаль ума». Смысл жизни для него состоит в аскетизме и смирении. Ограничив деятельность разума главным образом истолкованием книжного знания, Кирилл Туровский оставляет за разумом право испытания веры.

«Поучение» великого князя Киевского Владимира Мономаха (1053-1125) также имеет важный философский смысл. В нем указывается на тесную связь правды и власти. Справедливость власти им рассматривается как универсальный принцип, распространяемый на всех и устанавливающий ответственность всех перед законом. Трудолюбие, попечение о больных и неимущих, милосердие и прощение врагов являются этическими нормами для Владимира Мономаха. Власть обязана заботиться о народе и защищать его, придерживаясь христианских заветов. Следуя этим нормам, он сумел законодательным путем несколько смягчить положение низов, покровительствовал духовенству и в целом ряде случаев добился прекращения княжеских усобиц.

В этом контексте особое значение имеет «Моление» Даниила Заточника (XII в.), в котором впервые выражено отношение простого человека к власти. В своем обращении к князю он критикует властолюбивых служителей князя и бессовестных богачей и предостерегает его от них Даниил просит князя помочь ему и призывает его к борьбе с неправдами в обществе, исполнению им своих нравственно-религиозных обязанностей. В мировоззрении Даниила Заточника отчетливо проявлена личная позиция человека в оценке проблем средневекового русского общества.

Разумеется, творчество этих мыслителей не исчерпывает всей философской культуры Древней Руси. Философски мыслящих писателей было гораздо больше, и особое значение для понимания отечественной философии имеют «Слово о полку Игореве», «Слово о князьях Борисе и Глебе», летописные сочинения этой поры, жития князей и духовных лиц. Важны с философской точки зрения и юридические памятники Древней Руси, в частности Русская Правда Ярослава Мудрого. Они позволяют понять Древнюю Русь как общество духовно развивающееся, обладающее высокой культурой и своеобразным философским мировоззрением.

Данная тенденция сохранилась и в эпоху Московской Руси. В этой связи особо выделим известную полемику нестяжателей во главе с Нилом Сорским и сторонников Иосифа Волоцкого - «иосифлян» рубежа XV-XVI вв. Нил Сорский, руководствуясь исихастским идеалом духовного преображения и «умного делания», призывал к монашескому аскетизму и обязательному труду для всех членов христианской общины. Осуждая грехи человеческие, он выделял различные ступени борьбы с ними и особо критиковал при этом грех сребролюбия, выступая против монастырского землевладения. По его мнению, главная задача церкви - забота о душе, о нравственно-религиозном совершенствовании человека. Иосиф Волоцкий был защитником могущественной монастырской организации, оправдывая свою позицию необходимостью совершать благие дела (строить церкви и монастыри, подавать бедным). В его работе «Просветитель» впервые присутствует концепция царя-тирана, аргументирующая право верующих на устранение царя, нарушающего церковные и нравственные законы. Иосифлянство в значительной степени было идеологией, которая выражала необходимость активной социальной и политической позиции православной церкви.

Из других интересных философских идей этого времени следует назвать концепцию «Москва - третий Рим» Филофея Псковского, а также принципиальную полемику о сущности самодержавия Ивана Грозного и Андрея Курбского второй половины XVI в. К числу крупных мыслителей Московской Руси относятся Максим Грек, Иван Пересве- тов, Федор Карпов и Иван Тимофеев. Необходимо в этой связи назвать и такое интересное сочинение Московской Руси, как «Домострой» Сильвестра. В нем мы находим представление о наличии единства божественного мира, государства и домохозяйства отдельного взятого человека. Все эти «дома» управляются на основе принципов нравственного согласия и долга каждого человека перед Богом, государством и семьей. Тем самым Бог, царь и хозяин совпадают в исполнении некоторых существенных функций.

Все эти концепции в той или иной мере внесли существенный вклад в развитие оригинальной философской культуры России эпохи Средневековья. Этому способствовали и те мыслители, которые приехали в Россию из-за рубежа и остались здесь, создавая замечательные философские труды. Как, например, Максим Грек и Юрий Крижанич.

Завершает эпоху Средневековья XVII в. - преддверие эпохи Просвещения. В это время происходят существенные перемены в духовной культуре, в 1687 г. создается Славяно-греко-латинская академия - первое высшее учебное заведение России, сыгравшее значительную роль в развитии отечественной культуры, в том числе философского мышления. Во главе академии оказались братья Иоанникий и Софроний Лихуды, греческие монахи, получившие образование в Италии и прибывшие в Москву в 1685 г. Преподавание там велось на греческом и отчасти латинском языках в трех классах: низшем, среднем и высшем, в которых изучались греческая грамматика, поэтика, риторика, диалектика. Изучению философии отводилось три года в высшем классе, оно предполагало усвоение естественной (физики), нравственной (этики) и умозрительной (метафизики) философии. С 1701 г. по указу Петра I академия была преобразована по образцу Киево-Могилянской академии с преимущественным преподаванием на латинском языке. С 1704 г. возобновили свою деятельность философские классы.

В это время пишет свои философские сочинения и Симеон Полоцкий (1629-1680) - талантливый писатель, основатель русской силлабической поэзии и драматургии, публицист. Творческое наследие Полоцкого поистине огромно. Он написал «Рифмологион» и «Ветроград многоцветный», изданы сборники его проповедей «Обед душевный» и «Вечеря душевная», а также «Псалтырь риф-мотворная». Его концепция сформировалась под непосредственным воздействием философии Фомы Аквинского и может быть названа религиозным рационализмом. В соответствии с классическим взглядом на структуру философского знания, он утверждает, что философия состоит из трех разделов: «раз- умительного» - логики, «естественного» - натурфилософии и «практического» - этики, политики, права. В гносеологии он полагает, что чувства дают представления о мире уму, который их перерабатывает и сохраняет в памяти. Критерий же истины в процессе познания - соответствие полученного знания объекту познания. Роль философии заключена в познании бытия, которое разделяется на «мир первообразный» - Бога (он непознаваем), и познаваемые макрокосм - Природу и микрокосм - человека.

Большое воздействие на русскую теоретическую мысль оказал хорват Юрий Крижанич, который в 1659 г. прибыл в Москву. В своих работах он развивал идеи панславизма - единства всех славянских народов Он разработал фундаментальную систему классификации всех видов знания. Все знание им делится на теоретическое и практическое. Теоретическое знание разделяется на духовное и мирское, а мирское - на философию, математику и механику. В своем фундаментальном труде «Политика» Крижанич проводит различие между мудростью, знанием и философией Философия при этом выступает как квинтэссенция человеческого опыта и как высшая ступень познания.

Эпоха Просвещения в России связана с фундаментальными социокультурными реформами, процессам секуляризации, затронувшими основания народного быта и веры. Они стали и предпосылками изменения основных парадигм философской культуры: вместо категории веры основной философской категорией становится категория знания. Секуляризация способствовала тому, что философия обрела вид систематических научных работ, а средневековое любомудрие трансформировалось в рациональную метафизику. Развитие философии в это время в значительной мере находится под влиянием чтения трудов французских, голландских и немецких просветителей, сочинений X. Вольфа, Ш. Л. Монтескье, Ф. М. Вольтера, Д. Дидро, С. Пуфендорфа и др. На этой основе постепенно формируется современный философский категориальный аппарат, развивается философия естественной и гуманитарной науки.

Одной из характерных философских концепций эпохи Просвещения была философия естественного права, которая впервые появляется у Феофана Прокоповича и В. Н. Татищева. Философия естественного права легла также в основу «Наказа, данного Комиссии для составления проекта нового Уложения» 1766 г. Екатерины II. Под влиянием «Духа законов» Монтескье, идей Вольтера, Дидро, Ч. Беккариа императрица стремилась в российских условиях реализовать идеал просвещенной монархии. Этот замысел получил свое выражение в формуле: подчинение всех одним и тем же законам. В «Наказе» выражалась идея естественного права всех людей на свободу и «вольность», и императрица - «философ на троне» обращалась к разуму и совести людей для совершенствования общества. Просвещенный абсолютизм был философией права соловного государства, но в то же время, верховная власть выступала выразителем общих интересов господствующего класса «Наказ» предусматривал и юридическое просвещение граждан, которое рассматривалось как средство воспитания и отвращения людей от пороков. Следует учесть то, что императрица без колебаний отказывалась от своих гуманистических убеждений, если они вступали в конфликт с реальной политикой и угрожали ее безопасности.

Революционные выводы из философии естественного права были сделаны Александром Николаевичем Радищевым (1749-1802) - одним из ярких представителей монархоборчества в России. В 1762 г. Радищев в числе 12 дворян был послан Лейпциг для дальнейшего обучения. Вернувшись в Россию, он поступает на службу в Сенат. В 1755 г. выходит в отставку. Участвует в журнале Н. И. Новикова, переводит на русский язык работу Мабли «Размышления о греческой истории». Пишет ряд работ, среди которых «Путешествие из Петербурга в Москву» (1790). За это сочинение он приговаривается к смертной казни, которая была заменена на ссылку в Сибирь. В 1796 г. решением императора Павла I возвращается из ссылки и продолжает заниматься философией и практической деятельностью, работая в Комиссии по составлению новых законов.

В философии Радищева можно найти отражение идей французских просветителей, монадологии Лейбница, учения Гердера и христианства. Главный его философский труд - трактат «О человеке, о его смертности и бессмертии» (1792-1796), в котором он пытается ответить на вопрос: бессмертна ли человеческая душа? Отвечая на этот вопрос, он стоит на позиции деизма, согласно которому Бог дает начало миру, однако это не противоречит самостоятельному развитию природы, которая неуничтожима. Развитие в природе идет постепенно и прогрессивно. По его мнению, все сущее состоит из телесных и духовных существ. Общее свойство всего живого, в том числе и человека как части мира живых существ, - телесность. Телесности и вещественности свойственны пространство, время, механическое движение, форма, тяжесть, притяжение, делимость, отталкивание. Свойствами духовных существ является мысль и чувства, жизнь. Душа проста, непротяженна, неделима и бессмертна. Радищев приводит и ряд доводов в пользу бессмертия души: активность человеческого разума, способность сосредотачиваться на каком-либо объекте, феномены человеческого сознания (сон, сумасшествие, лунатизм), наличие закона неуничтожимое™ силы (мысленность также сила).

Социальная концепция Радищева строится на основе теории естественного права. По его мнению, целью государственной «махины» является благо граждан, которое обеспечивается установлением добрых нравов и законов. При этом чем меньше повреждены нравы людей, тем меньшую нужду государство испытывает в законах. В «Опытах о зако- нодавстве» он писал о том, что источником закона является монарх, но так как он получил свою власть от народа, то в его обязанности входит и забота о нуждах своих подданных. Согласно Радищеву, у всех людей по природе равные права перед законом, и к числу естественных прав личности относятся ее неприкосновенность, право собственности и вольности, а также право на свободу мысли и слова. В этой связи

Радищев отвергал крепостное право как не соответствующее природе человека и полагал, что «недобродетельное» и чинящее беззаконие правление может быть насильственно свергнуто. Повиновение законам и властям, нарушающим естественные права человека, по мнению Радищева, безнравственно. В этом тезисе заключено определенное монархоборчество мыслителя, поскольку он делал вывод о допустимости бунта против существующей власти.

Философия науки в значительной мере представлена в воззрениях Михаила Васильевича Ломоносова (1711-1765) - выдающегося отечественного ученого-энциклопедиста, известного своими исследованиями в области естественных и гуманитарных наук. Взгляды Ломоносова формировались на основе трудов его предшественников и современников: Г. Галилея, Р. Декарта, Ф. Бэкона, И. Ньютона. Основой его философских взглядов была натурфилософия, представление о том, что любое явление в природе имеет свои естественные, материальные предпосылки. Данная идея привела к формулированию принципа сохранения материи и движения в природе. В этой связи Ломоносов дает определение материи: «Материя есть то, из чего состоит тело и от чего зависит его сущность». Он стремился подчеркнуть связь материи и движения и объяснить различные процессы и явления природы как результат особого рода движения частиц-атомов, составляющих материю. Новым для философии природы было признание того, что в природе существуют две реальные и качественно различные формы частиц материи: атомы и корпускулы - совокупность атомов. Взгляды мыслителя на материю позволили ему высказать мысль об отсутствии первотолчка, но она осталась неразвитой Он все же приписывал Богу роль перводвигателя.

Важными были идеи Ломоносова о принципах научного познания, основанных на опытном исследовании природы. В этой связи он разработал научную методологию, которая исходила из необходимости последовательного перехода в познании от эксперимента к научной теории. Для этого было необходимо предварительно выдвинуть гипотезу: от опыта через гипотезу к установлению научной теории - суть метод познания Ломоносова. Конечная же цель познания - открытие объективных законов природы. Энциклопедизм Ломоносова сыграл важную роль в утверждении междисциплинарного характера науки. Он настойчиво пропагандировал и широко применял на практике идею союза наук, и в своем творчестве он показывал пример такого универсализма, являясь одновременно ученым, инженером и даже художником. В целом философские взгляды ученого можно охарактеризовать как тяготеющие к механическому материализму и деизму.

Философия науки в дальнейшем развивалась в трудах мыслителей второй половины XVIII в. Д. С. Аничкова. А. А. Барсова, Н. И. Новикова, Г. Н. Теплова, А. Т. Болотова, Д. И. Фонвизина, М. М. Щербатова. В своих сочинениях они выходили за рамки религиозно-теологического миропонимания. Особый интерес в этом контексте представляют работы Якова Павловича Козельского (1726-1795). Он выпустил в 1764 г.

«Арифметические предложения» и «Механические предложения», в которых выступил сторонником естественнонаучного материализма. В эти же годы он перевел с латинского, немецкого и французского несколько книг, в том числе «Статьи о философии» из французской «Энциклопедии» Дидро и Даламбера. В 1768 г. он издает «Философические предложения» - один из самых значительных памятников русской просветительской философии.

Наряду с научной философией в эпоху Просвещения была представлена и религиозная философия в «философии сердца» замечательного мыслителя Г. С. Сковороды, а также в масонстве в концепциях И. В. Лопухина и И. Е. Шварца, Н. И. Новикова. Масонство наряду с элементами просветительства содержало в себе и определенные антипро- светительские интенции, исходящие из мистицизма.

Следует указать, что, несмотря на некоторую зависимость отечественной философии эпохи Просвещения от европейской философии, в России в это время создается научный категориальный аппарат философии и обсуждаются общие для европейской философии теоретические проблемы. Это в последующем способствует формированию оригинальных философских школ в России. В XIX в. теоретическая зависимость отечественной философии от западных философских доктрин существенно уменьшается. Это период расцвета оригинальной русской культуры, который начался, как «золотой век» русской литературы А. Пушкина, М. Лермонтова, Н. Гоголя, И. Тургенева, Л. Толстого и Ф. Достоевского и завершился «серебряным веком» русской культуры, искусства и философии, веком А. Чехова и А. Блока, С. Франка и Н. Бердяева. В XIX в. появляются новые университеты и новые культурные центры, успешно, хотя и не без противоречий, развивается отечественная наука и экономика. Наступает период сложнейших процессов перехода от крепостной России и традиционного общества к новой бессословной государственности.

В это время происходит также и институционализация отечественной философии, появляются первые университетские кафедры философии, логики, истории философии и даже целые философские факультеты. Возникают и успешно развиваются отдельные философские науки: философская антропология, философия языка, философия религии, нравственная философия и философия культуры, философия права и политики. Но не только в стенах университетов появляются оригинальные философские идеи. Многие концепции создаются и вне университетских кафедр, русские мыслители, являясь публицистами, политиками, государственными деятелями, создают оригинальные философские концепции. В тесном и плодотворном взаимодействии университетской, академической и неуниверситетской, публичной философии развивалась философская культура России эпохи модернизации.

Наибольшую значимость имеет для понимания философии XIX в. религиозная философия, представленная наиболее ярко в концепциях П. Я. Чаадаева, учении славянофилов и воззрениях В. С. Соловьева.

Историософия Петра Яковлевича Чаадаева (1794-1856) существенно повлияла на многих русских мыслителей и продолжает влиять в настоящее время. Независимо от своих взглядов философы в прошлом и настоящем вынуждены разрешать поставленные Чаадаевым «мучительные» вопросы о специфике русской культуры, государства и права, принять либо отвергнуть его тезис из «Философических писем» о том, что «идеи долга, порядка и права чужды русской действительности». Основная философская проблема, интересовавшая Чаадаева, - сравнение России и Европы в их историко-культурных и религиозно-духовных основаниях. Прогрессивный ход истории, по Чаадаеву, представляет собой последовательную смену форм монотеизма: ветхозаветный Израиль - учение Платона - европейское христианство (католичество). Близок к этому процессу мусульманский Восток и очень далеки - Япония, Китай и Индия. Данная смена духовных форм отражается в историческом прогрессе, критерием которого являются развитие философии, духовной культуры, свободы личности и ее прав. В своей гносеологии Чаадаев синтезировал принцип единства философии, религии и науки в категории верующего разума. Она отражает характерное для русской философии «религиозное вольнодумство», свободное, творческое философствование по религиозным проблемам, которое проявляется, в частности, в философии славянофильства, С. Н. Булгакова, В. С. Соловьева.

Особое место в философии Чаадаева занимало исследование России. Он пишет о том, что Запад под воздействием католицизма олицетворяет собой тройное единство: религии, культуры, нравственности, и поэтому здесь идеалы Царства Божьего на земле в основном достигнуты. С этой точки зрения все остальные формы цивилизации представляют собой тупиковые формы развития мировой культуры. Россия же после принятия ею христианства от Византии оказалась между цивилизационными путями развития, не став ни европейской, ни азиатской цивилизацией. Тем самым в России потенциально, согласно Чаадаеву, заложена любая возможность дальнейшего культурного развития, и у нее имеется некоторое «преимущество отсталости», поскольку она может не повторять ошибок западной цивилизаций. Чтобы стать полноправной цивилизацией, России необходимо ускоренно пройти через все этапы культурного прогресса, которые пройдены Западной Европой. Только в этом случае она сможет занять достойное место в мире и, возможно, разрешит все проблемы западной цивилизации. В этом виден и своеобразный философский патриотизм Чаадаева, в соответствии с которым он утверждал возможность и даже необходимость критиковать и даже «бичевать» свою страну, вскрывая общественные недостатки. Целью этой критики является духовное и социальное оздоровление общества.

Славянофильство представлено именами Алексея Степановича Хомякова (1804-1860), Ивана Васильевича Киреевского (1800- 1856), Константина Сергеевича Аксакова (1817-1860), Юрия Федоровича Самарина (1819-1876). В славянофильстве ключевой является категория соборности, что позволяет определять данное течение как философию соборности. Соответственно, в славянофильстве определены следующие критерии соборности: внутренний - религиозноэтический и внешний - социальнополитический. Из них первостепенное значение имеет религиозноэтический критерий. По Хомякову, церковный собор выражает идею единства во множестве не только в смысле проявления видимого соединения многих людей в определенном месте, но и в общем смысле постоянной возможности такого соединения. Отличием славянофильской концепции соборности является сочетание трех моментов: православной веры, личной свободы и любви. Любовь свободно объединяет верующих людей в Церкви как в Теле Христовом, и православная церковь, органично сочетая в церковной жизни два начала: свободу и единство, противоположна католической и протестантским церквам. Соборность для славянофилов означает церковную общность людей, объединенных верой, православные ценности, гарантирующие духовную целостность личности, истинность познания, примирение в христианской любви свободы каждого и единства всех. В католической церкви, считает Хомяков, существует единство без свободы, а в протестантизме - свобода без единства, и только в православии принцип соборности, хотя и не осуществлен во всей полноте, но осознан как высшая Божественная основа Церкви. Соборность - единство многих лиц на основе общей их веры к Богу, богочеловеку Иисусу Христу и к Правде Божией Соборность - не количественное, а качественное понятие, не количеством членов оно определяется, а углубленностью веры. Хомяков признавал, что принцип соборности не осуществлен в православии во всей полноте, что высшее духовенство склонно к деспотизму, однако такое явление, по его мнению, понятно в земной грешной жизни, и главное, что принцип любви, следовательно, свободы провозглашен в православии.

Категория соборности, согласно славянофилам, имеет и внешний критерий, подразумевающий «оцерковление» социальной жизни, восстановление атрибутов первохристианской апостольской церкви. Социальным аналогом соборности выступает община, предохраняющая от проявления человеческого эгоизма, а также органическое государство, построенное не на формальных, а на духовных началах. Соборное общество - хоровая организация, которая строится исходя из принципа «нераздельно, но и неслиянно». Следуя этому положению, личность и общество находятся во внутренней гармонии и сохраняют относительную независимость друг от друга. Категория соборности принципиально отличается от категории коллективизма тем, что соборное общество понимается как единство христиан, православных. Духовное единство православных противоположно социальной разъединенности либерального правового государства, соборность понимается как состояние общества, которое возникает не благодаря форме юридической организации, а на основе морального чувства любви. Идеал соборности противостоит и мнимому социальному единству социализма, так как соборность признает единство не принудительное, а основанное на личной свободе воли индивида.

Основой гносеологии славянофилов является представление о вере. Веру, соединенную с эмпирическим знанием, Хомяков называет «живоз- нанием», знание от веры и знание от рассудка вместе создают цельный разум. Тем самым в соборном сознании индивида присутствует единство разума, свободы и нравственного чувства любви. Хомяков полагал, что индивидуальное сознание отдельного человека бессильно постигнуть истину, что высшее разумение сущего всегда связано с коллективом умов. Соборная гносеология исходит из возможности на основе целостного познания интуитивно проникнуть в опыт, непосредственно постигнуть тайны бытия. Гнозис оказывается не просто теоретическим знанием, но духовным или моральным познанием-убеждением.

В категории соборности важную роль играет этический момент. Хомяков утверждал, что «одна любовь может служить основой общества и общественной науки», предполагая возможность бесконфликтного бытия общества и государства. Идея изначальной бесконфликтности общества обосновывается исторически и культурно. Для Киреевского все общественное здание Руси основано на «общем взаимном согласии всей русской земли». Естественные простые и единодушные отношения и законы, выражающие эти отношения, вытекали из двух источников - «бытового предания и их внутреннего убеждения». Поэтому русское общество, по Киреевскому принципиально неформализуемо, его социальной основой является симфонизм - соборное согласие всех.

Ценная сторона философии славянофилов заключалась в выявлении нравственно-религиозных основ политики и права, обусловленных всей духовной культурой русского народа. С точки зрения славянофилов, в политике государства должно учитываться материальное положение отдельных сословий, богатые должны делиться своим богатством с бедными. Исходя из этого государство не может строиться на формальном праве, а предполагает наличие нравственного права. Этика соборности порождает идею непосредственного взаимодействия власти и общества, власти и подданных, исходящего не из формальных избирательных процедур, а на основе нравственного выбора, осуществляемого народом на разных уровнях его общежития - община, земство, государство. Хомяков также говорил о том, что русские в принципе склонны к демократии, и считал идеальным устройством общества народную монархию с сельской общиной и земской думой.

Славянофильская философия получила свое дальнейшее развитие во второй половине XIX в. Связано это с деятельностью и творчеством представителей так называемого неославянофильства: Николая Яковлевича Данилевского (1822-1885), Константина Николаевича Леонтьева (1831-1891), Николая Николаевича Страхова (1828- 1896). Этих мыслителей объединяет интерес к проблеме судеб и перспектив развития России в современном им мире, общий методологический подход в постановке и решении философских задач, осознание идейного единства отстаиваемой ими концепции. Мыслителей объединяет стремление понять особенности культурно-исторического развития России и ее самобытной цивилизации. Им присуще также в отличие от ранних славянофилов, синтетический подход к философии, объединяющий науку, искусство и религию, синтез позитивизма и эстетизма в философии истории и культуры.

Наиболее систематичной и последовательной в своих теоретических основаниях является философия Владимира Сергеевича Соловьева (1853-1900) - крупнейшего философа России. Его религиозные взгляды могут квалифицироваться как христианский универсализм, ставший идейной предпосылкой соответствующей философской системы мыслителя. Она получила название философии всеединства, и соответственно последователи Соловьева относятся к «всеединцам». В философии всеединства была поставлена задача раскрытия единства бытия и культуры в контексте христианских нравственно-религиозных ценностей. Органический метод Соловьева был связан с историзмом, стремлением найти объяснение развитию социальных процессов в прошлом, на основе синтеза истории, социологии и философии осуществить всесторонний анализ культурной истории человечества. Обоснованию актуальности христианского вероучения в новых исторических условиях были посвящены сочинения «Оправдание добра», «Чтения о богочеловечестве», «Нравственность и право», «Духовные основы жизни», «История и будущность теократии», «Великий спор и христианская политика», «Россия и Вселенская церковь». Развернутая в этих трудах концепция, являясь отражением философских и религиозно-нравственных убеждений мыслителя, в то же время преследовала и вполне практические цели: осуществление христианских идеалов в сфере политики, права и хозяйства.

Согласно Соловьеву, всякий общественный союз возникает на базе нравственного принципа предшествующего ему союза. Добро или высшее благо, абсолютно сущее - направляющие начала исторического процесса. Предмет человеческой воли составляет общественное благо, моментами которого выступают формальное (материальное) благо, абсолютное существование и справедливость. Из стремления человека к благу проистекают все формы общественных союзов. Так, из стремления к формальным благам возникает государство, из влечения к вечной жизни - духовное общество, а из стремления к справедливости - право. Соловьев стремится обосновать наличие реальной духовной основы общества, видя ее в неизбежности осуществления нравственной организации человечества - Богочеловечестве. В учении о Богочеловечестве Соловьев преодолевает, с одной стороны, крайности социализма, утверждающего первичность общественного бытия, материальных ценностей, а с другой - либерализма, придающего личности абсолютное значение. Он отмечал, что субъектом исторического развития является действительный, хотя и собирательный организм, человечество является единством, обладающим более значимой реальностью, нежели нация и государство. Совершенствование человека находится в основе процесса «собирания» Вселенной, восхождения к всеединству: от минерального царства к растительному, от него к животному, затем наступает природно-человеческое царство и, наконец, царство духовно-человеческое. В человечестве личность и общество образуют духовное единство «Общество есть дополненная или расширенная личность, а личность - сжатое, или сосредоточенное, общество». Истинные социальные отношения, согласно Соловьеву, должны быть построены по принципу сочетания - сизигии.

Соловьев выделяет три ступени развития человечества.

Первая - экономическая начинается с семьи, где преобладают материальные потребности.

Следующая - политическая: общение всех индивидуумов между собой.

И самая высокая ступень - духовное общение, то есть церковь.

В трансформации социальных целей существует определенная последовательность, проявляемая в переходе от целей природных, материальных к целям цивилизационным и далее к духовным целям. Общественный прогресс все интенсивнее проявляет духовные и нравственные начала в государстве, праве и хозяйственной жизни. Жизнь всякого разумного общества, согласно Соловьеву, определена тремя главными условиями: необходимостью обеспечивать свое материальное существование; потребностью в средствах для развития, вырабатываемых цивилизацией; стремлением к достижению высшей цели, что подразумевает существование духовной жизни. В соответствии с данными условиями общество состоит из трех классов: сельского, городского и класса людей, занятых духовной деятельностью (общественных деятелей и вождей народа). В целом в историческом прогрессе проявляется действие общего закона универсализации: первоначальное родовое единство, сохранившееся в семье, уступает свое место национальному государству, которое в последующем сменяется всемирностью.

Философия Соловьева исходит из утверждения ценности свободной личности и ее достоинства. Сущность свободы заключена в добровольном выборе человеком божественной цели, по отношению к которой даже свобода играет подчиненную роль. Она «не определяет цель», а только выражает «способ действия», играет роль средства для ее осуществления Внутренняя свобода, то есть добровольное и сознательное предпочтение добра злу во всем, есть главное принципиальное условие всякого добра. Согласно Соловьеву, свобода не задана изначально и безусловно, она возникает в процессе постепенного совершенствования человека и его восхождения к Богу. Он при этом подчеркивает, что свобода не освобождает никого от обязанностей перед людьми, а напротив, предполагает выполнение человеком своих социальных обязанностей. Человеческая личность самоценна, поэтому свобода одного определена свободой другого, однако человек должен относиться к другим «не как к границе своей свободы, а как к ее содержанию и объекту».

Он находит в государственной деятельности важнейшее условие культурного прогресса человечества, основанного на сложном сотрудничестве многих сил. Именно оно определяет отношение людей друг к другу непосредственно. Государство и право представляют собой формы преодоления природного эгоизма личности. Государственные повинности служат общественному благосостоянию, и граждане обязаны выполнять свой гражданский и патриотический долг, даже при несогласии с частными вопросами государственной политики. Оправдывая существование государства, Соловьев отмечает, что оно занимает срединное положение между Церковью и обществом, а государственная власть выступает удерживающей силой зла до тех пор, пока «все человеческие воли не созреют для решительного выбора между абсолютным добром и безусловным злом». Соловьев видел нравственный смысл государственной деятельности в борьбе со злом, которая допускает в случае необходимости и применение силы.

Нравственная политика реализуется как в отношении отдельного человека посредством обеспечения государством его достойного существования, так и на международном уровне: нравственный закон един и для индивидуума, и для народа в целом. «Высший нравственный идеал требует, чтобы мы любили всех людей, как самих себя, но так как люди не существуют вне народностей (как и народность не существует вне отдельных людей) и эта связь сделалась уже нравственной, внутренней, а не физической только, то прямой логический вывод отсюда есть тот, что мы должны любить все народы как свою собственную народность». Соловьев полагал, что христианство не упраздняет национальностей, но только в свершении великого дела - создании всечеловечества - народ сохраняет свою душу.

Высшими религиозными интересами христианского государства являются: распространение христианства в мире, мирное сближение народов, а также устроение в каждом народе общественных отношений в соответствии с христианским идеалом. Соловьев подчеркивает, что церковь не вмешивается в государственные и экономические дела, но дает государству и земству - гражданскому сообществу высшую цель и безусловную норму их деятельности. При этом в отношениях христианского государства и церкви действует принцип различения двух сфер жизни: религиозной и политической. Совместные усилия церкви и государства приводят к тому, что государство, следуя христианским началам жалости и сострадания, создает материальные предпосылки для общественного развития, церковь же заботится о внутреннем духовном и нравственном исправлении человека. Государство, возвышая религию над собой, тем самым освобождает общество от государственного всевластия и образует свободное самодеятельное общество. Идеалом Соловьева является свободная теократия - высшая цель развития христианского государства и нормального общества, где свершилось единство духовной и светской власти, личности и государства.

Идеи Соловьева получили свою конкретизацию в философии права. Он выделяет в праве следующие основания: силу, разум и свободу. Противопоставляя благодатное право и юридическую законность, Соловьев воспроизводит характерную для русской мысли коллизию закона и благодати и видит достоинство русского народа в его «неспособности возводить свое несовершенство в закон». Гуманистическая философия права Соловьева отстаивала «живое» право, в котором сохраняются естественно-правовые, нравственные моменты. Цель государства - разграничение и сохранение равновесия интересов, а в обществе необходимо равенство всех перед справедливой властью. Социальный идеал Соловьева не предполагал ликвидации капитализма, а только требует его «очеловечить», связать присущие ему конкурентные отношения с началами добра. Зло капитализма связывается им с плутократией, экономическим кулачеством, эгоистически заботящимся о своих интересах в ущерб общественным целям. Следовательно, нужна иная жизненная организация - нормальное общество, которая обеспечила бы благо человека в его целости и абсолютности. Согласно Соловьеву, противоречия капитализма устранимы на почве христианского гуманизма, который вменяет в обязанность «не ставить Маммону выше Бога», не превращать богатство в самоцель, требует «жалеть трудящихся и обремененных и не ценить их ниже бездушных вещей».

Касаясь права собственности, он стремится найти оптимальный подход в решении данной проблемы. С одной стороны, он признает наследственное право, имеющее своим основанием право собственности на землю - моральное отношение к земле. В то же время право собственности не носит безусловный характер и ограничено законной и моральной нормой. Он выступает как против чрезмерных и извращенных потребностей капиталистов, так и против внушаемых завистью социалистических деклараций против богатых, считая необходимым согласование частного богатства с общим благом. Работник произведет гораздо больше, если будет работать с сознанием своего человеческого достоинства и с уверенностью в своей нравственной солидарности с обществом, которое не эксплуатирует его, а заботится о нем.

Наряду с религиозной философией в России в XIX в. творчески развивалась и рациональная метафизика, тесно связанная с развитием философии Канта и Гегеля. В этой связи в русской философии возникают неогегельянство и неокантианство, которые, в частности, представлены в философии Б. Н. Чичерина и А. И. Введенского.

Борис Николаевич Чичерин (1828-1904) - один из крупнейших русских метафизиков-гегельянцев, его философский метод продолжал традиции метафизики, восходящие к Аристотелю, Декарту, Канту и Гегелю, и может быть назван метафизическим универсализмом. В период, когда в европейской философии становились популярны иррационализм, мистицизм и позитивизм, метафизика Чичерина оказывалась в стороне от общих настроений. Он ставил своей целью отстоять научную философию, способную к раскрытию Истины - рациональному познанию Абсолюта. В метафизике Чичерина ощутимо влияние гегелевского принципа тождества бытия и мышления, диалектического развития свободного духа в истории, признания свободы как основы государства и права. Однако сам Чичерин подчеркивал специфику своего философского метода и отмечал, что главный недостаток системы Гегеля состоит в том, что у него идеализм получает исключительное значение. Научная метафизика Чичерина преодолевала односторонности позитивистско-эмпирических теорий и мистико-иррацио- налистических построений. Философско-метафизическая точка зрения включала в себя следующие требования:

• 1) идеальные начала должны оправдываться опытом действительности;
• 2) действительность должна освещаться и направляться «светом философских начал».

Чичерин верил в то, что наука - высшая наставница жизни, и исследовал в этой связи логические основания науки и метафизики.

Эмпирическая школа, по его мнению, в погоне за реальностью покидает всякую действительную почву Мысли субъекта, который на самом деле есть деятельная сила, источник самого мышления, превращаются в «пустую коробку», в которой сталкиваются и соединяются разнообразные впечатления. В критике эмпиризма Чичерин исходил из декартовского понимания сущности человека как самосознающей себя субстанции, но более определенно связывал этот тезис с категорией реальности Чичерин доказывал, что в чувстве и воле, входящих в самосознание, субъект относится к внешнему миру и преодолевает свою «отдельность». В чувстве - в форме восприимчивости, а в воле - в форме воздействия. Их опосредует самосознание, выражающее отношение человека к самому себе. Кроме того, по мнению Чичерина, субъект ограничен, но всякое ограничение - отношение одного существа к другому. Поэтому и происходит естественное взаимодействие субъектов и тем самым преодолевается естественный эгоизм личности.

Философ в своем исследовании субстанции полагал, что главным в познании «конечных причин» метафизических оснований является строго логическое исследование. Истинная метафизика, по Чичерину, должна строиться на непротиворечивых положениях и начинать с главного, а именно с определения умозрительных и опытных элементов нашего познания. Чичерин призывал к объединению усилий философии, науки и теологии в познании мира и в раскрытии разумно-нравственной природы человека, так как целостность его духовной субстанции соответствует единству трансцендентно-божественного начала в мире.

Для понимания особенностей русской философии важным было и кантианство. Идеи Канта привлекли внимание ряда русских мыслителей. А. И. Введенский, И. И. Лапшин, Г. И. Челпанов, Б. В. Яковенко и Ф. А. Степун могут быть отнесены к неокантианцам. Из них Александр Иванович Введенский (1856-1925) был, по общему мнению, наиболее последовательным приверженцем философии Канта. А. И. Введенский, с 1887 г. - профессор Санкт-Петербургского университета, читал лекции по логике, психологии и истории философии. Он выступил одним из инициаторов создания в 1897 г. при Петербургском университете Философского общества и до 1921 г. являлся его председателем.

Сущность философской системы Введенского может быть определена как критицизм. Этот термин стал характеристикой целого направления отечественной философии XIX-XX вв. Именно Введенскому принадлежит заслуга разработки логико-теоретических оснований критической философии Хотя главной предпосылкой критицизма Введенского является философия Канта, вместе с тем в его исследованиях присутствует также влияние Юма, Фихте, Декарта, Конта. Значительное воздействие на воззрения Введенского оказали психологические концепции Вебера, Фехнера, Джемса, Вундта и др. Подвергая критическому анализу их взгляды, Введенский стремился к самостоятельному решению ключевых философских проблем.

Концепция Введенского развивалась в контексте научной философии. Он полагал, что главной задачей философии является изучение возможности и состава несомненного или достоверного познания. Философия как мировоззрение выполняет и определенную социальную функцию, являясь основой жизнепонимания, руководительницей жизни. Будучи теорией познания, философия дает возможность разграничить знание и веру, метафизические убеждения от научного знания. Такое разграничение, как подчеркивает Введенский, нужно не для того, чтобы ослабить метафизические убеждения, а для того, чтобы расчистить почву для нравственнообязательного отношения к ним. Философия - не только наука о несомненном познании, но и наука несомненного познания обо всем познаваемом, а поэтому она обязана найти в познании что-либо достоверное, то есть то, в чем нельзя сомневаться. Такой несомненностью обладает сознание нашего Я. Согласно Введенскому можно сомневаться во всем, кроме существования сознания своего сомнения: в каждом сомнении находится сознание своего сомнения или свое Я. Столь же несомненны и акты сознания-ощущения и наглядные представления.

Обыденное, по его мнению, ни в чем не сомневающееся мышление, считает некоторые акты сознания точной копией существующих независимо от нас и вне нас вещей. Однако оно быстро убеждается, что качество предметов остается неизвестным, так как качества вне нас находящихся вещей - цвета, запахи, твердость, теплота составляют только состояния способности ощущений. Поэтому чувственно-вос- принимаемые качества перестают считаться качествами самих вещей, а признаются «отзывами нашего Я на деятельность вещей», которые человек невольно переносит на сами вещи. Сознание же, чуть поднявшееся над обыденностью, вскоре убеждается, что качества предметов, которые оно рассматривает как качества вещей, находящихся вне нас, есть только состояния нашей способности ощущений. Исходя из этого можно разделить бытие на вещи, существующие независимо от «продуктов нашего сознания» - вещи в себе, а также на явления, вследствие присоединения к вещи «продуктов нашего сознания». Введенский подчеркивает, что как только обыденное мышление доходит до вывода о субъективности чувственных качеств, то оно перестает считать предметы опыта вещами в себе или их точными копиями. Но зато предметы опыта - явления предполагаются несомненными указателями вещей в себе. Ощущение, через которое познается данное чувственное качество, рассматривается как «продукт» особой силы, присущей данной вещи в себе. К числу субъективных элементов сознания Введенский относит не только чувственные качества, но и их взаимную связь, достигаемую при помощи форм сознания, - причинности, пространства, времени, субстанциальности и т.п. Таким образом, закон причинности приобретает особую значимость в критицизме; признание правильности данного закона, определение способов его применения и способности привести к знанию о вещах в себе обусловливает разделение философии на два направления: догматическое и критическое. Первое полагает закон причинности, категории пространство, время и т.д. истинными и универсальными (применяемыми как к явлениям, так и к вещам в себе). Критическая же философия исследует достоверность данных принципов и категорий, определяет границы их применения и выясняет их значение.

Понимание принципов научных исследований, согласно Введенскому, зависит в значительной мере от философской теории, и задача критической философии состоит в том, чтобы построить такие понятия о природе, которые бы имели реальное значение. Под природой Введенский подразумевает совокупность всех данных опыта, каковы бы они ни были, в том числе и все данные в опыте вещи, а под явлениями природы - всякие данные опыта, кроме данных в опыте вещей. Всеобщий закон «явлений природы» подчинен принципу единообразия природы, частным случаем которого является принцип причины. Принципы единообразия и причины не имеют какого-либо объективного содержания, они лишь констатируют обычно наблюдаемую связь «явлений природы», то есть психологических состояний сознания.

Согласно Введенскому, в познании бытия имеются две стороны: приобретение «некоторых способов его существования» и «обнаружение того, как потусторонний мир обнаруживается в данных опыта». Об этом мире можно судить лишь в той мере, в какой он свидетельствует о себе апостериорными данными опыта, и нет гарантий в подчинении этого мира априорным формам опыта. Если же эти формы априорны, то вопрос об их происхождении не имеет смысла. Задачи, которые стоят перед критической философией, - вывести полностью все априорное знание, то есть построить метафизику. Другой задачей философии является критический анализ опыта, то есть выделение из опыта элементов апостериори посредством абстрагирования всего априорного содержания. Философ указывает на границы критической философии: она ограничена той областью познания, для которой обязательны формы сознания, то есть миром явлений. Предмет и задачи критической философии как теории познания неразрывно связаны с определенным методом. Специфические задачи порождают и специфический метод исследования. В целом определенные Введенским методы позволяют выявить тесную связь философии с гуманитарными и естественными науками. Согласно Введенскому, философия, находясь в тесной связи с другими науками, не должна играть подчиненной роли, которую ей иногда навязывают, утверждая при этом, что ее задача ограничена интеграцией наук. Напротив, философия неизбежно руководит всем познанием и определяет его истинность, а сверх того, изучает самое познание и состав опыта. Вместе с тем философия сама подвергается влиянию других наук, и философское изучение каждого объекта должно неизбежно принимать в расчет существующие эмпирические сведения об этом объекте.

Введенский анализирует и внутренний мир человека. По его мнению, внутренний мир и есть личность. Подтверждает это и память человека, и если она нарушена, то человек вынужден создавать новую личность. Поставив перед собой задачу «критически изучить познание», философ не мог не обратить внимания на роль и значение в познании логических законов мышления. В рамках логического учения Введенский развивает «русский способ» доказательства метафизики в виде логицизма, который сводит теорию познания к формальной логике, объявляет ее гносеологией и кладет в основу построения философского знания.

Среди важных течений русской философии XIX в. необходимо также назвать позитивизм, представленный в концепциях К. Д. Кавелина, В. В. Лесевича, М. М. Ковалевского, Н. И. Кареева. К позитивизму примыкала философия естествознания, в рамках которой работали И. М. Сеченов, Д. И. Менделеев, Л. И. Мечников, А. Ухтомский. В XX в. философия науки успешно развивалась И. Вернадским, К. Э. Циолковским и А. Л. Чижевским.

Из магистральных течений русской философии XIX - начала XX в. следует назвать и философскую антропологию, концепции А. И. Галича, Н. Г. Чернышевского, П. Л. Лаврова, В. И. Несмелова, И. И. Лапшина. Она также ярко представлена в персонализме А. А. Козлова, интуитивизме Н. О. Лосского, экзистенциализме Л. И. Шестова и др.

Русские философы продолжили свое творчество и в XX в. В этом столетии, которое с полным основанием может быть названо революционным, стоит выделить два главных направления развития отечественной философии. Первый - это философия русского зарубежья, вобравшая в себя идеи и концепции мыслителей, многие из которых интенсивно работали в области философии еще до революции в России, но в связи с эмиграцией и высылкой из страны оказались за рубежом. В их числе такие блестящие имена, как Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, С. Л. Франк, И. А. Ильин. Они стали вынужденными эмигрантами в различных странах Европы и там написали фундаментальные философские труды, которые с новой стороны раскрыли грани их научного таланта.

Из наиболее интересных концепций этого направления следует назвать философию Сергея Николаевича Булгакова (1871-1944). Она построена на основе онтологического синтеза христианского мировоззрения и натурфилософии. Особенностью его философских исканий был переход от содержательного анализа экономических отношений к последующему религиозно-метафизическому исследованию хозяйства как универсальной категории культуры и далее - к оригинальному обоснованию православного учения. Уже в ранний, марксистский период своего творчества Булгаков опубликовал ценные исследования: «О рынках при капиталистическом производстве», «Капитализм и земледелие». В сборниках статей «От марксизма к идеализму», «Два града» содержательно разрабатываются предпосылки христианского социального идеала и христианской социальной политики. Обобщают изыскания Булгакова в этой области докторская диссертация «Философия хозяйства» и работа «Свет невечерний Созерцания и умозрения», развивающая и углубляющая идеи «Философии хозяйства». В работах периода зарубежья проблема освещена в работах «Догматическое обоснование культуры», «Православие».

Концепция Булгакова онтологична, так как он стремится раскрыть натурфилософские основания хозяйственно-практической жизни. В этом контексте вполне оправданным является его обращение к натурфилософии Шеллинга, его философии тождества. Привлекает Булгакова в его философии то, что она, как и философия всеединства В. С. Соловьева, утверждает единство духа и природы, раскрывает важность природно-практических оснований в жизни человека и общества. Булгаков говорит о хозяйстве как месте, где происходит борьба организма с механизмом, свободы с механической причинностью - детерминизмом, которая в конечном счете является борьбой за жизнь. Хозяйство расширяет пространство жизни и свободы, оно покоряет и очеловечивает природу, «оживляет мертвую материю», в хозяйстве отражено естественное право человека на самосохранение, «хозяйство есть самозащита жизни».

Софийное объяснение культуры занимает центральное место в творчестве Булгакова. Рассматривая сущность человека, он говорит о существующих в Божественной Софии идеях как об идеальных моделях, воспроизводимых в хозяйственной деятельности. Софийность хозяйства проявляется в том, что человек осознает в себе идеи и замыслы, отражающие Софию, которая, разделившись на Софию небесную и эмпирическую, связывает два мира - духовный и материальный. Человек творит свободно, но принципиально нового он ничего не создает: хозяйство есть функция жизни, уже созданной Богом и данной человеку. Задача человека - внести свою лепту в процессе свободной деятельности в природно-космический мир, и София является символом тех возможных творческих усилий, которые могут быть предприняты человеком в процессе освоения мира.

Для Булгакова человечество есть трансцендентальный субъект хозяйства. Тем самым утверждается значимость общества и ценность каждого из субъектов экономики в рамках «космического, или метафизического коммунизма». Общество существует как «динамическая сумма индивидуальностей», и субъект хозяйства - Мировая душа проявляется в опыте, действует в истории как количественно неопределенная множественность отдельных независимых центров - индивидуальных человеческих сознаний и воль. Булгаков при этом уточняет, что единство индивидуальностей существует только в «порядке метафизическом», в эмпирическом же мире наличествует эгоизм, действует закон борьбы за существование, между людьми кипит индивидуальная, групповая, классовая и национальная борьба. Тоска же людей по духовному единству реализована пока только в социальных идеалах и религиозных этических заповедях.

Согласно Булгакову, неверно как «брезгливое отрицание» хозяйственного труда, так и полное им порабощение - труд нравственно и духовно оправдан. Он связан с материальной практикой, техникой и цивилизацией и в своих высших формах приближается к искусству - это два модуса человеческого творчества. Поэтому хозяйство никогда не может ограничиться чисто утилитарными задачами, и каждая хозяйственная эпоха имеет свой художественный стиль, в котором отражаются дух эпохи, национальный вкус, художественная преемственность.

Булгаков не отрицает необходимость хозяйства для обеспечения людей средствами пропитания, самосохранения человека. При этом стимулы труда видятся как в экономике, где он является предпосылкой и средством для преодоления бедности, так и в моральной сфере. В этой связи Булгаков упоминает и пуританскую мораль, повлиявшую на формирование капитализма, а также говорит об аскетизме, который мог выполнять роль религиозной мотивации труда. Аскетическое отношение к труду как послушанию воспитывалось в монастырях Западной Европы и России. Нравственная мотивация хозяйственной деятельности может быть различна для пуританской культуры Запада, которая базируется на этике умножения имущества и богатства, и для России, где в основе позитивного отношения к хозяйству может быть положена этика служения обществу и государству. В последующем эта идея будет развита в евразийстве.

В своей культурологии Булгаков не противопоставляет культуру и цивилизацию и говорит о двух «путях» развития общества, не отменяющих друг друга. Он критиковал недостатки западной цивилизации, и вместе с тем у него была надежда на сохранение всех накопленных в европейской истории культурных ценностей. Раскрывая особенности христианского социального идеала, Булгаков подчеркивает то, что он в противоположность утилитаризму-прагматизму пробуждает личность, заставляет человека ощущать в себе бессмертный дух, указывая ему путь и цель внутреннего роста. Христианство воспитывает понимание общественной жизни как системы взаимного служения и приемлет мир как творение Божие. При этом христианское отношение к миру антиномично: оно зовет к освобождению от мира и хозяйственной заботы, но в то же время учит любить мир высшей любовью, как создание Божие, оно освящает всякую природную и хозяйственную деятельность посредством синтеза мироотреченности и мироприятия.

Он выступает против «вынужденного аскетизма» в жизни русского народа. Разговор о духовных потребностях, согласно Булгакову, можно вести лишь при условии удовлетворения элементарных житейских потребностей людей. В частности, критикуя аскетизм героя романа Н. Г. Чернышевского Рахметова, Булгаков подчеркивает необходимость для интеллигенции руководствоваться принципом борьбы за улучшение жизни народа. Он имел в виду оторванность интеллигенции от реальной жизни, ее мечтательность и утопизм, вообще недостаточное чувство действительности. Анализируя эту особенность менталитета интеллигенции, Булгаков находит в ней черты «наследственного барства, свободного в ряде поколений от заботы о хлебе насущном, значительную долю просто некультурности, непривычки к упорному, дисциплинированному труду и размеренному укладу жизни». Согласно Булгакову, стремление развивать производство, собирая для этого определенный капитал, трактуется у нас как буржуйство и страсть к наживе. Но третирование одних видов труда и восхваление других ничем не лучше осуждения одних социальных групп и классов за счет других. Христианство не может мириться с эксплуатацией детского труда, спекуляцией и корыстью. Главный критерий хозяйственных отношений, согласно Булгакову, - это правовая и хозяйственная свобода личности.

Николай Александрович Бердяев (1874-1948) является одним из наиболее известных и плодовитых философов России. Он учился в Киевском университете Св. Владимира на естественном и юридическом факультетах. Был профессором философии Московского университета (1919), получил ученую степень доктора теологии Кембриджского университета (1947). Уже в университете Бердяев начинает изучать марксизм, и его первая работа о Н. К. Михайловском (1901) отразила его увлечение марксизмом как методологией социального анализа, которую он пытался соединить с неокантианской этикой. В 1906 г. совместно с С. Н. Булгаковым он редактирует журнал «Вопросы жизни», принимает активное участие в организации Религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева, а также в сборниках «Проблемы идеализма» и «Вехи». В 1922 г. вместе с большой группой выдающихся философов, писателей, ученых он был выслан из страны и в последующем получил возможность осмыслить все происходящее в России и написать об этом. За рубежом вышли лучшие книги Бердяева, создавшие ему славу и серьезно повлиявшие на мыслителей зарубежья. Перу Бердяева принадлежат 43 книги и около 500 статей. Из этих книг следует назвать «Философию свободы» и «Смысл творчества», «О назначении человека», «Русская идея», «Философия неравенства».

Его философский стиль отличается отсутствием стремления к последовательному доказательству определенного тезиса и выстраиванием непротиворечивой теоретической системы. Этот стиль В. В. Розанов называл «высказыванием», он связан с эмоциональным, образно-художественным самовыражением, желанием передать личный духовный опыт, и в этом смысле он носит экзистенциальный характер, характерный для всей русской философии. В своей философии Бердяев откровенно пристрастен и субъективен, не стремится к точной фактологии, но он очень убедителен, так как обладает способностью интеллектуально заражать своих читателей, увлекая их не логикой, а общей духовной и культурной аргументацией. Он, несомненно, является одним из виднейших представителей европейского и русского экзистенциализма, он близок к Кьеркегору, Достоевскому, Ницше, Розанову и Шестову.

Главная философская проблема, которая всегда волновала Бердяева - это проблема человека, смысла его существования и судьбы Понятие человека, личности у него отличается от эмпирического человеческого существа, которое составляет, с одной стороны часть Природы, а с другой - элемент социального целого. Такой индивидуум детерминирован как обществом, так и природой. Что же касается личности, то, согласно Бердяеву, она есть реальность духовная. Проблема смысла существования человека заключается в том, что он находится на пересечении двух миров и сознает себя одновременно принадлежащим миру Божественному и природному. Задача религиозного сознания в том, чтобы раскрыть христологическое сознание человека. «Центральная антропологическая идея христианства есть идея богоче- ловечества, реального богочеловеческого царства». Личность, по Бердяеву есть не субстанция, а творческий акт, она есть сопротивление, борьба над «тяжестью мира, торжество свободы над рабством». Личность уникальна, поэтому любое всеобщее - государство, наука, культура и даже общий нравственный закон может стать препятствием для формирования личностного сознания. Только преодолевая эти формы бытия, человек может обрести свое уникальное бытие.

Важнейшей характеристикой подлинного бытия человека является свобода как «безосновная» реальность. Конкретизируя, он разделяет свободу на негативную и позитивную. Первая свобода - свобода в грехе, это дьявольская свобода отрицания. Вторая - свобода божественная, которая проявляется в творчестве. Содержанием положительной свободы являются любовь и истина, воплощенная в образе Христа. Тем самым основанием творческой свободы человека является его религиозная вера. Человек у Бердяева рассматривается не только как творец мира, но в известном смысле и как творец самого себя, и в этом состоит внутреннее единство Бога и человека. Мораль творчества состоит для Бердяева в создании «небывшего» и подлинной жизни. Задача творчества - потрясение и подъем всего человеческого чувства, одухотворение самой жизни. Поэтому истинными творцами для Бердяева являются только гении, которым присущи экстаз мысли и чувства.

Любовь также является содержанием экзистенциального бытия, ибо любящие наиболее свободны в своем отношении друг к другу. Бердяев не отрицает необходимость государства, которое нужно для наведения элементарного социального порядка, но полагает, что истинная общественность возможна лишь при условии свободного союза людей. Идеалом подлинного общества является духовный союз людей, где присутствуют индивидуализм и свобода, они утверждаются лишь в комму- нитаризме, преодолевающем принудительно-тоталитарные режимы.

Философ строит также своеобразную философию истории, согласно которой человечество в своем духовном развитии проходит три стадии, зона. Первая, соответствующая Ветхому Завету, есть фаза законниче- ского сознания, вторая стадия соответствует Новому Завету. Согласно Бердяеву, только в эпоху христианства была открыта иррациональная стихия подлинной свободы, и с ней связан догмат о грехопадении, то есть признание, что в основе мира лежит первая иррациональная свобода. Третий эон, на пороге которого находится человечество, есть эпоха творческого сознания, соответствующая антропологическому откровению в духе. В этой связи Бердяев в ряде работ рассматривает русскую историю и культуру и ставит также тему русского мессианизма. Он убежден в том, что Россия фатально предрасположена к решению эсхатологических задач. Пространственно она поставлена в мире как великий «Восток - Запад», составляющий узел всемирной истории, заключающий в себе возможность решения всех мировых проблем. Она вне царства середины, буржуазного царства. Культура, по его мнению, перестает быть европейской и становится всемирной. Поэтому Россия получает свой шанс стать центром мировой культуры. Главной отличительной чертой русской идеи, по Бердяеву, является религиозный мессианизм, наполняющий глубоким содержанием все стороны жизни общества, его историю, сознание, культуру. Религиозное призвание делает русскую идею уникальной и противоречивой. В заключение отметим, что Бердяев был одним из тех, кто обличал ложь и бесчеловечность тоталитарных режимов, осуждал насилие и террор в любых формах. Он всегда выступал на стороне конкретного человека, имеющего неотъемлемое право на свободу. В последовательном отстаивании духовной свободы личности - непреходящее значение философии Н. А. Бердяева.

Оригинальным течением русской философии XX в. было евразийство. Оно явилось довольно редким примером междисциплинарного научного синтеза, поскольку объединило специалистов из разных областей знания; философов, историков, юристов, лингвистов, экономистов и географов. Это обстоятельство повлияло на предельную широту тематики исследований евразийцев. В 1921 г. в Софии, а позже в Берлине, Праге и Париже был опубликован первый коллективный сборник работ идеологов этого движения: «Исход к Востоку: предчувствия и свершения». Среди первых евразийцев были: языковед и этнограф Н. С. Трубецкой, экономист-географ П. Н. Савицкий, искусствовед П. П. Сувчинский, философ и богослов Г. В. Флоровский. Заметную роль в этом движении в последующем сыграли юрист Н. Н. Алексеев, историки Г. В. Вернадский, Г. П. Федотов, филолог П. М. Бицилли.

Важнейшие идеи евразийства содержатся уже в работе Николая Сергеевича Трубецкого (1890-1938) «Европа и человечество» (1920). Основной мотив его книги - критика абсолютизации преимуществ европейской культуры. Он писал, что «та культура, которую поднесли... под видом общечеловеческой цивилизации, на самом деле есть культура лишь определенной этнической группы романских и германских народов». В ходе европеизации происходит потеря культурной самостоятельности европеизируемых народов. Из-за неравного характера процесса культурного взаимодействия импорт ценностей западной культуры всегда превышает экспорт ценностей европеизируемого народа.

Принципиальной особенностью воззрений евразийцев была корреляция культурных, психологических и географических особенностей жизни тех или иных народов. Для евразийцев Россия - это не Запад и не Восток, а именно Евразия - особый географический и культурный мир с ее специфическим субъектом - симфонической личностью. В культуре евразийцы выделяли «два порядка» ценностей: одни связаны с установлением направления и целей народной жизни, другие - со средствами их достижения - техникой и эмпирическим знанием. Из этого следовал вывод о преимуществе духовной культуры России- Евразии. Ее особое место среди славянских культур подчеркивалось указанием на то обстоятельство, что единственным звеном, связующим славянские и русские культуры, является язык. Россия-Евразия унаследовала не только византийские культурные традиции. Важным культурным фактором оказалась и «восточная волна» Монголии.

Евразийство ставило задачу выявить соотношение народности и территории, для решения которой должны были приниматься в расчет давление и сопротивление, оказываемые друг на друга субкультурами Евразии, а равно и степень вовлеченности каждой из них в сложный оборот европейской культурной, политической и экономической жизни при наличии, с одной стороны, сложных групповых и классовых противоречий, а с другой - «сил центростремительных и культурообразующих». На теоретическом уровне эта задача формулировалась как проблема взаимодействия различных субкультур.

Евразийство исходило из существования общественно-культурных циклов зарождения, расцвета, упадка и вариативного представления о развитии истории. Симфоническая личность культуры составляется из иерархически организованного комплекса личностей (класс, сословие, семья, человек и пр.), сосуществующих одновременно, но генетически связанных с другим предшествующим ему комплексом индивидуализации прошлого. Чтобы язык культуры стал доступным, в ней за внешними формами следует искать духовный стержень, каковым является господствующая в данной культуре «идея-правитель- ница», определяющая, нормирующая различные модификации культуры. Согласно Трубецкому, идеократическое государство имеет свою систему убеждений, свою «идею- правительницу», носителем которой является правящий слой.

Ведущее место в идеологии евразийства занимает учение Петра Николаевича Савицкого (1895-1968) о месторазвитии, которое означает единство географического, этнического, хозяйственного и исторического начал в развитии тех или иных народов. Савицкий подчеркивает, что концепция месторазвития вполне сочетается с признанием многовариантности человеческой истории и с выделением наряду с географическим также и самобытного духовного начала жизни. Развивая свою мысль, он определял Россию, как по своим пространственным масштабам, так и по географической природе, единой во многом на всем ее пространстве и в то же время отличной от природы прилегающих стран. Этому континенту, предельному «Европе» и «Азии», но в то же время, не похожему ни на ту, ни на другую, подобает имя «Евразия». Евразийцы обратили внимание на то, что исторические границы Евразии совпадали с историческими границами Российской империи, что свидетельствовало об их естественности и устойчивости. Ограниченная с севера полосой тундры, а с юга горной полосой, Евразия мало соприкасается с Мировым океаном, и для нее исключается активное участие в океаническом (региональном) хозяйстве, характерном для Европы. Вместе с тем огромные размеры и наличие естественных богатств Евразии постоянно подталкивали ее к идее и осознанию экономической самостоятельности, превращения в «континент-океан». Все реки России текут в меридиальном направлении, а непрерывная полоса степей объединяет и пронизывает ее с запада на восток. Объединителем Евразии не могло стать государство, возникшее и остававшееся неподвижно в том или ином речном бассейне. Понятие «границы» оказывается важным определением для существа той культуры, которую представляла Евразия.

Важным отличием России-Евразии для Савицкого являлись ее географические и климатические признаки. Первоначально связующим звеном между европейской и азиатской частями называлась линия черноземов, потом таким звеном стала степь, наконец, «флагоподоб- ность» всех основных природно-климатических зон, начиная от тундры и заканчивая пустыней, протянувшихся наподобие полос флага от западных границ России-Евразии до ее Тихоокеанского побережья. С этим у Савицкого связывалось видение особой роли России-Евразии в современном мире. В статье «Континент-океан (Россия и мировой рынок)» он пришел к выводу о существовании двух противоположных принципов взаимоотношений стран - «океанического» и «континентального». Первым типом являлись европейские страны, ко вторым же относилась Россия. Выход из данной ситуации Савицкий видел в создании хозяйственно взаимодополняющих друг друга отдельных, пространственно соприкасающихся областей континентального мира.

Приведенные положения об особом отношении континентальных государств к мировому океаническому рынку служили обоснованием неизбежности государственного вмешательства в экономику Отчетливо осознавая связь с государственным вмешательством в экономику таких недостатков, как бюрократизм, волокита и бесхозяйственность, евразийцы считали средством их изживания, наряду с сознательной борьбой с ними самих государственных органов, также и конкуренцию со стороны частного предпринимательства. Для евразийцев были неприемлемы стяжательский характер западной цивилизации, подчинение человека погоне за прибылью, замена человеческих отношений жестким экономическим расчетом, дух рационализма и конкуренции. Необходим, по их мнению, третий путь, устанавливающий связь материального с духовным и умело сочетающий то, что должно быть национализировано с тем, что должно оставаться частным (земля), потому что «хозяйское ценение хозяйства начинается с религиозного корня». Следуя своим принципам, евразийцы разработали концепцию «доброго хозяина», который рассматривает хозяйство не просто как средство получения прибыли, а для исполнения некоторой нравственной миссии. Так, Николай Николаевич Алексеев (1879-1964) полагал, что общее направление пути, которому должно следовать преобразование собственности, можно выразить в формуле: «ни капитализм, ни социализм».

Евразийская модель смешанной экономики была, по их мнению, наиболее адекватна географическим, экономическим и историческим условиям России. Плановое хозяйство и предоставляемая личности свобода выбора хозяйственных форм, согласно Савицкому, - два внешне противоречивых, а по существу вполне согласуемых принципа. В этой связи Алексеев развивал концепцию «праведного государства». Право не должно быть оторвано от обязанности, обязанность должна обосновывать правомочие и сливаться в правоотношении в одно органическое целое, как это и соответствует духу подлинно христианского вероучения. Таким образом, евразийство развивало особую философию культуры, тесно связанную в своих истоках со славянофильством. Оно продолжалось и в последующем в философии Л. Н. Гумилева.

Особую значимость для русской философии XX в. представляет творчество Ивана Александровича Ильина (1883-1954) - оригинального ученого, внесшего большой вклад в развитие русской философско- правовой мысли. Он закончил юридический факультет Московского университета. В 1910-1912 гг. жил за границей, где продолжал свою научную деятельность в университетах Гейдельберга, Парижа, Берлина. Преподавал в Московском университете. В 1922 г. был выслан в Германию и там принял участие в создании Центра русской культуры. Был крупным идеологом Белого движения. В 1938 г. был вынужден спасаться от нацистов в Швейцарии. Творческое наследие Ильина огромно и насчитывает более 40 книг и брошюр, несколько сот статей, более ста лекций и большое количество писем.

Его философия во многом посвящена исследованию нравственнорелигиозных оснований права. В период, когда в философии права господствовали позитивистские тенденции, он показал необходимость апелляции к духовности человека в решении философско-правовых вопросов, ставил цель снять противоречие между государством и индивидом, частным и общественным интересом, естественным и положительным правом, внешней и внутренней свободой личности.

В творчестве Ильина всестороннее и глубокое освещение получает проблема противостояния злу. Решая ее, он критикует теорию «непротивления злу насилием» Л. Толстого, полагая, что непротивление есть потворство злу. Согласно Ильину, «добро есть любящая сила духа, зло - слепая сила ненависти». Поэтому в борьбе со злом нужно использовать, прежде всего, душевно-духовное воздействие на человека. И если этого воздействия недостаточно или оно неосуществимо, тогда только можно прибегнуть к физическому воздействию, к «заставлению», которое позитивно ориентировано на заставляемого человека и на его душевнодуховный мир. Цель его состоит в том, чтобы направить другого (себя) на путь истинный, искоренить в душе зло.

Отсюда следует необходимость регулирующих и контролирующих правовых норм и государства, и здесь, по Ильину, очевидна тесная связь государства, права и нравственности. Поддержание правопорядка является задачей не только государства, а зависит от каждого человека. Если государство воплощает в себе положительное право, то каждый отдельный человек должен поддерживать в себе идею «живого» естественного права. Важнейшим условием процесса самовоспитания является наличие любви к добру. При этом под любовью Ильин понимает чувство, заботящееся о том, как сделать самого человека лучше. Здесь совесть является важнейшим началом в самовоспитании, она несет в себе печать. Божественного присутствия, являясь той ниточкой, которая связывает душу человека с Богом.

Однако путь силы не есть путь праведности. Воспитание и самовоспитание имеют перед собой конечную цель не просто сделать человека высоконравственным, но и сформировать в нем здоровое правосознание, которое является основой нравственности. С его точки зрения, нормальное правосознание является результатом воспитания нравственной культуры человека в семье. Основа нормального правосознания - естественная реакция человека на совершение несправедливости, что предполагает тесную связь права, морали и свободы личности. Духовное единство людей может возникнуть только тогда, когда каждый отдельный человек духовно и религиозно самостоятелен и индивидуален, имеет в себе источник духовного опыта и является субъектом нормального правосознания.

Учение о нормальном правосознании И. А. Ильина было тесно связано с предшествующей отечественной философией права и с классической философией, блестящим знатоком которой он был. Оно находилось в основном русле исследований русского зарубежья, с работами Б. П. Вышеславцева и С. Л. Франка. В целом же философия русского зарубежья, несомненно, отличалась своим консерватизмом и религиозностью.

Развитие русской философии XX в. тесно связано также и с трудами философов, которые продолжали жить и творить на территории СССР. Г. Г. Шпет, П. А. Флоренский, А. Ф. Лосев, М. М. Бахтин, Л. П. Карсавин, не имея возможности для свободного философского творчества, тем не менее продолжали писать и создавать интереснейшие сочинения. Некоторые из них: П. А. Флоренский, Л. П. Карсавин, Г. Г. Шпет погибли в сталинских лагерях. Их труды являются важнейшей составляющей русской философии в ее национальном и универсальном значении.

В контексте отечественной философии XX в. необходимо назвать и советских философов, которые стремились выявить гуманистические стороны марксизма. Работы А. А. Богданова, Э. В. Ильенкова, М. К. Мамардашвили, М. С. Кагана, В. П. Тугаринова и др. раскрывали «человеческое» содержание марксизма. Дискуссии 1960-х годов о творчестве «молодого» Маркса и публикация его «Экономическо- философских рукописей. 1844 г.» стали важной приметой «оттепели» в советской идеологии и обществе. Они показали, что в марксизме, несомненно, имеется оригинальная антропология - учение о целостном и духовном человеке.

В заключение следует отметить, что русская философия всесторонне проявила себя как феномен многонациональной духовной культуры России. Общей темой русской мысли являются проблемы человека и мира, общества и истории, нравственности и справедливости. Все они решались в русской философии с гуманистических и нравственных позиций защиты интересов человека в контексте общества, народа. Гуманизм русской философии тесно связан с ее «всемирной отывчиво- стью» и способностью к усвоению духовных ценностей и обычаев других народов.

Необходимо сказать и о том, что, несмотря на некоторое начальное отставание в своем развитии от западноевропейской философии, русская философия сумела его преодолеть. В XIX в. она продемонстрировала удивительную способность к ускоренному прогрессу, и отношения между русской и западноевропейской философией перестали быть односторонне направленными. В это время происходит расцвет и возникает «цветущая сложность» философской культуры в России, создаются многие оригинальные и глубокие философские концепции. Русская философия начинает оказывать все большее влияние в странах Запада, где становятся известными имена Н. Г. Чернышевского, А. И. Герцена, Г. В. Плеханова, М. А. Бакунина, Вл. Соловьева, П. А. Кропоткина, Н. И. Кареева, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского и др. В это время ярко проявляется и такая особенность русской философии, как концептуальное разнообразие, отражающее ее творческие возможности, соответственно, невозможно свести все идейное богатство русской философии к одному-динственному направлению.

Однако русская философия - это не только прошлое. Она продолжает развиваться и в настоящее время, сохраняя свои основные парадигмы. В этом и состоит внутреннее единство русской философии и философии в России, и в этом залог сохранения духовного преемства многонационального российского народа.

Вопросы для самоконтроля

• 1. Раскройте особенности экзистенциализма Н. А. Бердяева.
• 2. В чем заключена специфика философии культуры Н. К. Рериха?
• 3. Определите содержание понятия личности в философии В. П. Тугаринова.
• 4. Охарактеризуйте особенности концепции интуитивизма Н. О. Лосского.

Аналитические вопросы

• 1. Каковы основные черты развития русской философии XX столетия?
• 2. Раскройте методологические стороны метафизики всеединства.
• 3. Проанализируйте особенности философии «евразийства».
• 4. В чем заключены консервативные аспекты концепции И. А. Ильина?

Творческие вопросы и задания

• 1. Какова специфика гуманистического марксизма Э. В. Ильенкова?
• 2. Какова связь категории пространства и понятия культуры евразийцев?
• 3. В чем состоит национальное своеобразие русской философии XX в.?
• 4. Раскройте порядок ценностей в концепции В. П. Тугаринова.

Литература

Бердяев, Н. А. Философия творчества, культуры и искусства. Т. 1-2. - М. : Искусство, 1994.

Бердяев, Н. А. О назначении человека / Н. А. Бердяев. - М.: Республика, 1993. Ильенков, Э. В. Диалектическая логика. Очерки истории и теории / Э. В. Ильенков. - М. : Изд-во политической литературы, 1974.

Ильин, И. А. Путь к очевидности / И. А. Ильин. - М. : Республика, 1993. Исход к Востоку. - М. : Добросвет, 1997.

Лосский, Н. О. Сочинения / Н. О. Лосский. - М. : Правда, 1991.

Осипов, И. Д. Философия политики и права в России / И. Д. Осипов. - СПб.: Изд-во СПбГУ, 2014.

Рерих, Н. К. О вечном... / Н. К. Рерих. - М. : Республика, 1994.

Соловьев, В. С. Оправдание добра // Соловьев, В. С. Сочинения: в 2 т. Т. 1. М. : Республика, 1988.

Трубецкой, Е. Н. Смысл жизни / Е. Н. Трубецкой. - М. : Республика, 1994. Тугаринов, В. П. Теория ценностей в марксизме / В. П. Тугаринов. - Л. : Изд-во Ленинградского ун-та, 1968.

Франк, С. Л. Духовные основы общества / С. Л. Франк. - М.: Республика, 1992. Чаадаев. П. Я. Избранные сочинения и письма. - М. : Правда, 1991. Чичерин Б. И. Философия права / под ред. И. Д. Осипова. - СПб.: Наука, 1998.

Философия: Учебник для вузов Миронов Владимир Васильевич

Глава 1. Начало русской философской мысли

Русь включилась в «мировое измерение» философии в конце X в. благодаря приобщению к духовной культуре православной Византии.

После крещения Руси в 988 г. на этапе своего становления русская культура выступает как органическая часть славянской православной культуры, на развитие которой большое влияние оказали братья Кирилл и Мефодий, славянские просветители, создатели славянской азбуки. Они перевели с греческого на старославянский язык основные богослужебные книги. Этот язык в X в. становится книжным языком славянских народов, поэтому литературные памятники болгарского, сербского, чешского и моравского происхождения воспринимаются на Руси как «свои». Особенно важное стимулирующее воздействие на древнерусскую мысль имело болгарское влияние X– XIII вв., при посредстве которого в Киевской Руси получили распространение такие богословские сочинения, как «Шестоднев» Иоанна Экзарха Болгарского, «Сборник царя Симеона», известный на Руси как «Изборник Святослава 1073 года», и др.

Дохристианская (языческая) культура Древней Руси была бесписьменной, ее мировоззренческую основу составлял политеизм (многобожие). По определению Б. А. Рыбакова, славянское язычество – это «часть огромного общечеловеческого комплекса первобытных воззрений, верований, обрядов, идущих из глубин тысячелетий и послуживших основой всех позднейших мировых религий». Мифологический словарь и обрядовые традиции славянского язычества восходят к древним индоевропейским источникам. Пантеон славяно-русского язычества сформировался на основе сакрализации природных сил и стихий. Небесную стихию олицетворял Сварог; воздух и ветер – Стрибог; землю и плодородие – Мокошь и т. п. Человек и Вселенная в рамках такого миропонимания находились в состоянии гармонического равновесия, подчинявшегося неизменному и вечному круговороту природных циклов. Существование в языческом сознании такого рода извечной гармонии предопределяло понимание человека как чисто природного, а не социального существа, отсутствовало здесь и представление о времени, поскольку согласно языческим верованиям загробная жизнь есть вечное продолжение жизни земной. Соответственно не было и понимания хода исторического времени, направленности и смысла истории как процесса.

Крещение Руси дало тот «цивилизационный толчок», благодаря которому она стала, говоря современным языком, полноправным субъектом мировой истории и вошла в семью христианских народов. Этому во многом способствовали экономические и культурные связи Киева с Византией.

Восточная Римская империя в X в. была крупным и развитым в культурном отношении государством Европы с глубокими философскими традициями. Не случайно славянский просветитель Кирилл был назван Философом. Ему принадлежит первое на славянском языке определение философии, сформулированное в «Житии Кирилла», составленном его братом Мефодием или кем-то из ближайших сподвижников просветителя. Философия трактуется здесь как «знание вещей божественных и человеческих, насколько человек может приблизиться к Богу, что учит человека делами своими быть по образу и подобию сотворившего его».

Приобщение Киевской Руси к богатому духовному наследию Византии открывало также путь к развитию отечественной философской мысли.

Для Руси, воспринявшей христианство, характерен взгляд на человека и жизнь, принципиально отличный от славяно-русского языческого пантеизма, ориентированного на оптимистическое отношение к материальному бытию и природе. Христианское учение вносит в культуру идею «начала» и «конца», применимую как к отдельному человеку, так и к человеческой истории в целом. Здесь понимание свободы воли предполагает также и моральную ответственность за содеянное при жизни, вводится тема греховности, покаяния, жалости к несовершенному человеку. Отсюда то главное внимание, которое уделялось на Руси «внутренней философии», нацеленной на богопознание и спасение человеческой души и восходящей к учениям восточных отцов церкви. «Внешняя философия», относящаяся к сфере мирской, жизненно-практической, считалась второстепенной, гораздо менее важной. Такое деление философии на «внутреннюю» и «внешнюю» напоминает аристотелевское разделение знаний на «теоретические» и «практические», но не повторяет его. Аристотелевская классификация знания более детальна и наукообразна, например, она предполагает вхождение в состав теоретического знания наряду с мудростью, или «первой философией», также и «физики» («второй философии») и математики.

Выдающимся представителем Кирилло-мефодиевской традиции является Иларион – первый киевский митрополит из русских (годы его митрополитства с 1051 по 1054-й). До него на эту должность назначались греки. Он выдвинулся во время правления Ярослава Мудрого. Перу Илариона принадлежат три замечательных произведения, дошедшие до наших дней: «Слово о законе и благодати», «Молитва» и «Исповедание веры». Наиболее известное из них «Слово», являясь богословским сочинением, вместе с тем представляет собой и своеобразный историософский трактат. Здесь дается масштабное осмысление мировой истории, разделенной на три периода: языческий («идольский мрак»), иудейский, соответствующий Моисееву закону, и христианский – период утверждения истины и благодати. Произведение состоит из трех частей. Часть первая повествует об истории возникновения христианства и его противоборстве с иудаизмом. Вторая – рассказывает о его распространении на Русской земле, третья – посвящается восхвалению Василия и Георгия (христианские имена князей Владимира и Ярослава).

Логическая продуманность «Слова», высокий интеллект и богословская образованность его автора, обращавшегося не к «невеждам», а к «обильно насытившимся книжной сладостью», свидетельствуют о высоком уровне древнерусской книжности, глубоком понимании ответственности за судьбы Руси и мира. Противопоставляя Новый Завет Ветхому Завету, Иларион пользуется библейскими образами свободной Сарры и рабыни Агари. Незаконный сын Агари – раб Измаил и свободный, чудесным образом появившийся на свет сын Сарры – Исаак символизируют две эпохи человеческой истории – холода и тепла, сумерек и света, рабства и свободы, закона и благодати. Воспринявший христианство русский народ, заявляет Иларион, идет к своему спасению и великому будущему; став на путь истинной веры, он приравнивается прочим христианским народам. Русская земля и ранее не была слабой и безвестной, говорит Иларион, указывая на князей Игоря и Святослава, «которые в годы своего владычества мужеством и храбростью прославились во многих странах», но для нового учения новый народ – как новые мехи для нового вина.

В «Слове» князь Владимир, осуществивший крещение Руси, уподобляется по мудрости христианским апостолам, а по величию – императору Константину Великому. Прославление Владимира и его сына Ярослава как духовных вождей и сильных правителей имело особое значение, по существу, было идеологическим обоснованием сильной княжеской власти, утверждением ее авторитета, независимости от Византии.

Крупным мыслителем был также митрополит Никифор (2-я половина XI – 1121). По происхождению этнический грек, Никифор олицетворяет своим творчеством скорее «византийский», чем «славяно-русский» (как у Илариона), тип философствования. Он является распространителем идей христианизированного платонизма на русской почве. Большой интерес представляет его сочинение «Послание Мономаху о посте и о воздержании чувств». Наряду с важными для христианского благочестия поучениями о пользе поста, смиряющего низменные, плотские устремления и возвышающего дух человека, здесь содержатся и более общие рассуждения философско-психологического характера. В них нашло отражение учение Платона о душе.

В интерпретации Никифора душа включает в свой состав три важнейших компонента: начало «словесное», разумное, управляющее человеческим поведением; начало «яростное», подразумевающее чувственно-эмоциональную сферу, и «желанное» начало, символизирующее волю. Руководящее значение из всех трех отводится «словесному», разумному началу, призванному управлять «яростным», т. е. эмоциями при помощи воли («желанного»). Так же как и у Платона, искусство «управления душой» Никифором сравнивается с искусством управления государством. При этом по образу мудрого правителя-философа характеризуется деятельность киевского князя Мономаха, который «по-словесному велик», значит, обладает необходимыми задатками для разумного управления государством. Однако и великий князь нуждается в соблюдении религиозных установлений, необходимых для гармонизации государственного управления, подобно тому как в них нуждается и человеческая душа.

«Московский период» отечественной истории (XIV– XVII вв.) – это эпоха собирания и утверждения Русского централизованного государства во главе с Москвой. Это и время исторической Куликовской битвы (1380 г.), положившей начало освобождению от ига Орды. Это также время расцвета монастырей и монастырского строительства, что особенно важно для русской культуры, поскольку монастыри на Руси были главными центрами книжной, в том числе и философско-богословской, культуры.

Развитие русского национального сознания нашло свое отражение и в религиозно-философских идеях того времени. Обоснование идеи единства Русского государства во главе с его исторически сложившимся центром – Москвой содержится в «посланиях» монаха Псковского Спасо-Елеазарова монастыря Филофея (ок. 1465 – ок. 1542) к разным лицам: Василию III, к дьякону Мисюрю Мунехину, Ивану IV (Грозному). Суть принадлежащей Филофею идеи «Москва – Третий Рим» формулируется следующим образом: «Все христианские царства пришли к концу и сошлись в едином царстве нашего государя, согласно пророческим книгам, и это – российское царство: ибо два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не бывать» note 69. Филофей, в соответствии с распространенным в Средние века взглядом на историю, утверждал, что миссия Руси как единственной хранительницы православно-христианской традиции уготована самим Провидением, т. е. волей Бога. Древний Рим пал из-за того, что был языческим. Второй Рим, которым стала Византия, отклонился от православия и был захвачен и разорен турками. Поэтому все надежды православного мира на сохранение и будущность связаны только с Москвой как главенствующей православной державой, преемницей Рима и Константинополя.

В идее «Москва – Третий Рим» не содержится никакой мысли о каком-то особом превосходстве и мессианистском призвании русского народа. Здесь не было претензии на «государственную идеологию», что впоследствии нередко приписывалось «Посланиям» Филофея. Идеологический смысл был придан этой идее лишь в XIX-XX столетиях. До этого времени идеи скромного псковского монаха мало кто знал. О себе старец писал так: «Аз сельской человек, учился буквам, а еллинских борзостей не текох, а риторских астроном не читах, ни с мудрыми философы в беседе не бывал, учюся книгам благодатного Закона, аще бы мощно моя грешная душа очистити от грех». Мессианизм Филофея был, конечно, прежде всего религиозным, церковным. Кроме того, следует иметь в виду, что идея «вечного Рима» была чрезвычайно распространена в средневековой Европе.

Господство церкви в средневековой русской культуре не исключало наличия противоречий и разногласий среди духовенства. В конце XV – начале XVI вв. возник конфликт между нестяжателями и иосифлянами. Богословскую партию нестяжателей возглавлял Нил Сорский (1433-1508), а идейным руководителем иосифлян был Иосиф Волоцкий (1439/1440– 1515). Иосифляне выступали за неукоснительную регламентацию церковной жизни в соответствии с разработанным Иосифом Волоцким «Уставом», в котором содержались строгие предписания по части соблюдения установленных правил и обрядов. Принадлежавшее ему же сочинение под названием «Просветитель» осуждало ереси. Резкой критике были подвергнуты так называемые жидовствующие, отвергавшие догмат о Святой Троице и ориентировавшиеся на Ветхий, а не на Новый Завет. Одновременно иосифляне занимали сугубо «стяжательскую» позицию по отношению к церковному и монастырскому имуществу, выступали за усиление роли церкви во всех сферах общественной жизни и за сближение церкви с государственной властью. Это породило выдвижение на первый план церковного формализма и показного благочестия, приоритет мирского начала по сравнению с началом духовным. Нестяжатели занимали противоположную позицию, выдвигая на первый план идею духовного подвига, сочетавшуюся с призывом к труду не во имя обогащения, стяжания собственности, а во имя спасения. Соответственно нестяжатели проповедовали невмешательство церкви в мирские дела, а в монастырской жизни выступали за умеренность во всем, самоограничение и аскетизм. Нестяжательство имело глубокие корни в народном сознании, поскольку оно выступало защитником реального благочестия. Великим нестяжателем был Сергий Радонежский (1314/1322– 1392), защитник Руси и основатель Троицкого монастыря, ставшего духовным центром православия.

Не стяжательскую позицию разделял Максим Грек (1470– 1556), афонский ученый монах, прибывший на Русь для участия в переводах и сверке богослужебных книг. Он был крупнейшим мыслителем московского периода, оставившим большое богословско-философское наследие, включающее свыше 350 оригинальных сочинений и переводов.

Определение философии, данное Максимом Греком, гласит, что она «благоукрашение нрава законополагает и гражданство составляет нарочито; целомудрие, мудрость и кротость восхваляет, добродетель и порядок устанавливает в обществе». Авторитет философии настолько велик, считал мыслитель, что по силе и влиянию она превосходит царскую власть. Русский книжник был знатоком античной философии, включал в свои сочинения многие переводы высказываний античных авторов. Особо ценил он философию Платона, предвосхитив тем самым позицию первых русских религиозных философов – славянофилов, считавших, что в России философия идет от Платона, а на Западе от Аристотеля.

Победа иосифлян над нестяжательской церковной партией, соответствовавшая интересам московской централизации, в то же время своим следствием имела принижение духовной жизни, что было чревато тем кризисом в Русской православной церкви, который наступил в XVII столетии и получил название Раскола. По мнению некоторых исследователей Русской церкви, эта победа явилась одним из самых драматических событий в русской истории, поскольку ее результатом был упадок древнерусской духовности.

Подъем русской философии на новый уровень связан с открытием первых высших учебных заведений: Киево-Могилянской (1631) и Славяно-греко-латинской (1687) академий, где читались философские курсы.

Из книги Спонтанность сознания автора Налимов Василий Васильевич

§ 1. Правомерно ли радикальное противопоставление философской мысли Востока и Запада? Есть искушение заявить, что Все и Ничто есть одно и то же. Из всего сказанного выше что-то должно следовать. Сказанное намекает на что-то очень серьезное. Но только намекает,

Из книги Шпаргалка по философии: ответы на экзаменационные билеты автора Жаворонкова Александра Сергеевна

26. ОСНОВНЫЕ ТЕЧЕНИЯ ФИЛОСОФСКОЙ МЫСЛИ XX в. Основные модели философского мышления в XX в.:- позитивизм;- марксизм;- неотомизм;- экзистенциализм и др.Эти модели рассматривают проблемы, имеющие общечеловеческую ценность:- роль философского и научного

Из книги Основы философии автора Бабаев Юрий

Философия славянофилов – начало становления философской мысли в России Первые печатные выступления славянофилов совпали со временем начатого Николаем I «искоренения» всех «следов» западных влияний и повсеместным, распространением идеологии «официальной

Из книги История философии. Древняя Греция и Древний Рим. Том I автора Коплстон Фредерик

Глава 1 Колыбель западной философской мысли: Иония Греческая философия зародилась на побережье Малой Азии, и первые греческие философы были ионийцами. В то время как сама Греция находилась в состоянии относительного хаоса или варварства, последовавшего за вторжением

Из книги Григорий Саввич Сковорода. Жизнь и учение автора Эрн Владимир Францевич

Из книги Толпа, массы, политика автора Хевеши Мария Акошевна

Глава третья. Трактовка народа в русской общественно-политической мысли ХIХ - начала XX века В центре внимания общественной мысли России XIX в., т. е. периода крепостного права и последовавшего после его отмены периода, в центре внимания и славянофильства, и западничества

Из книги Краткий очерк истории философии автора Иовчук М Т

§ 2. Возникновение и развитие философской мысли в Древнем Китае В Древнем Китае в VIII–VI вв. до н. э., в период формирования и развития рабовладельческого общества вырисовывались две тенденции в идеологии: консервативная и прогрессивная, мистическая и атеистическая. В

Из книги Философия. Шпаргалки автора Малышкина Мария Викторовна

§ 3. Зарождение философской мысли в Древнем Вавилоне и Египте Древний Вавилон и Египет были рабовладельческими государствами. Рабский труд применялся для создания оросительных сооружений, для постройки пирамид, храмов и дворцов. К концу IV - началу III тысячелетия до н. э.

Из книги После перерыва. Пути русской философии автора Хоружий Сергей Сергеевич

Глава VII Развитие философской мысли в России в период господства крепостничества и зарождения буржуазных отношении (с конца XVII до начала второй трети XIX в.) § 1. Философская мысль в России конца XVII - первой половины XVIII в. С XVII в. в России в недрах господствующего

Из книги Блез Паскаль автора Стрельцова Галина Яковлевна

§ 3. Передовые течения философской и социологической мысли народов Восточной Европы в XIX в. Значительный вклад в развитие домарксистской философской и социологической мысли XIX в. наряду с передовыми мыслителями народов СССР внесли прогрессивные философы, особенно

Из книги Философия права автора Алексеев Сергей Сергеевич

12. Тенденции развития и основная проблематика философской мысли Китая Начало китайской философской мысли связывают с древними мифами, представляющими собой совокупность взглядов на мир: природу, общество, человека.В «Книге истории» говорится о пяти началах мира: вода,

Из книги Вера и разум. Европейская философия и ее вклад в познание истины автора Тростников Виктор Николаевич

СОФИЯ-КОСМОС-МАТЕРИЯ: УСТОИ ФИЛОСОФСКОЙ МЫСЛИ ОТЦА СЕРГИЯ БУЛГАКОВА Следуя настоятельной потребности общества, философия в России как будто берется наконец за серьезное освоение своего поруганного и заброшенного наследства - творчества крупнейших русских

Из книги автора

Из книги автора

Единство и развитие философской мысли. Формиро­вание и развитие философии права, выражающей "состы­ковку" философии и правоведения, происходит в тесном единении со всей философией, с историей философской мысли в целом.Как справедливо отмечено в современной философской

Из книги автора

Из книги автора

Беседа двадцать первая Пробуждение самостоятельной философской мысли в России В 1830 году замечательный русский мыслитель Иван Киреевский сделал заявление, которое можно считать программным: «Нам необходима философия, всё развитие нашего ума требует её». И дальше: «Наша

Содержание статьи

РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ уже на ее начальном этапе характеризуется включенностью в мировые цивилизационные процессы. Философская традиция в Древней Руси формировалась по мере того, как развивалась традиция общекультурная. Облик древнерусской культуры в решающей степени определялся важнейшим историческим событием – крещением Руси. Усвоение византийского и южнославянского духовного опыта, становление письменности, новые формы культурного творчества – все это звенья единого культурного процесса, в ходе которого складывалась и философская культура Киевской Руси. Памятники древнерусской мысли свидетельствуют о том, что на этом рубеже ее пути практически совпадают с «путями русского богословия» (выражение известного богослова и историка русской мысли Г.В.Флоровского). Как и в средневековой Европе, в Киевской, а затем и в Московской Руси философские идеи находили свое выражение прежде всего в богословских сочинениях.

С 11 в. идейным центром православия на Руси становится Киево-Печерский монастырь . Во взглядах и деятельности подвижников Печерского монастыря, и прежде всего самого известного среди них – Феодосия Печерского,можно обнаружить характерные черты русской религиозности последующих столетий. Феодосий был поборником мистико-аскетической традиции греческого богословия, суровым критиком неправославных вероучений. Он считал, что в защите православия, в следовании его заветам состоит долг княжеской власти, и одним из первых на Руси сформулировал концепцию «богоугодного властелина». Позднее, в сочинениях инока Печерского монастыря Нестора Летописца, в первую очередь в его редакции Повести временных лет , эта концепция, уходящая своими корнями в византийскую традицию, обосновывается уже на историческом материале, раскрывается в оценках фактов русской и мировой истории. Присутствует в Повести и идея единства Руси на основе религиозной правды.

Одним из наиболее ранних памятников отечественной богословской мысли является Слово о законе и благодати первого русского митрополита Илариона (стал митрополитом в 1051). Критикуя религиозный национализм, киевский митрополит обосновывал универсальное, вселенское значение благодати как духовного дара, обретение которого возможно для человека независимо от его национальной принадлежности. Благодать для Илариона предполагает духовную свободу личности, свободно принимающей этот дар и стремящейся к истине. Благодать «живит» ум, а ум познает истину, считал религиозный мыслитель. Согласно его историософии, центральным событием мировой истории является смена эпохи Закона эрой Благодати (Новый Завет). Но и духовная свобода, и истина требуют немалых усилий для их утверждения и защиты. Для этого, по Илариону, необходимы как нравственно-интеллектуальные усилия, предполагающие «благие помыслы и остроумие», так и государственно-политические меры: надо, чтобы «благочестие» «сопряжено было с властью». В сочинении митрополита Илариона вполне ясно выражен идеал Святой Руси, имевший огромное значение для русского религиозного сознания.

В 12 в. к теме власти, ее религиозного смысла обращается один из крупнейших русских политических деятелей – князь Владимир Мономах . Центральную роль в знаменитом Поучении киевского князя играет идея правды. Правда – это то, что составляет основу законности власти и в этом смысле есть закон, правосудие. Но нравственный смысл этого понятия в Поучении гораздо шире: правда требует от властителя защищать слабых («не давайте сильным погубити человека») и даже не допускать смертной казни. Власть не выводит того, кто ею наделен, из сферы действия морали, а напротив, лишь усиливает его нравственную ответственность, необходимость жить по правде. То, что Мономах явно не был сторонником обожествления земной власти, связано с его пониманием человека как конкретной индивидуальности: «Если весь мир собрать вместе, никто не окажется в один образ, но каждый со своим образом, по мудрости Божьей».

Еще одним крупным церковным и культурным деятелем Древней Руси был Климент Смолятич ,ставший вторым, после Илариона, русским митрополитом Киева. Климент был знатоком сочинений не только византийских, но и античных авторов, Платона и Аристотеля – по его словам, «славных мужей эллинского мира». Ссылаясь на авторитет Святых Отцов, Климент Смолятич обосновывал в своих сочинениях «полезность» философии для понимания смысла Священного Писания.

Круг духовных интересов и деятельности А.С.Хомякова (1804–1860) был исключительно широк: религиозный философ и богослов, историк, экономист, разрабатывавший проекты освобождения крестьян, автор ряда технических изобретений, полиглот-лингвист, поэт и драматург, врач, живописец. Зимой 1838–1839 он познакомил друзей со своей работой О старом и новом . Эта статья-речь вместе с последовавшим на нее откликом И.В.Киреевского ознаменовала возникновение славянофильства как оригинального течения русской общественной мысли. В данной работе Хомяковым была очерчена постоянная тема славянофильских дискуссий: «Что лучше, старая или новая Россия? Много ли поступило чуждых стихий в ее теперешнюю организацию?... Много ли она утратила своих коренных начал и таковы ли были эти начала, чтобы нам о них сожалеть и стараться их воскресить?»

Взгляды Хомякова тесно связаны с его богословскими идеями и в первую очередь с экклезиологией (учением о Церкви). Под Церковью он понимал прежде всего духовную связь, рожденную даром благодати и «соборно» объединяющую множество верующих «в любви и истине». В истории подлинный идеал церковной жизни сохраняет, по убеждению Хомякова, только православие, гармонически сочетая единство и свободу и тем самым реализуя центральную идею Церкви – идею соборности. Напротив, в католицизме и протестантизме принцип соборности исторически нарушен. В первом случае – во имя единства, во втором – во имя свободы. Но и в католицизме, и в протестантизме, как доказывал Хомяков, измена соборному началу привела только к торжеству рационализма, враждебного «духу Церкви».

Религиозная онтология Хомякова последовательно теоцентрична, ее основу составляет идея божественного «волящего разума» как первоначала всего сущего: «мир явлений возникает из свободной воли». Собственно, философия Хомякова – это, в первую очередь, опыт воспроизведения интеллектуальной традиции патристики, претендующей скорее на верность духу образца, чем на оригинальность. Существенное значение имеет утверждаемая Хомяковым неразрывная связь воли и разума, «как божественного, так и человеческого», что принципиально отличает метафизическую позицию лидера славянофилов от разнообразных вариантов иррационалистического волюнтаризма (А.Шопенгауэр , Э.Гартман и др.). Отвергая рационализм, Хомяков обосновывает необходимость цельного знания («живознания»), источником которого выступает соборность: «совокупность мышлений, связанных любовью». Таким образом, религиозно-нравственное начало играет определяющую роль и в познавательной деятельности, оказываясь как предпосылкой, так и конечной целью познавательного процесса. Как утверждал Хомяков, все этапы и формы познания, т.е. «вся лестница получает свою характеристику от высшей степени – веры».

Ответственность за то, что западная культура подпала под власть рационализма, он (как и все славянофилы) возлагал прежде всего на католицизм. Но, критикуя Запад, Хомяков не был склонен к идеализации ни прошлого России (в отличие, например, от К.С.Аксакова), ни тем более ее настоящего. В русской истории он выделял периоды относительного «духовного благоденствия» (царствования Федора Иоанновича, Алексея Михайловича, Елизаветы Петровны). Выбор был связан с отсутствием в эти периоды «великих напряжений, громких деяний, блеска и шума в мире». Речь шла о нормальных, в понимании Хомякова, условиях для органического, естественного развития «духа жизни народа», а не о канувших в Лету «великих эпохах». Будущее России, о котором мечтал лидер славянофилов, должно было стать преодолением «разрывов» русской истории. Он надеялся на «воскресение Древней Руси», хранившей, по его убеждению, религиозный идеал соборности, но воскресение – «в просвещенных и стройных размерах», на основе нового исторического опыта государственного и культурного строительства последних столетий.

Иван Васильевич Киреевский (1806–1856), так же как и Хомяков, был склонен связывать отрицательный опыт западного развития прежде всего с рационализмом. Оценивая попытки преодоления рационализма (Паскаль , Шеллинг), он считал, что их неудача была предопределена: философия зависит от «характера господствующей веры», и на католическо-протестантском Западе (обе эти конфессии, согласно Киреевскому, глубоко рационалистичны) критика рационализма приводит либо к обскурантизму и «невежеству», либо, как это случилось с Шеллингом, к попыткам создать новую, «идеальную» религию. Киреевский ориентировался на православный теизм, и будущая «новая» философия виделась ему в формах православного, «истинного» осуществления принципа гармонии веры и разума, в корне отличного от его католической, томистской модификации. В то же время Киреевский отнюдь не считал бессмысленным опыт европейского философского рационализма: «Все ложные выводы рационального мышления зависят только от его притязания на высшее и полное познание истины».

В религиозной антропологии Киреевского главенствующее место занимает идея цельности духовной жизни. Именно «цельное мышление» позволяет личности и обществу («все, что есть существенного в душе человека, вырастает в нем только общественно») избежать ложного выбора между невежеством, которое ведет к «уклонению разума и сердца от истинных убеждений», и «отделенным логическим мышлением», способным отвлечь человека от всего в мире, кроме его собственной «физической личности». Вторая опасность для современного человека, если он не достигнет цельности сознания, особенно актуальна, полагал Киреевский, ибо культ телесности и культ материального производства, получая оправдание в рационалистической философии, ведет к духовному порабощению. Философ считал, что принципиально изменить ситуацию может только перемена «основных убеждений». Как и Хомяков в учении о соборности, Киреевский связывал возможность рождения нового философского мышления не с построением систем, а с общим поворотом в общественном сознании, «воспитанием общества». Как часть этого процесса общими («соборными»), а не индивидуальными интеллектуальными усилиями и должна была войти в общественную жизнь новая, преодолевающая рационализм философия.

Западничество.

Российское западничество 19 в. никогда не было однородным идейным течением. Среди общественных и культурных деятелей, считавших, что единственный приемлемый и возможный для России вариант развития – это путь западноевропейской цивилизации, были люди самых разных убеждений: либералы, радикалы, консерваторы. На протяжении жизни взгляды многих из них существенно менялись. Так, ведущие славянофилы И.В.Киреевский и К.С.Аксаков в молодые годы разделяли западнические идеалы (Аксаков был участником «западнического» кружка Станкевича, куда входили будущий радикал Бакунин , либералы К.Д.Кавелин и Т.Н.Грановский , консерватор М.Н.Катков и др.). Многие идеи позднего Герцена явно не вписываются в традиционный комплекс западнических представлений. Сложной была и духовная эволюция Чаадаева, безусловно, одного из наиболее ярких русских мыслителей-западников.

Особое место в русской философии 20 в. занимает религиозная метафизика. Определяя роль религиозной философии в российском философском процессе начала века, следует избегать крайностей: в тот период она не была «магистральным» или наиболее влиятельным направлением, но она не была и неким второстепенным явлением (внефилософским, литературно-публицистическим и т.п.). В философской культуре русского зарубежья (первая, послереволюционная эмиграция) творчество религиозных мыслителей определяет уже очень многое и может быть признано ведущим направлением. Более того, можно вполне определенно утверждать, что намеченный в самом начале столетия своеобразный российский «метафизический» проект (прежде всего сборник Проблемы идеализма , 1902, провозгласивший будущий «метафизический поворот») был реализован и стал одним из наиболее ярких и творчески успешных опытов «оправдания» метафизики в философии 20 в. Все это произошло в исключительно неблагоприятных исторических обстоятельствах: уже в 1920-е годы русская философская традиция была прервана, вынужденная эмиграция ни в коей мере не способствовала продолжению нормального философского диалога. Тем не менее и в этих сложных условиях метафизическая тема в русской мысли получила свое развитие, и в результате мы имеем сотни серьезных трудов метафизического характера и значительное разнообразие метафизических позиций русских мыслителей 20 в.

Значение этого русского метафизического опыта может быть понято только в контексте мирового философского процесса. В послекантовской философии отношение к метафизике определяло характер многих философских направлений. Философы, видевшие опасность, которую представляли для самого существования философии тенденции радикального эмпиризма и философского субъективизма, искали альтернативу в возрождении и развитии традиции метафизического познания сверхчувственных принципов и начал бытия. На этом пути и в Европе, и в России нередко происходило сближение философии и религии. Русские религиозные мыслители 19–20 вв., определяя собственную позицию именно как метафизическую, использовали данный термин в качестве классического, восходящего к Аристотелю обозначения философии. В словаре Брокгауза Вл.С.Соловьев дает определение метафизики как «умозрительного учения о первоначальных основах всякого бытия или о сущности мира». Там же философ пишет и о том, каким образом метафизический опыт понимания «бытия самого по себе» (Аристотель) вступает в соприкосновение с религиозным опытом.

В русской религиозной философии 20 в. мы обнаруживаем существенное разнообразие тем и подходов, в том числе и достаточно далеких от принципов метафизики всеединства Вл.С.Соловьева. Но его аргументы в споре с позитивизмом, отрицавшим значение метафизики, были восприняты самым серьезным образом. Не в последнюю очередь это относится к соловьевскому тезису о «потребности метафизического познания» как неотъемлемой и важнейшей составляющей человеческой природы. Философ был достаточно радикален в своих выводах: в некотором отношении всякий человек является метафизиком, испытывает «потребность метафизического познания» (иными словами, желает понять смысл собственного и мирового бытия), те же, по его словам, «у которых эта потребность отсутствует абсолютно , могут быть рассматриваемы как существа ненормальные, монстры». Конечно, признание столь фундаментальной роли метафизики не представляет собой ничего исключительного в истории философии. «В разуме человека... природой заложена некая философия», – утверждал один из основоположников европейской метафизики Платон в диалоге Федр . Крупнейший реформатор метафизической традиции Иммануил Кант писал в Критике чистого разума , что «метафизика не существует в качестве готовой постройки, но действует во всех людях как природное расположение». В 20 столетии М.Хайдеггер, весьма критически оценивая опыт западной метафизики, также настаивал на укорененности «метафизической потребности» в человеческой природе: «пока человек остается разумным живым существом – он метафизическое живое существо».

В последней трети 19 в. в России с апологией метафизики и соответственно с критикой позитивизма выступает отнюдь не только один Вл.С.Соловьев. Последовательный выбор в пользу метафизики сделали, например, такие яркие и авторитетные мыслители, как С.Н.Трубецкой (1862–1905), крупнейший в то время в России историк философии, близкий в своих философских воззрениях к метафизике всеединства, иЛ.М.Лопатин (1855–1920), развивавший принципы персоналистической метафизики (в течение нескольких лет эти философы совместно редактировали журнал «Вопросы философии и психологии»).

Первым зримым результатом религиозного движения российской интеллигенции в начале века принято считать Религиозно-философские собрания (1901–1903). Среди инициаторов этого своеобразного диалога между интеллигенцией и церковью были Д.С.Мережковский, В.В.Розанов , Д.Философов и др. В 1906 в Москве было создано Религиозно-философское общество имени Вл.Соловьева (Бердяев, А.Белый, Вяч. Иванов, Е.Н.Трубецкой, В.Ф.Эрн , П.А.Флоренский , С.Н.Булгаков и др.). В 1907 начинает свои заседания Петербургское религиозно-философское общество. Религиозно-философские темы рассматривались на страницах журнала «Новый путь», который начал выходить в 1903. В 1904 в результате реорганизации редакции «Нового пути» на смену ему приходит журнал «Вопросы жизни». Можно сказать, что известный сборник Вехи (1909) имел не столько философский, сколько мировоззренческий характер. Впрочем, его авторы – М.О.Гершензон , Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков, А.Изгоев, Б.Кистяковский , П.Б.Струве, С.Л.Франк – именно так и понимали свою задачу. Вехи должны были повлиять на настроение интеллигенции, предлагая ей новые культурные, религиозные и метафизические идеалы. И, конечно, решалась задача всесторонней критики традиции российского радикализма. Недооценивать значение Вех было бы неверно, это важнейший документ эпохи. Но необходимо учитывать и то, что потребовалось еще немало времени, чтобы те же Бердяев, Булгаков, Франк смогли в полной мере творчески выразить свои религиозно-философские воззрения. Религиозно-философский процесс в России продолжался: в Москве было образовано философское издательство «Путь», первым изданием которого стал сборник О Владимире Соловьеве (1911). Авторы сборника (Бердяев, Блок, Вяч. Иванов, Булгаков, Трубецкой, Эрн и др.) писали о различных аспектах творчества философа и совершенно определенно рассматривали себя в качестве продолжателей его дела. Издательство «Путь» обращалось к творчеству и других русских религиозных мыслителей, выпустив сочинения И.В.Киреевского, книги Бердяева о Хомякове, Эрна – о Сковороде и др.

Творчество, в том числе и творчество философское, далеко не всегда поддается жесткой классификации по направлениям и школам. Это относится и к русской религиозной философии 20 в. Выделяя в качестве ведущего направления последней послесоловьевскую метафизику всеединства, мы вполне обоснованно можем отнести к данному течению творчество таких философов, как Е.Н.Трубецкой, П.А.Флоренский, С.Н.Булгаков, С.Л.Франк, Л.П.Карсавин . В то же время необходимо учитывать и определенную условность подобной классификации, видеть принципиальные различия в философских позициях этих мыслителей. В тот период традиционные темы мировой и отечественной религиозной мысли получали развитие как в собственно философских сочинениях, так и в литературных формах, имевших мало общего с классическими вариантами философствования. Эпоха «серебряного века » российской культуры на редкость богата опытом выражения метафизических идей в художественном творчестве. Ярким образцом своеобразной «литературной» метафизики может служить творчество двух крупнейших деятелей религиозно-философского движения рубежа веков – Д.С.Мережковского и В.В.Розанова.

Дмитрий Сергеевич Мережковский (1866–1941) родился в Петербурге в семье чиновника, учился на историко-филологическом факультете Петербургского университета. Как поэт и исследователь литературы он стоял у истоков поэзии русского символизма. Известность Мережковскому принесли его историко-литературные труды: Л.Толстой и Достоевский (1901), Вечные спутники (1899) и др. Своеобразный символизм пронизывает творчество Мережковского-романиста, прежде всего его трилогию Христос и Антихрист (1896–1905). Значительный период его литературной деятельности пришелся на время эмиграции (эмигрировал в 1920): Тайна трех (Прага, 1925), Рождение богов (Прага, 1925), Атлантида – Европа (Белград, 1930) и др. произведения.

Д.С.Мережковский увидел во Вл.Соловьеве предвестника «нового религиозного сознания». Во всем творчестве Соловьева он выделял Три разговора , а точнее «апокалиптическую» часть этого сочинения (Краткая повесть об антихристе ). Как никто другой из русских религиозных мыслителей Мережковский переживал обреченность и тупиковость исторического пути человечества. Он всегда жил в предчувствии кризиса, грозящего фатальной вселенской катастрофой: в начале века, в предверии Первой мировой войны, в интервале между двумя мировыми войнами. Так, в работе Атлантида – Европа он говорит о том, что книга эта написана «после первой мировой войны и, может быть, накануне второй, когда о Конце никто еще не думает, но чувство Конца уже в крови у всех, как медленный яд заразы». Человечество и его культура, по Мережковскому, заболевают неизбежно и излечение невозможно: «историческая церковь» не может сыграть роль врачевателя потому, что, с одной стороны, в своей «правде о небе» изолирована от мира, чужда ему, а с другой – в своей исторической практике сама лишь часть исторического тела человечества и подвержена тем же болезням.

Спасение современного человечества может заключаться только в трансцендентном «втором пришествии». Иначе, по убеждению Мережковского, история, уже исчерпавшая себя в своем рутинном, профанном развитии, приведет лишь к торжеству «грядущего Хама» – вырождающейся бездуховной мещанской цивилизации. В этом смысле «новое религиозное сознание», провозглашавшееся Мережковским, не только сознание апокалиптическое, ожидающее конца времен и «религии Третьего Завета», но и сознание революционное, готовое к прорыву в чаемое катастрофическое будущее, готовое к тому, чтобы самым радикальным и бесповоротным образом отбросить «прах старого мира».

Мережковский не развил свою идею «мистической, религиозной революции» в сколько-нибудь целостную историософскую концепцию, но о катастрофичности, прерывности истории, ее революционных разрывах писал постоянно и с пафосом. «Мы отплыли от всех берегов», «лишь постольку мы люди, поскольку бунтуем», «наступил век революций: политическая и социальная – только предвестие последней, завершающей, религиозной» – эти и им подобные утверждения определяют суть мировоззренческой позиции Мережковского, который предвосхитил многие революционно-бунтарские направления в западной философской и религиозной мысли 20 в.

Даже на фоне общей литературной гениальности деятелей русской культуры «серебряного века» творчество Василия Васильевича Розанова (1856–1919) – явление яркое. Философ «Вечной Женственности» Вл.Соловьев мог сравнить реальный процесс продолжения рода человеческого с бесконечной вереницей смертей. Для Розанова подобные мысли звучали как святотатство. Для Соловьева величайшим чудом является любовь, загорающаяся в человеческом сердце и трагически «ниспадающая» в половой близости, даже если последняя связана с таинством брака и рождением детей. Розанов же каждое рождение считал чудом – раскрытием связи нашего мира с миром трансцендентным: «узел пола в младенце», который «с того света приходит», «от Бога его душа ниспадает». Любовь, семья, рождение детей – это для него и есть само бытие, и никакой иной онтологии, кроме онтологии телесной любви, нет и быть не может. Все остальное так или иначе есть лишь роковое «отвлечение», уход от бытия... Розановская апология телесности, его отказ видеть в теле, и прежде всего в половой любви, нечто низшее и тем более постыдное в гораздо большей степени спиритуалистичны, чем натуралистичны. Розанов сам постоянно подчеркивал духовнуюнаправленность своей философии жизни: «Нет крупинки в нас, ногтя, волоса, капли крови, которые не имели бы в себе духовного начала», «пол выходит из границ естества, он – вместе естественен и сверхъестественен», «пол не есть вовсе тело, тело клубится около него и из него» и т.п.

Для позднего Розанова вся метафизика христианства состоит в последовательном и радикальном отрицании жизни и бытия: «Из текста Евангелия естественно вытекает только монастырь... Иночество составляет метафизику христианства». Флоровский писал о том, что Розанов «никогда не понимал и не принимал огненной тайны Боговоплощения... и тайны Богочеловечества». Действительно, привязанный сердцем и умом ко всему земному, ко всему «слишком человеческому», веривший в святость плоти, Розанов жаждал от религии ее непосредственного спасения и безусловного признания (отсюда тяготение к язычеству и Ветхому Завету). Путь через Голгофу, через «попрание» смерти Крестом, этот «огненный» путь христианства означал для Розанова неизбежное расставание с самым дорогим и близким. А это казалось ему едва ли не равносильным отрицанию бытия вообще, уходу в небытие. Спор Розанова с христианством никак нельзя считать недоразумением: метафизика пола русского мыслителя явно не «вписывается» в традицию христианской онтологии и антропологии. В то же время в религиозной позиции Розанова, при всех реальных противоречиях и типично розановских крайностях, содержался и глубоко последовательный метафизический протест против соблазна «мироотрицания». В критике «мироотречных» тенденций, не раз проявлявшихся в истории христианской мысли, Розанов близок общему направлению русской религиозной философии, для которой задача метафизического оправдания бытия, бытия «тварного» и прежде всего – человеческого всегда имела решающее значение.

Если метафизику пола Розанова вполне можно отнести к антиплатоническим тенденциям в русской мысли начала 20 в., то одним из наиболее ярких метафизиков-платоников этого периода был В.Ф.Эрн (1882–1917). В целом же интерес к метафизике, в том числе к религиозно-метафизическим идеям, в России в предреволюционный период был высок и нашел отражение в самых различных сферах интеллектуальной деятельности. Так, например, метафизические идеи играли существенную роль в российской философии права, в частности, в творчестве крупнейшего русского юриста-теоретика П.И.Новгородцева.

Павел Иванович Новгородцев (1866–1924) – профессор Московского университета, либеральный общественный деятель (был депутатом I Государственной думы). Под его редакцией в 1902 увидел свет сборник Проблемы идеализма , который можно считать своеобразным метафизическим манифестом. В своей мировоззренческой эволюции ученый-юрист испытал влияние кантианства и нравственно-правовых идей Вл.С.Соловьева. Определению роли метафизических принципов в истории правовых отношений, фундаментальной связи права и нравственности, права и религии посвящены основные труды Новгородцева: его докторская диссертация Кант и Гегель в их учениях о праве и государстве (1903), работы Кризис современного правосознания (1909), Об общественном идеале (1917) и др. Можно сказать, что исключительное значение в философских воззрениях Новгородцева имели антропологические идеи, прежде всего – учение о личности. Мыслитель последовательно развивал понимание метафизической природы личности, настаивая на том, что проблема личности коренится не в культуре или общественных проявлениях личности, а в глубине ее собственного сознания, в морали и религиозных потребностях человека (Введение в философию права . 1904). В работе Об общественном идеале Новгородцев подверг радикальной философской критике различные типы утопического сознания. С его точки зрения, именно признание необходимости «абсолютного общественного идеала», принципиально не сводимого ни к какой социально-исторической эпохе, «ступени», «формации» и пр., позволяет избежать утопического соблазна, попыток практического осуществления мифологем и идеологем «земного рая». «Нельзя в достаточной мере настаивать на важности тех философских положений, которые вытекают из основного определения абсолютного идеала... Лишь в свете высших идеальных начал временные потребности получают оправдание. Но с другой стороны, именно ввиду этой связи с абсолютным каждая временная и относительная ступень имеет свою ценность... Требовать от этих относительных форм безусловного совершенства значит искажать природу и абсолютного, и относительного и смешивать их между собою». Поздние сочинения Новгородцева – О путях и задачах русской интеллигенции , Существо русского православного сознания , Восстановление святынь и др. – свидельствуют о том, что его духовные интересы в конце жизни лежали в области религии и метафизики.

Проблемами философии права занимался и профессор Московского университета князь Евгений Николаевич Трубецкой (1863–1920) – видный представитель религиозно-философской мысли, один из организаторов издательства «Путь» и Религиозно-философского общества имени Вл.Соловьева. К религиозной метафизике Е.Н.Трубецкой, так же как и его брат С.Н.Трубецкой, пришел под непосредственным и значительным влиянием Вл.С.Соловьева, с которым на протяжении многих лет поддерживал дружеские отношения. Среди философских сочинений Трубецкого – Философия Ницше (1904), История философии права (1907), (1913), Метафизические предположения познания (1917), Смысл жизни (1918) и др. Он был автором ряда блестящих работ о древнерусской иконописи: Умозрение в красках ; Два мира в древнерусской иконописи ; Россия в ее иконе . В его трудах нашли отражение основные принципы метафизики всеединства Вл.С.Соловьева. В то же время Трубецкой принимал далеко не все в наследии основоположника российской метафизики всеединства и в своем фундаментальном исследовании Миросозерцание Вл.С.Соловьева глубоко критически оценивал пантеистические тенденции в соловьевской метафизике, католические и теократические увлечения философа. Однако он не считал пантеизм Соловьева неизбежным следствием метафизики всеединства, а в идее Богочеловечества видел «бессмертную душу его учения».

Е.Н.Трубецкой настаивал на определяющем значении и даже «первичности» метафизического познания. Эти идеи отчетливо выражены в первую очередь в его учении об Абсолютном, Всеедином сознании. Безусловное, абсолютное начало, по Трубецкому, присутствует в познании как «необходимая предпосылка всякого акта нашего сознания». Последовательно настаивая на «нераздельности и неслиянности» Божественного и человеческого начал в онтологическом плане, он следовал тем же принципам и при характеристике процесса познания: «наше познание... возможно именно как нераздельное и неслиянное единство мысли человеческой и абсолютной» («метафизические предположения познания»). Полное же единство такого рода в человеческом познании невозможно, считал религиозный мыслитель, и соответственно невозможно полное постижение абсолютной истины и абсолютного смысла бытия, в том числе человеческого («в нашей мысли и в нашей жизни нет смысла, которого мы ищем»). Идея Абсолютного сознания оказывается у Трубецкого своеобразной метафизической гарантией самого стремления к истине, оправдывает это стремление и в то же время предполагает надежду и веру в реальность «встречного» движения, в самораскрытие Абсолюта, в Божественную Любовь и Благодать. В целом в религиозной философии Трубецкого можно видеть опыт истолкования принципов метафизики всеединства в духе традиции православного миропонимания.

Другого известнейшего русского религиозного мыслителя – Н.А.Бердяева – проблема верности каким бы то ни было религиозным канонам волновала в несоизмеримо меньшей степени. Николай Александрович Бердяев (1874–1948) учился на юридическом факультете Киевского университета. Увлечение марксизмом и связь с социал-демократами привели к аресту, исключению из университета, ссылке. «Марксистский» период в его духовной биографии был сравнительно недолгим и, что более важно, решающего влияния на формирование мировоззрения и личности Бердяева не оказал. Уже участие Бердяева в сборнике Проблемы идеализма (1902) показало, что марксистский этап практически исчерпан. Дальнейшая эволюция Бердяева была связана прежде всего с определением собственной оригинальной философской позиции.

Две книги Бердяева – Философия свободы (1911) и Смысл творчества (1916) – символически обозначили духовный выбор философа. Ключевая роль этих идей – свободы и творчества – в философском миросозерцании Бердяева определилась уже в годы, предшествовавшие Октябрьскому перевороту 1917. Будут в дальнейшем вводиться и развиваться другие исключительно важные для него понятия символы: дух , «царство» которого онтологически противостоит «царству природы», объективация – бердяевская интуиция драматизма судьбы человека, не способного на путях истории и культуры выйти из пределов «царства природы», трансцендирование – творческий прорыв, преодоление, хотя бы на миг, «рабских» оков природно-исторического бытия, экзистенциальное время – духовный опыт личной и исторической жизни, имеющий метаисторический, абсолютный смысл и сохраняющий его даже в эсхатологической перспективе и др. Но в любом случае внутренней основой и импульсом метафизики Бердяева остаются свобода и творчество. Свобода – это то, что в конечном счете, на онтологическом уровне определяет содержание «царства духа», смысл его противостояния «царству природы». Творчество, которое всегда имеет своей основой и целью свободу, по сути, исчерпывает «позитивный» аспект человеческого бытия в бердяевской метафизике и в этом отношении не знает границ: оно возможно не только в опыте художественном и философском, но также и в опыте религиозном и моральном («парадоксальная этика»), в духовном опыте личности, в ее исторической и общественной активности.

Бердяев называл себя «философом свободы». И если говорить о соотношении свободы и творчества в его метафизике, то приоритет здесь принадлежит именно свободе. Свобода – изначальная бердяевская интуиция и, можно даже сказать, его не только основная, но и единственная метафизическая идея, – единственная в том смысле, что все прочие понятия, символы, идеи философского языка Бердяева не просто ей «подчинены», но к ней сводимы. Свобода признается им фундаментальной онтологической реальностью, куда надо стремиться уйти из нашего мира, мира «мнимостей», где нет свободы и, следовательно, нет жизни. Следуя этой своей безусловно основной интуиции, он признал существование не только внеприродного, но и внебожественного источника свободы человека. Его опыт оправдания свободы был, возможно, самым радикальным в истории метафизики. Но подобный радикализм привел к достаточно парадоксальному результату: человек, обретший, казалось бы, точку опоры вне тотально детерминированного природного бытия и способный к творческому самоопределению даже по отношению к Абсолютному Началу, оказался один на один с абсолютно иррациональной, «безосновной» свободой. Бердяев утверждал, что в конечном счете эта, «коренящаяся в Ничто, в Ungrund» свобода преображается Божественной Любовью «без насилия над ней». Бог, по Бердяеву, любит свободу буквально несмотря ни на что. Но какую роль играет человеческая свобода в диалектике этого бердяевского мифа? (Мыслитель рассматривал мифотворчество как неотъемлемый элемент собственного творчества, заявляя о необходимости «оперирования мифами».)

Бердяев писал о Хайдеггере как о «самом крайнем пессимисте в истории философской мысли Запада» и считал, что подобный пессимизм преодолевается именно метафизическим выбором в пользу свободы, а не безличного бытия. Но его собственная без-субъектная и без-основная свобода ставит человека в ситуацию ничуть не менее трагическую. В конечном счете Бердяев все же оказывается «оптимистичней» Хайдеггера, но ровно в той мере, в какой его творчество пронизывает христианский пафос. Он оставляет человеку надежду на помощь извне, на трансцендентную помощь. Естественно, ждать ее приходится от личностного христианского Бога, а не от «без-основной свободы». Судьба же бердяевского «свободного» человека во времени и в истории безнадежно и непоправимо трагична. Это восприятие истории и культуры во многом определяло мироощущение философа на протяжении всей его жизни. С годами оно становилось все более драматичным, чему несомненно способствовали события русской и мировой истории 20 столетия, свидетелем и участником которых ему довелось быть. Постоянно апеллируя к христианским темам, идеям и образам, Бердяев никогда не претендовал на ортодоксальность или «православность» собственного понимания христианства и, выступая в роли свободного мыслителя, оставался чужд богословской традиции. Иным был духовный путь его друга – С.Н.Булгакова.

Сергей Николаевич Булгаков (1871–1944) окончил юридический факультет Московского университета. В 1890-х он увлекался марксизмом, был близок к социал-демократам. Смысл дальнейшей мировоззренческой эволюции Булгакова вполне определенно передает заглавие его книги От марксизма к идеализму (1903). Он участвовал в сборниках Проблемы идеализма (1902) и Вехи (1909), в религиозно-философских журналах «Новый путь» и «Вопросы жизни», издательстве «Путь». Религиозно-метафизическая позиция Булгакова нашла вполне последовательное выражение в двух его сочинениях: Философия хозяйства (1912) и Свет Невечерний (1917). В 1918 он стал священником, в 1922 был выслан из России. С 1925 и до конца своих дней Булгаков руководил Православным богословским институтом в Париже.

В философских и богословских трудах Булгакова центральную роль играет софиология. Увидев в учении Вл.C.Соловьева о Софии «наиболее оригинальный» элемент метафизики всеединства, но «незаконченный» и «недоговоренный», Булгаков развивал софийную тему начиная с Философии хозяйства и вплоть до своих последних богословских творений – Утешитель (1936) и Невеста Агнца (1945). Его богословский опыт трактовки Софии как «идеальной основы мира», Души мира, Вечной Женственности, нетварного «вечного образа» и даже «четвертой ипостаси» был воспринят резко критически в церковных православных кругах и осужден, причем как в России, так и за рубежом. В метафизическом плане софиология Булгакова – это онтологическая система, развитая в русле метафизики всеединства и восходящая своими корнями к платонизму. В ней предпринята попытка радикального – в границах христианской парадигмы – обоснования онтологической реальности тварного мира, космоса, обладающего собственным смыслом, способностью к творческому развитию, «живым единством бытия». В Свете Невечернем утверждается, что «онтологическая основа мира заключается в сплошной, метафизически непрерывной софийности его основы». Мир в софиологии Булгакова не тождествен Богу – это именно тварный мир, «вызванный к бытию из ничто». Но при всей своей «вторичности» космос обладает «собственной божественностью, которая есть тварная София». Космос – живое целое, живое всеединство, и у него есть душа («энтелехия мира»). Выстраивая онтологическую иерархию бытия, Булгаков различал идеальную, «предвечную Софию» и мир как «становящуюся Софию». Идея Софии (в ее многообразных выражениях) играет у него ключевую роль в обосновании единства (всеединства) бытия – единства, не признающего в конечном счете никакой изоляции, никаких абсолютных границ между божественным и тварным миром, между началом духовным и природным (мыслитель видел в собственной мировоззренческой позиции своего рода «религиозный материализм», развивал идею «духовной телесности» и др.) Софиология Булгакова в существенной мере определяет характер его антропологии: природа в человеке становится «зрячей», и в то же время человек познает именно «как око Мировой Души», человеческая личность «придана» софийности «как ее субъект или ипостась». Смысл истории также «софиен»: историческое творчество человека оказывается «сопричастным» вечности, будучи выражением универсальной «логики» развития живого, одушевленного (софийного) космоса. «София правит историей.., – утверждал Булгаков в Философии хозяйства . – Только в софийности истории лежит гарантия, что из нее что-нибудь выйдет». В антропологии и историософии русского мыслителя, как, впрочем, и во всем его творчестве, граница между метафизическими и богословскими воззрениями оказывается достаточно условной.

Сложную диалектику философских и богословских идей мы обнаруживаем и при рассмотрении «конкретной метафизики» П.А.Флоренского. Павел Александрович Флоренский (1882–1937) учился на физико-математическом факультете Московского университета. Уже в годы учебы талантливый математик выдвигает ряд новаторских математических идей. В 1904 Флоренский поступает в Московскую духовную академию. После окончания академии и защиты магистерской диссертации он становится ее преподавателем. В 1911 Флоренский был рукоположен в сан священника. С 1914 – профессор академии по кафедре истории философии. С 1912 и вплоть до Февральской революции 1917 был редактором академического журнала «Богословский вестник». В 1920-е годы деятельность Флоренского была связана с различными областями культурной, научной и хозяйственной жизни. Он принимал участие в работе Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой лавры, в организации Государственного исторического музея, в научно-исследовательской деятельности в государственных научных учреждениях. Флоренский преподавал во ВХУТЕМАСе (с 1921 в должности профессора), редактировал «Техническую энциклопедию» и др. В 1933 он был арестован и осужден. С 1934 находился в лагере на Соловках, где и был расстрелян 8 декабря 1937.

«Конкретную метафизику» отца Павла в целом можно отнести к направлению российской философии всеединства с характерной для этого направления ориентацией на традицию платонизма. Флоренский был прекрасным исследователем и знатоком философии Платона. А.Ф.Лосев отмечал исключительную «глубину» и «тонкость» его концепции платонизма. В.В.Зеньковский в своей Истории русской философии подчеркивает, что «Флоренский развивает свои взгляды в пределах религиозного сознания». Эта характеристика вполне отвечает позиции самого Флоренского, заявлявшего: «Довольно философствовали над религией и о религии, – надо философствовать в религии – окунувшись в ее среду». Стремление идти путем метафизики, исходя из живого, целостного религиозного опыта – опыта церковного и духовного опыта личности, – было в высшей степени присуще этому религиозному мыслителю. Флоренский критиковал философский и богословский рационализм, настаивая на принципиальном антиномизме как разума, так и бытия. Наш разум «раздроблен и расколот», «надтреснут» и тварный мир, и все это следствие грехопадения. Однако жажда «всецелостной и вековечной Истины» остается в природе даже «падшего» человека и уже сама по себе является знаком, символом возможного возрождения и преображения. «Я не знаю, – писал мыслитель в своем основном сочинении Столп и утверждение истины , – есть ли Истина... Но я всем нутром ощущаю, что не могу без нее. И я знаю, что если она есть, то она – все для меня: и разум, и добро, и сила, и жизнь, и счастье». Критикуя субъективистский тип мировосприятия, доминирующий, по его убеждению, в Европе с эпохи Возрождения, за отвлеченный логицизм, индивидуализм, иллюзионизм и пр., Флоренский в этой своей критике менее всего склонен отрицать значение разума. Напротив, субъективизму Возрождения он противопоставлял средневековый тип миросозецания как «объективный» путь познания, отличающийся органичностью, соборностью, реализмом, конкретностью и др. чертами, предполагающими активную (волевую) роль разума. Разум «причастен бытию» и способен, опираясь на опыт «приобщения» к Истине в «подвиге веры», пройти путь метафизически-символического понимания сокровенных глубин бытия. «Поврежденность» мира и несовершенство человека не равносильны их богооставленности. Нет никакой онтологической бездны, разделяющей Творца и творение. Флоренский с особой силой подчеркивал эту связь в своей софилогической концепции, видя в образе Софии Премудрости Божией прежде всего символическое раскрытие единства небесного и земного: в Церкви, в личности Девы Марии, в нетленной красоте тварного мира, в «идеальном» в человеческой природе и др. Истинная же бытийственность как «тварное естество, воспринятое Божественным Словом» раскрывается в живом человеческом языке, который всегда символичен, выражает «энергию» бытия. Метафизика отца Павла Флоренского в существенной мере и была творческим опытом преодоления инструментально-рационалистического отношения к языку и обращением к слову-имени, слову-символу, в котором только и может раскрыться уму и сердцу человека смысл его собственной жизни и жизни мира.

Одной из наиболее последовательных и завершенных метафизических систем в истории отечественной мысли считается философия С.Л.Франка. Семен Людвигович Франк (1877–1950) учился на юридическом факультете Московского университета, позднее изучал философию и социальные науки в университетах Германии. Прошел путь от «легального марксизма» к идеализму и религиозной метафизике. Первым значительным философским трудом Франка стала его книга Предмет знания (1915, магистерская диссертация). В 1922 он был выслан из России. До 1937 жил в Германии, затем во Франции (до 1945) и в Англии. Среди наиболее значительных трудов Франка периода эмиграции – Живое знание (1923), Крушение кумиров (1924), Смысл жизни (1926), Духовные основы общества (1930), Непостижимое (1939) и др.

Франк писал по поводу собственной философской ориентации, что признает себя принадлежащим «к старой, но еще не устаревшей секте платоников». Исключительно высоко ценил он религиозную философию Николая Кузанского. Существенное влияние на него оказала метафизика всеединства Вл.С.Соловьева. Идея всеединства играет определяющую роль в философской системе Франка, и уже с этим обстоятельством связан ее преимущественно онтологический характер. Всеединство это имеет абсолютный смысл, поскольку включает в себя отношения Бога и мира. Однако рациональное постижение и тем более объяснение абсолютного всеединства невозможно в принципе, и философ вводит понятие «металогичности» как первичной интуиции, способной к цельному видению сущностных связей действительности. Это «первичное знание», полученное таким «металогическим» образом, Франк отличает от знания «отвлеченного», выражаемого в логических понятиях, суждениях и умозаключениях. Знание второго рода совершенно необходимо, оно вводит человека в мир идей, мир идеальных сущностей и, что особенно важно, в конечном счете основано на «первичном», интуитивном (металогическом) познании. Таким образом, принцип всеединства действует у Франка и в гносеологической сфере.

Но и наделенный даром интуиции и способный к «живому» (металогическому) знанию человек, тем не менее, с особой силой чувствует глубинную иррациональность бытия. «Неведомое и запредельное дано нам именно в этом своем характере неизвестности и неданности с такой же очевидностью.., как содержание непосредственного опыта». Иррационалистическая тема, отчетливо заявленная уже в Предмете знания , становится ведущей в книге Франка Непостижимое . «Познаваемый мир со всех сторон окружен для нас темной бездной непостижимого», – утверждал философ, размышляя о том, с какой «жуткой очевидностью» раскрывается ничтожность человеческого знания в отношении пространственной и временной бесконечности и соответственно «непостижимости» мира. Тем не менее основания для метафизического оптимизма существуют и связаны прежде всего с идеей Богочеловечества. Человек не одинок, божественный «свет во тьме» дает ему надежду, веру и понимание собственного предназначения.

За пределы традиции российской философии всеединства мы выходим, обращаясь к метафизической системе Николая Онуфриевича Лосского (1870–1965). Он окончил физико-математический и историко-филологический факультеты Петербургского университета, а позднее стал профессором этого университета. Вместе с рядом других деятелей культуры был выслан из Советской России в 1922. Лосский преподавал в университетах Чехословакии, с 1947 (после переезда в США) – в Свято-Владимирской духовной академии в Нью-Йорке. Наиболее фундаментальные труды философа – Обоснование интуитивизма (1906), Мир как органическое целое (1917), Основные вопросы гносеологии (1919), Свобода воли (1927), Условия абсолютного добра (1949) и др.

Лосский характеризовал собственное учение в гносеологическом плане как систему «интуитивизма», а в плане онтологическом – как «иерархический персонализм». Впрочем, обе эти традиционные философские сферы в его учении глубочайшим образом взаимосвязаны и любая граница между теорией познания Лосского и онтологией имеет достаточно условный характер. Уже сама возможность интуитивного познания как «созерцания других сущностей такими, какими они являются сами по себе» базируется на онтологических предпосылках: мир – это «некое органическое целое», человек (субъект, индивидуальное «я») – «сверхвременное и сверхпространственное бытие», связанное с этим «органическим миром». Таким образом, «единство мира», в версии Н.О.Лосского, становится решающим условием и основой познания, получая наименование «гносеологической координации». Сам же процесс познания определяется активностью субъекта, его «интенциональной» (целевой) интеллектуальной деятельностью. Интеллектуальная интуиция, по Лосскому, позволяет субъекту воспринимать внепространственное и вневременное «идеальное бытие» (мир отвлеченного теоретического знания – «в платоновском смысле»), которое является конституирующим принципом «реального бытия» (во времени и пространстве). В признании связи двух родов бытия и соответственно существенной рациональности действительности Лосский усматривал принципиальное отличие собственного интуитивизма от иррационалистического интуитивизма А.Бергсона. Кроме того, в метафизике Лосского утверждается существование сверхрационального, «металогического» бытия, которое прямо связывается им с идеей Бога.

Персонализм Лосского выражается прежде всего в его учении о «субстанциальных деятелях», индивидуальных человеческих «я», которые не только познают, но и творят «все реальное бытие». Лосский (оспаривая мнение Декарта) готов признать «субстанциальных деятелей» единственной субстанцией, «сверхпространственной и сверхвременной сущностью», выходящей «за пределы различия между психическими и материальными процессами». Всегда совместное творчество «деятелей» образует «единую систему космоса», однако эта система не исчерпывает всего универсума, всего бытия. Существует «металогическое бытие», о котором свидетельствует «мистическая интуиция», живой религиозный опыт и философское умозрение, приходящее, согласно Лосскому, к идее «сверхкосмического принципа» бытия. Именно стремление к «абсолютной полноте» бытия определяет выбор личности, ее опыт преодоления «онтологической пропасти между Богом и миром». В религиозной метафизике русского мыслителя путь человека и всего тварного мира к Богу имеет абсолютную ценность. Этот принцип стал основой «онтологической теории ценностей» Лосского, его этической системы. Подлинно нравственные действия всегда содержательны, всегда полны смысла уже по той причине, что являются ответом личности на Божественную Любовь, ее собственным опытом любви к Богу и другим людям, приближением к Царству Божию, где только и возможно в совершенной полноте единство «Красоты, Нравственного Добра (Любви), Истины, абсолютной жизни».

Творчество Льва Исааковича Шестова (Шварцмана) (1866–1938) представляет яркий пример последовательного иррационализма. В молодости он прошел через увлечение «левыми» идеями, занимался проблемами экономического и социального положения пролетариата. В дальнейшем (по крайней мере, уже в 1890-е годы) Шестов ушел в мир литературной критики и философской эссеистики. Большая часть эмигрантского периода его жизни (в эмиграции – с 1919) прошла во Франции.

Бердяев был склонен считать, что «основная идея» Шестова заключалась в самой борьбе последнего «против власти общеобязательного» и в отстаивании значения «личной истины», которая есть у каждого человека. В общем плане это, конечно, так: экзистенциальный опыт («личная истина») значил для Шестова неизмеримо больше любых универсальных истин. Но при таком взгляде шестовская позиция утрачивает своеобразие и, в сущности, мало чем отличается от позиции самого Бердяева. Шестов расходился с Бердяевым в самом важном для последнего метафизическом вопросе – вопросе о свободе. Для Шестова учение Бердяева о духовном преодолении необходимости и духовном же созидании «царства свободы» – это не более чем обычный идеализм, причем идеализм как в философском, так и в житейском смысле, т.е. нечто возвышенное, но не жизненное. Бердяевскому «гнозису» несотворенной свободы Шестов противопоставляет собственное ее понимание. «Вера есть свобода», «свобода приходит не от знания, а от веры...» – подобные утверждения постоянно встречаются в поздних произведениях Шестова.

Именно идея веры-свободы дает основание рассматривать Шестова как религиозного мыслителя. Критикуя любые попытки умозрительного отношения к Богу (философские и богословские в равной мере), Шестов противопоставляет им исключительно индивидуальный, жизненный (экзистенциальный) и свободный путь веры. Шестовская вера свободна вопреки логике и наперекор ей, вопреки очевидности, вопреки судьбе.

Шестов искренне и глубоко критиковал «веру философов» за ее философически-олимпийское спокойствие; нападал, с присущим ему литературным и интеллектуальным блеском, на знаменитую формулу Спинозы: «Не смеяться, не плакать, не проклинать, а понимать». Но и в собственных сочинениях Шестова речь идет о вере, отнюдь не чуждой философии и рождающейся из глубоко выстраданного, но и не менее глубоко продуманного понимания невозможности спасения человеческой свободы без идеи Бога. В своем радикальном иррационализме он продолжает твердо стоять на культурно-исторической и философской почве. Шестов никогда не уподоблял себя библейскому Иову (о вере которого писал ярко и проникновенно), так же как его философский «двойник» Кьеркегор никогда не отождествлял себя с «рыцарем веры» Авраамом.

Разоблачая рационализм в его претензиях на универсальность, Шестов «освобождал место вере»: только Бог может, уже не в мысли, а в реальности, «исправить» историю, сделать бывшее не бывшим. То, что абсурдно с точки зрения разума, возможно для Бога, – утверждал Шестов-метафизик. «Для Бога нет ничего невозможного – это самая заветная, самая глубокая, единственная, я готов сказать, мысль Кьеркегора, – а вместе с тем она есть то, что коренным образом отличает экзистенциальную философию от умозрительной». Но вера предполагает выход за пределы всякой философии, даже и экзистенциальной. Для Шестова экзистенциальная вера – это «вера в Абсурд», в то, что невозможное возможно, и, самое главное, в то, что Бог желает этого невозможного. Надо полагать, что на этом последнем рубеже должна была остановиться не признававшая никаких пределов мысль Шестова: здесь он мог только верить и надеяться.

Философское творчество Л.П.Карсавина – выдающегося русского историка-медиевиста, представляет собой оригинальный вариант метафизики всеединства. Лев Платонович Карсавин (1882–1952) был автором ряда фундаментальных трудов о культуре европейского средневековья: Очерки религиозной жизни в Италии XII–XIII вв. (1912), Основы средневековой религиозности в XII–XIII вв . (1915) и др. В 1922 он был избран ректором Петроградского университета. Однако в том же году, вместе с другими деятелями культуры, Карсавин был выслан из страны. В эмиграции (Берлин, затем Париж) Карсавин публикует ряд философских трудов: Философия истории (1923), О началах (1925) и др. В 1928 он стал профессором Каунасского университета. В 1949 Карсавин был арестован и отправлен в воркутинские лагеря.

Источники метафизики всеединства Карсавина весьма обширны. Можно говорить о ее гностических истоках, о влиянии неоплатонизма, «персонализма» бл.Августина, восточной патристики, основных метафизических идей Николая Кузанского, из русских мыслителей – А.С.Хомякова и Вл.С.Соловьева. Своеобразие карсавинской метафизики в значительной мере связано с развитыми им принципами методологии исторического исследования. Карсавин-историк решал задачи реконструкции иерархического мира средневековой культуры, обращая особое внимание на внутреннее единство (прежде всего социально-психологическое) различных ее сфер. Для идентификации «коллективного» в культурно-исторической реальности он ввел понятия «общего фонда» (общего типа сознания) и «среднего человека» – индивида, в сознании которого доминируют основные установки «общего фонда».

Идея «всеединства» в метафизике истории Карсавина раскрывается в концепции становления человечества как развития единого всечеловеческого субъекта. Само человечество рассматривается как результат самораскрытия Абсолюта, как богоявление (теофания). Карсавин делает принцип триединства центральным в своей онтологии и историософии (первоединство – разъединение – восстановление). История в своих онтологических основаниях телеологична: Бог, Абсолют является источником и целью исторического бытия человечества как «всеединого субъекта истории». Человечество и тварный мир в целом представляют несовершенную иерархическую систему. Тем не менее это именно единая система, динамику которой, ее стремление вернуться к божественной полноте, к «обожению» определяет принцип триединства. Внутри человечества-субъекта действуют (индивидуализируются) субъекты низших порядков: культуры, народы, социальные слои и группы и, наконец, конкретные индивиды. Все эти «всеединые» объединения Карсавин именует симфоническими (коллективными) личностями. Все они несовершенны в своем единстве («стяженное единство»), но в то же время органический иерархизм разнообразных исторических сообществ содержит в себе истину и указывает на возможность единства (симфонии) несоизмеримо более высокого порядка. Путь же «единства» механического, лишенного исторической органики и метаисторической цельности, связанный с неизбежной «атомизацией» индивида в рамках индивидуалистической идеологии либо его обезличивания под давлением идеологий тоталитарного типа неизбежно оказывается тупиковым.

Весьма существенную роль религиозная метафизика играла в философской культуре русского зарубежья (первая эмиграция). Можно назвать еще целый ряд ярких мыслителей-метафизиков.

И.А.Ильин (1883–1954) – автор глубоких историко-философских сочинений (Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека и др.), трудов по философии права, нравственной философии, философии религии (Аксиомы религиозного опыта и др.), эстетике. Центральное место в религиозно-философской эссеистике Ильина занимала тема России, ее исторической судьбы.

Б.П.Вышеславцев (1877–1954), основные метафизические идеи которого нашли отражение в его книге Этика преображенного Эроса. Проблемы закона и благодати.

Г.В.Флоровский (1893–1979) – блестящий богослов и философ, историк русской мысли (Пути русского богословия ).

Это далеко не полный перечень. Именно религиозной метафизике отдали свои творческие силы многие русские мыслители-эмигранты. В Советской России такого рода философское направление в мире официальной культуры просто не могло существовать. Драматично сложилась судьба А.Ф.Лосева – выдающегося философа, ученого, исследователя и теоретика культуры, и, возможно, последнего русского метафизика.

Алексей Федорович Лосев (1893–1988) окончил историко-филологический факультет Московского университета, в 1919 был избран профессором Нижегородского университета. В начале 1920-х годов Лосев стал действительным членом Академии художественных наук, преподает в Московской консерватории, участвовал в работе Психологического общества при Московском университете, в Религиозно-философском обществе памяти Вл.Соловьева. Уже в первой публикации Лосева Эрос у Платона (1916) была обозначена глубокая и никогда не прерывавшаяся духовная связь мыслителя с традицией платонизма. Определенное влияние на молодого Лосева оказала метафизика всеединства Вл.С. Соловьева, религиозно-философские идеи П.А.Флоренского. О том, что именно он ценил и что не мог принять в творчестве Вл.Соловьева, Лосев много лет спустя рассказал в книге Владимир Соловьев и его время (1990). В конце 1920-х годов был опубликован цикл его философских книг: Античный космос и современная наука ; Философия имени ; Диалектика художественной формы ; Музыка как предмет логики ; Диалектика числа у Плотина ; Критика платонизма у Аристотеля ; ; Диалектика мифа . Сочинения Лосева были подвергнуты грубым идеологическим нападкам (в частности, в докладе Л.М.Кагановича на XVI съезде ВКП(б)). В 1930 Лосев был арестован, а затем отправлен на строительство Беломорско-Балтийского канала. Из лагеря он вернулся в 1933 тяжело больным человеком. Новые труды ученого увидели свет уже в 1950-е годы. В творческом наследии позднего Лосева особое место занимает восьмитомная История античной эстетики – глубокое историко-философское и культурологическое исследование духовной традиции античности.

Характерная для Лосева погруженность в мир античной философии не сделала его равнодушным к современному философскому опыту. В ранний период творчества он самым серьезным образом воспринял методологические принципы феноменологии. «Единственной опорой был тогда у меня „феноменологический метод" Гуссерля» (Очерки античного символизма и мифологии ). Можно сказать, что Лосева привлекало в философии Гуссерля то, что в определенной мере сближало ее с метафизикой платоновского типа: учение об эйдосе, метод феноменологической редукции, предполагающий «очищение» сознания от всякого психологизма и переход к «чистому описанию», к «усмотрению сущностей». В то же время методологизм и идеал «строгой научности», столь существенные для феноменологии, никогда не имели для Лосева самодовлеющего значения. Мыслитель стремился «описывать» и «усматривать» не только феномены сознания, хотя бы и «чистого», но и подлинно бытийственные, символически-смысловые сущности, эйдосы. Лосевский эйдос – не эмпирическое явление, но и не акт сознания; это «живое бытие предмета, пронизанное смысловыми энергиями, идущими из его глубины и складывающимися в цельную живую картину явленного лика сущности предмета» (Музыка как предмет логики ).

Не принимая «статичности» феноменологического созерцания, Лосев в своем философском символизме обращается к диалектике, с исключительным пафосом определяя ее как «подлинную стихию разума... чудную и завораживающую картину самоутвержденного смысла и разумения». Лосевская универсальная диалектика призвана раскрыть смысл бытия мира, который, согласно философу, есть «разная степень бытия и разная степень смысла, имени». В имени «светится» бытие, слово-имя – не отвлеченное понятие только, но живой процесс созидания и устроения космоса («именем и словами создан и держится мир»). В онтологии Лосева (мысль философа была онтологична уже изначально, и в этом отношении можно согласиться с В.В.Зеньковским, что «до всякого строгого метода он уже метафизик») бытие мира и человека раскрывается также в «диалектике мифа», который, в бесконечно многообразных формах, выражает столь же бесконечную полноту реальности, ее неиссякаемую жизненную силу. Метафизические идеи Лосева в существенной мере определили философское своеобразие его поздних, фундаментальных трудов, посвященных античной культуре.

Литература:

Радлов Э.Л. Очерк истории русской философии . СПб, 1912
Яковенко Б. Очерки русской философии . Берлин, 1922
Зеньковский В.В. Русские мыслители и Европа . 2-е изд. Paris: YMCA-Press, 1955
Русская религиозно-философская мысль ХХ века . Pittsburg, 1975
Левицкий С.А. Очерки по истории русской философской и общественной мысли . Frankfurt/Main: Posev, 1981
Полтарацкий Н.П. Россия и революция. Русская религиозно-философская и национально-политическая мысль ХХ в . Tenaflay, N.J., Hermitage, 1988
Шпет Г.Г. Очерк развития русской философии. – Сочинения. М., 1989
Лосев А.Ф. Вл.Соловьев и его время . М., 1990
О России и русской философской культуре . М., 1990
Зеньковский В.В. История русской философии , тт. 1–4. Л., 1991
Зернов Н. Русское религиозное возрождение ХХ в . Paris: YMCA-Press, 1991
Лосский Н.О. История русской философии . М., 1991
Флоровский Г.В. Пути русского богословия . Вильнюс, 1991
Русская философия . Словарь. М., 1995
Русская философия . Малый энциклопедический словарь. М., 1995
Сербиненко В.В. История русской философии XI–XIX вв . Курс лекций. М., 1996
Сербиненко В.В. Русская религиозная метафизика (XX в. ). Курс лекций. М., 1996